[56]. А вот что пишет Гарснетт в своих «Свидетельствах об очевидных папистских надувательствах»: «Будьте начеку, о добрые мои соседи! Ежели у кого из вас взбесилась овца либо захандрил кабанчик, или лошадь захромала, или сын отлынивает от учебы, а дочь – от прялки, или молодая жена ворчит, что нечем сдобрить кашу, что отец с матерью у ней не имеют масла, чтоб мазать на хлеб… и ежели, при том, старая матушка Нобс назвала ее ленивицей либо пожелала, чтоб дьявол ее приласкал, так можете не сомневаться: старая матушка Нобс – ведьма»[57]. Эти эпизоды отлично иллюстрируют, в каких суевериях, в каком страхе и вражде погрязла деревня шестнадцатого-семнадцатого веков; что еще любопытнее и прискорбнее – эпизоды вполне могут сойти за списанные с деревни современной. Слишком велико их сходство с отдельными страницами романов «Двадцать пятый час» и «1984», даром что румын Вирджил Георгиу повествует об ужасах современного ему периода, в то время как англичанин Джордж Оруэлл пытается заглянуть в чудовищное будущее.
Приведенные пассажи из трудов ученых мужей весьма иллюстративны. Однако поступки говорят громче слов, а общество, регулярно линчующее ведьм, тем самым красноречиво заявляет о своей вере в магию и о своем страхе перед дьяволом. Вот еще пример из французской истории – по времени он почти совпадает с событиями в Лудене. Итак, летом 1644 года, после особенно жестокого урагана с градом, жители нескольких деревень близ города Бона собрались вместе и целой толпой пошли мстить ведьмам, по наущению бесов уничтожившим их посевы. Предводительствовал юнец семнадцати лет – он утверждал, будто на ведьм у него особое чутье. Несколько женщин были схвачены и забиты до смерти. Еще нескольких заклеймили раскаленными совками, сожгли в кирпичных печах или сбросили с обрыва. Чтобы положить конец террору, управляемому паникой, Дижонский парламент направил в окрестности Бона целый отряд жандармов во главе с двумя комиссарами.
Мы видим, что Общественное Мнение находилось в полном согласии с богословами и юристами. Среди ученых людей, впрочем, единства не было. Крамер и Шпренгер возмущенно пишут о лицах – а в конце пятнадцатого века таковых еще хватало, – кои ставят под сомнение самый факт ведьмовства как явления. Авторы «Молота ведьм» подчеркивают: все богословы и каноники считают заблуждающимися тех, кто «говорит, будто в мире нет никакого ведьмовства, а есть оно лишь в воображении людей, кои, по незнанию природы явлений, сваливают стихийные бедствия на ведьмовство; утверждают, будто бы их наслали бесы – либо сами, либо посредством ведьм, в то время как, по убеждению сих еретиков, всякое явление имеет свои причины, сокрытые доселе от людей. И хотя все доктора называют сию ошибку не иначе как прискорбным заблуждением, святой Фома клеймит ее и полагает ересью, происходящей из безбожия»[58].
Данное теоретическое заключение поднимает проблему вполне практическую. Возникает вопрос, кем считать людей, не верящих в ведьм? Кто они – упорствующие еретики или просто подозрительные субъекты с еретическими убеждениями? Скорее первое, нежели второе. Но, хотя особы, «уличенные в следовании сей губительной доктрине», подлежат отлучению от Церкви со всеми вытекающими, «нам следует принять во внимание многочисленность особ, кои, будучи невежественны, также могут быть обвинены в этом заблуждении. Поскольку оно весьма распространено, при вынесении приговора надобно проявлять снисхождение». С другой стороны, «да не возомнит ни один из еретиков, будто может он избегнуть кары, заявив о своем невежестве. Ибо заблудшие по причине невежества в вопросах, связанных с ведьмовством, бывают великими грешниками».
Короче, Церковь проводила следующую политику: считая сомнения в ведьмовстве ересью, не спешила, однако, сразу судить и карать таких вот сомневающихся. И все же сомневающийся подпадал под великое подозрение и, если упорствовал после «просветительской работы», мог нажить себе немало проблем. Отсюда и предупреждение, которое делает Монтень в «Опытах» (глава 11, том 3): «Ведьмам из моей округи угрожает опасность всякий раз, когда кто-нибудь приносит новое свидетельство реальности своих видений. Чтобы связать неопровержимые примеры подобных видений из Священного Писания с примерами из современного нам мира (ибо мы не можем видеть причины их), нужно мастерство, которым мы не обладаем». Вполне возможно, лишь один Господь Бог способен судить, где чудо, а где нет. Богу нужно верить. А вот как насчет веры обычному человеку, «кому-то из нас, кто удивляется своим собственным словам (и должен удивляться, если не утратил разума)». Далее следует вывод – одна из тех поистине золотых фраз, которые надо бы начертать над каждым церковным алтарем, на стене в каждом магистрате и лектории, сенате и парламенте, правительственном кабинете и зале совета. «Во всяком случае [буквы непременно неоновые и в человеческий рост!], во всяком случае, заживо сжигать человека из-за своих домыслов – значит ценить их слишком высоко».
Через полвека Джон Селден проявил куда меньше осторожности, но и меньше гуманности. «Закон противу ведьмовства еще не доказывает, будто ведьмы существуют; однако он карает злодейство тех особ, кои ведьмовством забирают жизни человеческие. Ежели некто заявляет, будто, трижды повернув на себе шляпу и выкрикнув „Крибле-крабле-бумс”, он может умертвить человека, хотя на самом деле – не может, то бахвал сей по закону должен быть казнен. Это справедливо, ибо он имел намерение к убийству». Селден был в достаточной мере скептиком, чтобы возвеличивать домыслы до догм; но и род деятельности – юриспруденция – оставил на Селдене свой отпечаток: Селден считал, что заживо сжечь человека, считающего себя колдуном, – вполне справедливо. Монтень также изучал право, однако его разум оказался невосприимчив к юридической ржавчине и остался ею не запятнан. Рассуждая о ведьмах, Монтень видит в них не наказуемое зло, а недуг, который, пожалуй, можно исцелить. «Этим людям я прописал бы скорее чемерицу [растение, которое считалось способным изгонять меланхолию, а значит, и врачевать безумие], нежели цикуту».
Едва ли не первыми против охоты на ведьм и самой теории о бесовском вмешательстве в человеческую жизнь выступили немецкий врач Иоганн Вейер (в 1563) и эсквайр из английского графства Кент Реджинальд Скотт (в 1584 году он опубликовал труд «Разоблачение колдовства»). Нонконформист Гиффорд и англиканец Гарснетт разделяли скептицизм Скотта относительно современных им суеверий, однако не ставили под вопрос библейские ссылки на одержимость, магию и сговоры с дьяволом; в этом Реджинальд Скотт пошел куда дальше.
Впрочем, число скептиков уравновешивалось теми, кто искренне верил в ведьм. Первым в списке стоит великий Жан Боден, по его собственным словам, написавший «Демономанию колдунов» еще и для того, чтобы «книгой сей ответить тем, кто пытается, также сочиняя книги, по возможности оправдать ведовство, ибо сам Диавол наущает их к публикации таковых кощунственных текстов». Эти скептики, полагает Боден, сами заслуживают костра – заодно с ведьмами, которых они защищают и обеляют.
Король Иаков I занимал ту же позицию, о чем свидетельствует его «Демонология». Рационалиста Вейера он называл апологетом ведьмовства, заявляя, что своей книгой Вейер «выдает собственную принадлежность к числу колдунов».
Если брать выдающихся современников Иакова I, сэр Уолтер Рэли и сэр Фрэнсис Бэкон примыкали к верующим в ведьмовство. Вообще семнадцатый век отмечен в Англии бурными спорами по этому вопросу. На существование ведьм упирали философы (Генри Мор и Ральф Кадворт), врачи и ученые (сэр Томас Браун и Джозеф Гленвил), а также юристы масштабов сэра Мэттью Хейла и сэра Джорджа Макензи.
Что касается Франции того же периода, ведьмовство признавали все богословы, но не все священники занимались охотой на ведьм. Многим она казалась крайне неприятным делом, вдобавок вредящим общественному порядку. Такие священники не одобряли своих фанатичных коллег и старались сдержать их религиозный пыл. Похожая ситуация сложилась и среди юристов. Некоторые всегда готовы были сжечь женщину, которая, к примеру, «помочилась в дырку в земле, дабы наслать ураган на деревню» (это конкретное сожжение имело место в городе Доле в 1610 году); но находились и такие судьи, которые, любя умеренность во всем и веря в теорию о ведьмах, на практике старались не участвовать в процессах над ними.
В условиях абсолютной монархии мнение короля, разумеется, имело немалый вес. Оно даже было решающим. Людовик XIII близко к сердцу принимал все связанное с дьяволом; а вот сына его такие проблемы почти не занимали. В 1672 году Людовик XIV издал указ о помиловании всех лиц, осужденных за колдовство Парламентом Руана. Парламент возмутился; но аргументы, как теологические, так и юридические, ничуть не тронули монарха. Он не желает, чтобы при нем жгли людей, и точка.
Теперь, рассматривая луденские события, нам следует четко различать предполагаемую одержимость монахинь и предполагаемую причину этой одержимости – то есть колдовство Урбена Грандье. Пока что я подробнее остановлюсь на вопросе его виновности, а саму проблему одержимости рассмотрю ниже.
Отец Транквиль, член команды экзорцистов, в 1634 году опубликовал свой труд «Правдивый отчет о действиях Правосудия по делу об одержимости бесами луденских урсулинок, а также по делу Урбена Грандье». Да не обольстит читателя цветистое название. В действительности никакой это не отчет, тем паче – не правдивый отчет. Это – памфлет; сплошная полемика и голословная защита экзорцистов заодно с судьями. От кого же их защищать? Да от общественного мнения, от всеобщего скептицизма и почти поголовного осуждения! Понятно, что в 1634 году большинство образованных людей очень сомневались даже и в факте одержимости монахинь, были убеждены в невиновности Грандье и с естественным омерзением наблюдали за ходом процесса. Отец Транквиль схватился за перо в надежде, что толика красноречия вразумит сомневающихся и направит их мысли в нужное русло. Попытка не удалась. Король с королевой, правда, поверили; а вот придворные, чуть ли не поголовно, не желали верить ни в какую. Луденская знать, наблюдавшая процесс бесогонства, также почти вся сомневалась в том, что бесы вообще присутствовали; а раз бесов не было, так и Грандье невиновен. Приглашенные врачи разъезжались по домам в убеждении, что предъявленный им феномен не имеет ничего общего с вмешательством сверхъестественных сил. Менаж, Теофраст Ренодо, Исмаэль Буйо – все, кто позднее писал о Грандье – упирают на его невиновность.