Сразу по возвращении в Луден наш кюре воззвал к бейлифу: пусть окоротит Миньона со товарищи. Де Серизе живо издал запрет кому бы то ни было, вне зависимости от статуса и сословия, вредить пастору прихода Святого Петра или клеветать на оного. Заодно де Серизе велел Миньону завязывать с бесогонством в обители урсулинок. Каноник парировал: он-де подотчетен только вышестоящему духовенству, а власти бейлифа над собой не признает, ибо дело касается дьявольских козней, следовательно, не входит в сферу влияния светской организации.
Барре на тот момент уже возвратился в Шинон. Публичных сеансов экзорцизма больше не было. Зато каноник Миньон каждый день по нескольку часов сряду читал монахиням труд отца Михаэлиса – тогдашний бестселлер о процессе над Жоффриди; попутно Миньон внушал слушательницам мысль, что Грандье – колдун не менее могущественный, чем его коллега из Прованса, и что все они, святые сестры, находятся под воздействием его чар. К тому времени поведение святых сестер сделалось столь эксцентричным, что родители девочек, обучавшихся в обители, сильно озаботились. Вскоре у монахинь не осталось ни одной пансионерки, а немногие приходящие ученицы, возвращаясь домой, рассказывали о своих наставницах странное. Например, на уроке арифметики сестра Клара от святого Иоанна вдруг начала хихикать, словно ее кто щекотал; затем, в трапезной, сестра Марта подралась с сестрой Луизой от Иисуса. Как они обе вопили! А как сквернословили!
В конце ноября отец Барре был вызван из Шинона; под его влиянием симптомы болезни святых сестер жестоко усугубились. Теперь обитель сделалась сущим сумасшедшим домом. Врач Маннори и аптекарь Адам подняли тревогу, собрали на совет ведущих медиков Лудена. Те явились, и вот какое заключение направили бейлифу: «монахини определенно не в себе, однако мы не можем выяснить, под чьим влиянием они находятся – бесов или святых… Впрочем, одержимость представляется нам скорее иллюзорной, нежели истинной». Отчет убедил всех, за исключением экзорцистов и врагов Урбена Грандье. Сам Грандье вновь воззвал к де Серизе, тот опять попытался положить конец бесогонству в обители урсулинок. Все повторилось. Миньон и Барре проигнорировали распоряжение светских властей, а де Серизе не рискнул применять против них силу, дабы не нарваться на скандал. Вместо решительных действий он написал епископу, умоляя Его преосвященство положить конец «делу, которое является наиприскорбнейшим в истории случаем мошенничества». Грандье, продолжал де Серизе, никогда не имел с урсулинками никаких сношений и даже не видел ни одной из святых сестер, «а будь в его распоряжении бесы, он бы давно уже использовал их, чтобы отомстить своим обидчикам за клевету и оскорбления».
На это письмо де ла Рош-Позе ответить не соизволил. Грандье нанес ему великую обиду, дерзнув оспорить его решение. Следовательно, все, что бы ни делалось против Грандье, априори было правильно и законно.
Де Серизе отправил другое послание в вышестоящую инстанцию. Во всех деталях (гораздо подробнее, чем для де ла Рош-Позе) он описал луденский чудовищный фарс. «Миньон доходит до того, что величает отца Барре святым; оба они взаимно канонизируют друг друга, не дожидаясь мнения на сей счет тех, кому должны подчиняться». Барре поправляет самого дьявола, когда тому случается заплутать в лабиринтах грамматики, и вдобавок побуждает неверующих зрителей «следовать своему примеру, то есть совать пальцы в рот одержимым. Отец Руссо (из францисканцев-кордельеров) так и поступил. Челюсти сомкнулись на его пальце, да так крепко, что он вынужден был схватить одержимую за нос, дабы она его отпустила. Отец Руссо при этом выкрикнул „Черт! Черт!” куда громче, нежели кухарки вопят „Держи вора!“, когда кошка стащит что-нибудь со стола. После сего случая возникла дискуссия, почему Враг кусался, ведь палец святого отца был умащен миром. И знает ли Ваше преосвященство, к какому выводу пришли спорившие? Они решили, что епископ скупится на благовонные масла, коих достало лишь на то, чтобы смазать палец до определенных пределов». Затем еще несколько малоопытных священников в прямом смысле попытались понять, по руке ли им бесогонство; среди оных был брат Филиппы Тренкан. Но сей молодой человек так коверкал латынь, по созвучию слов называя Врага – гостем, и перевирая гимн «Слава в вышних Богу» – что образованные свидетели не стерпели и удалили отца Тренкана из залы. Более того, добавляет де Серизе, «даже когда конвульсии одной из сестер достигли пика, одержимая не давала отцу Тренкану сунуть ей палец в рот (ибо отец Тренкан весьма неряшлив) и просила, чтобы ей предоставили другого экзорциста». Несмотря на эти факты, «добрый отец капеллан из капуцинов потрясен жестокосердием жителей Лудена и их неверием. У себя в Туре, заверяет сей святой отец, он бы живо убедил паству, что при ней совершается чудо. Он и некоторые другие объявили неверующих в одержимость урсулинок безбожниками, коим уготовано вечное проклятие».
Это письмо также осталось без ответа, а вопиющий фарс продолжался день за днем до середины декабря, когда совершенно случайно в свое аббатство Сен-Жуэн-де-Марн прибыл де Сюрди. Архиепископа проинформировали о происходящем и попросили вмешаться (Грандье информировал в частном порядке, де Серизе – официально). Де Сюрди немедленно отрядил к урсулинкам своего личного врача. Зная, что врач этот – человек ученый и опытный, и на мякине его не проведешь, зная, что сам де Сюрди весьма недоверчив, урсулинки, объятые страхом, во время обследования были что твои овечки. Никаких признаков одержимости врач не обнаружил, о чем написал отчет, а де Сюрди в последних числах декабря 1632 года издал указ. Миньону отныне вообще запрещалось заниматься экзорцизмом, а Барре мог его практиковать лишь при участии двоих экзорцистов – представителей архиепископа (одним из них был иезуит из Пуатье, вторым – ораторианец из Тура). Более никто не допускался к изгнанию бесов.
Запрет можно считать почти излишним – ведь в последующие месяцы изгонять было просто некого. Бесы испарились. Кривлянья монахинь, более не стимулируемые экзорцистами, сошли на нет, уступив место синдрому, схожему с похмельным. Отныне святыми сестрами, заодно с помутнением рассудка, владели стыд, раскаяние и осознание того, что они совершили великий грех. А ну как архиепископ прав, и никаких бесов не было? Получается, всем им, урсулинкам, можно вменить в вину чудовищные вещи, которые исторгали их уста и вытворяли их тела. Одержимость служила оправданием; без оной сестрам придется отвечать за свое поведение на Страшном суде; а повинны они в богохульстве и непотребстве, во лжи и клевете. У ног несчастных словно бы уже разверзлась геенна. В довершение несчастий сестры обнищали. Все отвернулись от них – родители учениц, луденские дамы-благотворительницы, толпы праздных любопытствующих и даже собственные семьи. Да, и они тоже – ведь, признанные свободными от бесов, урсулинки, указом архиепископа, считались теперь мошенницами либо жертвами меланхолии и последствий навязанного им целомудрия – следовательно, опозорили свои семьи и были отвергнуты ими (иначе говоря, семьи прекратили помогать им материально). Мясо и масло исчезли со стола в трапезной, прислугу пришлось рассчитать. Урсулинки снова сами выполняли всю работу по хозяйству, в том числе самую черную; когда же с таковой бывало покончено, добывали себе пропитание шитьем и прядением шерсти. Они работали на алчных купцов, которые не брезговали пользоваться плачевным положением сестер и платили им за изнурительный труд цену ниже установленной. Хронически недоедающие, вымотанные тяжелой работой, преследуемые страхами метафизического характера и чувством вины, бедные женщины почти ностальгически вспоминали времена, когда их считали одержимыми. Миновала зима, за ней весна, за весной – лето; положение урсулинок ничуть не улучшилось. Наконец, осенью 1633 года, для несчастных забрезжила надежда. Король изменил мнение относительно луденского замка; на постоялом дворе «Лебедь и крест» вновь обосновался господин Лобардемон. Месмен де Силли и другие кардиналисты ликовали. Д’Арманьяк проиграл; его замок обречен. Оставалось избавиться от несносного кюре. При первой же встрече со специальным королевским посланцем, Лобардемоном, Месмен заговорил об одержимости урсулинок. Лобардемон выслушал его со вниманием. Как человек, сам в прошлом осудивший и пославший на костер несколько дюжин ведьм, он полагал себя весьма сведущим в вопросах сверхъестественного.
Назавтра он отправился в урсулинскую обитель, на улицу Паквен. Каноник Миньон подтвердил слова Месмена; подтвердили их и настоятельница, и сестра Клара де Сазилье (родственница кардинала), и две барышни Дампьерр (юные свояченицы Лобардемона). Действительно, бренная плоть святых сестер заражена бесами, злыми духами; произошло это посредством магии, а маг, разумеется, Урбен Грандье. Устами монахинь это озвучили и сами бесы – следовательно, надо отбросить сомнения. В то же время архиепископ заявил, будто нет и не было никакой одержимости – чем опозорил святых сестер перед всем светом. Чудовищная несправедливость, повторяли сестры, умоляя Лобардемона использовать свое влияние на Его высокопреосвященство и Его величество и помочь оклеветанной обители. Лобардемон проникся к несчастным сестрам, однако обещать ничего не стал. Сам-то он находил, что нет забавы лучше процесса над ведьмами; но вот каково мнение кардинала? Никогда заранее не скажешь. Порой Его высокопреосвященство всерьез негодует на ведьм; а в другой раз отзывается о самом факте их существования с сарказмом, который больше пристал ученику Пьера Шаррона или Мишеля Монтеня. Приближенным кардинала следовало помнить, что в Его высокопреосвященстве обитают божество, капризное дитя и дикий зверь. Божество требовало поклонения, дитя – беспрестанных забав и потакания, ну а зверя приближенные гладили по шерстке, когда же ему случалось разъяриться – прятались от него. Всякий, кто неуместным предположением нарушал равновесие в этой далеко не святой троице (включавшей сверхчеловеческое самомнение, жестокость, недостойную человека, и детскую капризность) – определенно нарывался на неприятности. Пускай монахини умоляют и хнычут – Лобардемон пальцем не пошевельнет, покуда не выяснит, куда ветер дует.