Любопытного читателя, который интересуется методами жестокого «лечения» меланхолии, вызванной как естественными, так и сверхъестественными причинами, отсылаю к бёртоновскому абсурдному и занимательному трактату. Для нашей книги будет достаточно заметить, что во все время бесноватости сестра Жанна и остальные монахини постоянно находились под наблюдением медиков. Увы, ни единый разумный метод из описанных Бёртоном не был применен к несчастным женщинам. Их не выводили на свежий воздух, не кормили здоровой пищей, не давали им никакого полезного занятия. Нет, святых сестер мучили кровопусканиями и клистирами да пичкали всевозможными пилюлями и порошками. «Терапия» была настолько интенсивной, что независимые врачи, осматривавшие одержимых, сходились во мнении: недуг усугубляется (подобно слишком многим другим недугам) от слишком яростных попыток отыскать правильное лекарство. Монахиням вдобавок регулярно давали сурьму (это также засвидетельствовано независимыми врачами). Возможно, не будь такого «лечения», одержимые исцелились бы сами собой.
(Чтобы в полной мере оценить историческую важность заключения насчет сурьмы, учтем: ко времени луденских событий вот уже три поколения врачей вели так называемую Битву за Сурьму; страсти еще и не думали утихать. По мнению еретиков-антигаленистов, этот металлоид и его производные были этакой панацеей, т. е. годились практически от всех болезней. Под давлением медиков-традиционалистов Парижский парламент издал запрет на использование сурьмы во Франции – но запрет активно нарушали. Полвека спустя после выхода запрета добрый друг Грандье и самый выдающийся из луденских врачей по имени Теофраст Ренодо искренне расхваливал пользу сурьмы. Его младший современник, Ги Патен, автор знаменитых «Писем», с жаром отстаивал прямо противоположное мнение. Мы, вооруженные светочем современной науки, видим: Патен был почти прав, а Ренодо и прочие антигаленисты заблуждались. Некоторые производные сурьмы неплохо справляются с тропической болезнью кала-азар. В большинстве остальных случаев риски от применения сурьмы едва ли стоят полученных положительных результатов. Выражаясь в медицинских терминах, нет никаких оснований для столь широкого использования этого металлоида, какое наблюдалось в шестнадцатом и семнадцатом веках. Зато с экономической точки зрения оснований хватало. Мэтр Адам и его коллеги-аптекари успешно торговали так называемыми сурьмяными вечными пилюлями. Проглоченные, эти пилюли раздражали слизистую оболочку желудочно-кишечного тракта и действовали как слабительное; что особенно интересно, в ночной горшок они попадали практически в первозданном виде, могли быть отмыты и использованы вновь, и вновь, и вновь. Стоили они недешево, но считались надежным вложением средств. Доктор Патен мог сколько угодно метать громы и молнии, Парламент мог до бесконечности издавать запреты – а для страдающего запором французского буржуа польза вечных пилюль оставалась неоспоримой. Их даже относили к разряду фамильных драгоценностей и передавали из поколения в поколение.)
Стоит заодно отметить, что Парацельс, этот величайший из ранних антигаленистов, свою веру в чудодейственность сурьмы обосновывал на ложной аналогии. «Сурьма очищает золото, освобождая его от примесей; точно таким же образом очищает она и человеческое тело»[68]. Такая же ложная аналогия существует между искусством кузнеца и алхимика, с одной стороны, и искусством врача и диетолога, с другой. В результате имеем мнение, будто ценность продуктов питания тем выше, чем дольше обработка. Так, белый хлеб считался полезнее черного, а суп, в котором мясо и овощи истомились до состояния пюре – полезнее этих же мяса и овощей, просто отваренных до готовности. Бытовала уверенность, что «грубая» пища огрубляет и людей, которые ее употребляют. «Сыр, молоко и овсяные лепешки, – говорит Парацельс, – не годятся для людей утонченных». Ложные аналогии перестали применять к диетологии лишь с открытием витаминов.
Существование проверенных методов лечения «меланхолии» ничуть не противоречило мнению, широко распространенному даже среди врачей, насчет одержимости бесами. Отдельные люди, пишет Бёртон, «потешаются над историями о бесах». Им противостоят «большинство юристов, священников, врачей и философов». Бен Джонсон в комедии «Черт выставлен дураком» живо описывает, в каком хаосе пребывал разум человека семнадцатого столетия, как он разрывался между доверчивостью и скептицизмом, между склонностью полагаться на сверхъестественные силы (особенно в тех аспектах, в которых делать этого никак нельзя) и необоснованной убежденностью в могуществе прикладной науки. Герой комедии, помещик Фицдоттрель, представлен как маг-дилетант, который мечтает о встрече с дьяволом, дабы тот навел его на какой-нибудь тайный клад. Однако к вере в магию и силу Сатаны примешивается не менее стойкая вера в квазирационализм и псевдонаучные методы лживых изобретателей и промоутеров (наши предки называли их прожектёрами). Когда Фицдоттрель объявляет жене, что его прожектёр разработал план, благодаря которому он, Фицдоттрель, получит восемнадцать миллионов фунтов стерлингов и герцогский титул, жена только качает головой и говорит супругу: «Не много ль веры духам лжи даете? За вас мне страшно», на что Фицдоттрель восклицает:
Духи? Что за духи?
Жена, нет духов, – трезвый есть расчет.
Сей мудрый муж, что дьявола отринул,
Изобретеньям верен лишь научным!
Он выдумал ведь плуг под парусами,
Что сорок акров вспашет вмиг! Насос,
Что за десяток миль качает воду![69]
Сколь ни смешна фигура Фицдоттреля, он – типичный представитель своей эпохи, интеллектуальная жизнь которой как бы зависла между двух миров. И даже тот факт, что Фицдоттрель берет из обоих самое худшее, вместо того чтобы взять лучшее, тоже, увы, весьма показателен. Ибо для законченного дурака оккультизм и «прожекты» определенно гораздо привлекательнее, чем чистая наука и искренняя вера в Бога.
В бёртоновском трактате, как и в истории луденских монахинь, упомянутые два мира тоже наличествуют – и это нормально. Есть меланхолия, и есть одобренное средство от меланхолии. В то же время хорошо известно, что магия и бесноватость являются симптомами болезни телесной и душевной. И что с того? Ведь «не сыщется в небесах, на земле и в воде пустоты даже в волос шириною, где не было бы бесов. Как летний воздух кишит мухами, так всякий воздух в любое время кишит бесами невидимыми; сие утверждает Парацельс, да еще надобно учитывать, что за каждым бесом стоит хаос, а то и не один». Количество бесов, разумеется, бесконечно; «истинно говорят наши математики, что ежели мог бы камень упасть с небосклона звездного, с восьмой сферы, и пролетал бы за каждый час по сотне миль, то заняло бы его падение 65 лет или более, ибо настолько далека земля от небес, и составляет расстояние, как уверяют некоторые, 170 миллионов 803 мили… так сколько же бесов может обитать на таком пространстве?» В заданных обстоятельствах удивляют не отдельные случаи бесноватости, а совсем другое – как, при такой плотности бесов на кубометр воздуха, некоторые люди умудрялись всю жизнь прожить и счастливо избегнуть бесноватости?
Как мы убедились, распространенность гипотезы об одержимости прямо пропорциональна несовершенству учения о человеческой физиологии (мы помним, что люди не ведали о структуре клеток, химии как науки вовсе не существовало, не говоря уже о психологии с ее исследованиями умственной активности на подсознательных уровнях). Некогда повсеместная, ныне вера в одержимость жива только благодаря римско-католической церкви да спиритам. Спириты объясняют феномены, происходящие на сеансах, тем, что некая бессмертная душа, покинув умершее тело, временно вселилась в тело медиума. Что касается католиков, они отрицают возможность одержимости человека чьей-то «бездомной» душой. Случаи ментальных и физических расстройств они сваливают на бесов, а отдельные психофизические симптомы, которые сопровождают некие мистические состояния, приписывают влиянию на человека божественных сил.
Насколько я понимаю, сама теория бесноватости не содержит противоречий. От нее так вот просто не отмахнешься, не скажешь «это пережиток прошлого, остаток древних предрассудков». Нет, теорию бесноватости следует считать рабочей гипотезой, которая, глядишь, и пригодится, когда других объяснений не останется. Современные экзорцисты, кажется, согласны, что в большинстве подозрительных случаев имеет место не одержимость бесами, а истерия, отлично поддающаяся лечению стандартными методами психиатрии. Но встречаются и случаи, когда, по мнению современных экзорцистов, речь не об одной истерии, и излечение наступит только после изгнания бесов.
Феномены автоматического письма и произнесения фраз на языке, неизвестном медиуму, объясняются именно вселением в его тело некоей души, без тела оставшейся (она же – «психический фактор»); действительно, чем еще их объяснить? Любопытного читателя отсылаю к книге «Человеческая личность и ее жизнь после смерти тела» (автор – Фредерик Майерс), а также к более современному труду «Личность человека» (автор – Дж. Т. М. Тайрелл).
Профессор Т. К. Остеррайх в своей книге «Одержимые»[70], щедро сдобренной задокументированными результатами исследований, подчеркивает, что в девятнадцатом веке вера в одержимость бесами была резко отвергнута, зато оформилась и окрепла вера в блуждающие души. После шума, которого наделали сестры Фокс, всякий невротик, прежде списывавший свое недомогание на бесноватость, склонен ставить его в вину блуждающим душам злодеев и злодеек. Технический прогресс, даже прорыв, придал идее одержимости новую форму. Пациенты с психическими расстройствами часто жалуются, что враги сделали их (без их согласия) проводниками разных сообщений. Опасный животный магнетизм, столько лет не дававший покоя бедной миссис Эдди