Какое трогательное простодушие! Увы, человек способен придумать все, что угодно. «Мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать», как говорила Офелия. Практически каждый из нас способен практически на все. Это относится и к особам, воспитанным в самой строгой морали. Действие так называемой индукции распространяется не только на низшие уровни мозга и нервной системы. Нет, оно сказывается также на коре головного мозга и является физической основой амбивалентности любого чувства, каковая амбивалентность – поистине феномен человеческой психологии[80]. Всякий позитив имеет свой негатив. Когда мы смотрим на красное пятно, нам видится зеленая кромка этого пятна. Группы мышц противоположного назначения «запускают» друг друга. На более высоком уровне ненависть соседствует с любовью, уважение и трепет порождают насмешку. Словом, индуктивный процесс – вездесущ. В Жанну и других урсулинок с детства вколачивали религию и нормы морали, сводившиеся к целомудрию. Благодаря индукции эти уроки пробудили в мозге некий психофизический центр, откуда стали поступать наставления совсем иные, прямо противоположные – насчет безбожия и бесстыдства. (Кстати, любое собрание духовных писем пестрит упоминаниями кошмарных искушений веры и целомудрия, каковым искушениям особенно подвержены лица, алкающие божественного совершенства. Добрые наставники подчеркивают, что искушения – дело обычное и даже неизбежное для избравших духовный путь; бояться их не надо[81].) В обычное время урсулинки подавляли свои негативные мысли и чувства уже на подсознательном уровне; или если они таки вырывались в сферу сознания, то женщины, по крайней мере, не давали им вылиться в слова или действия. Изможденная психосоматическим расстройством, зарвавшаяся от возможности предаваться запретным и нереализуемым фантазиям, мать-настоятельница утратила контроль над нежелательными результатами индуктивного процесса. Истеричность заразна, вот примеру Жанны и последовали ее подчиненные. Скоро вся обитель выкидывала фортели, изрыгала богохульства и непристойности. Экзорцисты, руководствуясь то ли соображением, что публичность пойдет на пользу их почтенным орденам и всей Церкви в целом, то ли намеренно сделав урсулинок инструментами для уничтожения Грандье, изо всех сил раздували скандал. Монахинь вынуждали «работать на публику», богохульствовать для знатных посетителей и потешать посетителей менее знатных проявлениями редкого бесстыдства. Мы помним, что в начале мать-настоятельница не считала себя одержимой. Лишь когда ее исповедник и остальные экзорцисты неоднократно сообщили ей, что ее тело суть обиталище бесов, Жанна поверила в свою бесноватость, а главное, уяснила себе свою задачу – действовать как бесноватая. То же относится к прочим урсулинкам. Из памфлета, опубликованного в 1634 году, узнаём: сестра Агнеса во время сеансов не раз говорила, что вовсе не одержима, что ее в этом убеждают монахи, дабы подвергать всяким экзорцистским процедурам. Далее читаем: «Когда, 26 июня, экзорцист случайно капнул ей на губу горящей серой, сестра Клара, бедняжка, разрыдалась и посетовала: ей, мол, внушили, что она одержима, и она почти поверила – так зачем же с ней столь жестоко обращаться?» Работа, начатая простой истерией, была довершена предположениями Миньона, Барре, Транквиля и остальных. Что интересно – современники всё отлично понимали. Анонимный автор выше процитированного памфлета пишет: «Допустим, никто не мошенничает, но значит ли это, что монахини и впрямь одержимы бесами? Разве невозможно было им, в помрачении разума, поддаться игре воображения и поверить, что в них обитают бесы?» Подобное, рассуждает автор далее, могло случиться с урсулинками по одной из трех причин. Во-первых, вследствие продолжительного поста и мыслей об аде и Сатане. Во-вторых, вследствие определенных замечаний исповедника – эти замечания могли заронить в сестер мысль об одержимости. «В-третьих, исповедник, увидав, что сестры ведут себя странно, сам в своем невежестве вообразил их одержимыми либо заколдованными, а потом, имея влияние на их разум, и внушил сие убеждение своим духовным дочерям». В нашем случае верно третье предположение. Подобно отравлениям ртутью и сурьмой в старые времена, подобно отравлениям сульфаниламидными препаратами в наше время, а также летальным исходам при неграмотном применении сыворотки, луденские события были ятрогенным заболеванием – то есть таким, которое вызывает либо усугубляет сам врач. Вина экзорцистов представляется чудовищной, если вспомнить, что они своими действиями грубо нарушали церковные правила. Согласно этим правилам, сеансы должны проводиться без свидетелей, бесам нельзя давать слово и ни в коем случае нельзя верить, но, напротив, следует выказывать им всяческое презрение. В Лудене урсулинок выставляли перед толпами народа; бесов не только выслушивали, но и интересовались их соображениями по всем вопросам, от секса до пресуществления; бесовские речи считали истиной, а самих бесов привечали как важных гостей из другого мира – гостей, чье мнение авторитетно почти как сама Библия. Если бесы богохульствовали или сквернословили – что ж, таков их стиль, на то они и исчадия ада. Вдобавок богохульства и ругательства привлекают публику. Она буквально упивалась – и возвращалась назавтра. Количество зрителей давно уже исчисляли тысячами.
Сверхъестественно богомерзкие речи и более приземленная брань… Если сомневающимся этого мало, так в арсенале монахинь имеются акробатические трюки. Неужто и они – не доказательство бесноватости? Левитация, правда, не удается; но святые сестры, не умея воспарить над полом, могут зато вытворять всякие штуки НА полу. Порой, свидетельствует де Нион, «одержимая закидывала левую ногу за плечо и касалась щеки. Также сестры умели изогнуться, чтобы нога прошла над головой и большой палец ноги дотронулся до носа. А иные раскидывали ноги в стороны сидя, так что между телом и полом не видать было щели. Мать-настоятельница, например, растягивалась весьма сильно – расстояние между пальцами правой и пальцами левой ноги достигало семи футов. В самой же настоятельнице было всего четыре фута росту». Читая об этом, поневоле приходишь к выводу, что женская душа, будучи по природе своей христианкой, является заодно и мажореткой. Вечная Женственность тяготеет к акробатике и эксгибиционизму – эта тяга в ней глубоко запрятана, однако только и ждет случая, чтобы проявиться каким-нибудь сальто или кувырком назад. В монастыре, понятно, такие случаи выпадают нечасто. Понадобилась семерка бесов и каноник Миньон, чтобы создать ситуацию, в которой сестре Жанне наконец-то удалось сесть на шпагат.
Тот факт, что монахини находили глубокое удовлетворение в гимнастических упражнениях, подтверждает и де Нион. По его свидетельству, хотя в течение нескольких месяцев сряду монахини «дважды в день подвергались бесовским пыткам», их здоровье ничуть не страдало. Напротив: «даже самые болезненные весьма окрепли с тех пор, как сделались одержимы». Да и стоит ли удивляться? На волю вырвались латентные мажоретки заодно с латентными танцовщицами кабаре; похоже, впервые в жизни бедные девушки, насильно спроваженные в монастырь, были по-настоящему счастливы.
Увы, счастье время от времени омрачалось – и чем же? Периодами просветления! Урсулинки вдруг спохватывались и начинали отдавать себе отчет в том, что с ними делают и что они сами делают с несчастным, который стал героем их любовных фантазий. Мы уже видели, как сестра Клара 26 июня жаловалась на жестокое обращение с нею экзорцистов. Чуть позднее, 3 июля, в часовне, она разрыдалась и, всхлипывая, объявила все ранее сказанное ею о Грандье ложью и клеветой, к коей ее принудили отец Лактанс, каноник Миньон и кармелиты. Через четыре дня, когда муки совести стали несносны, сестра Клара предприняла попытку побега, но была почти сразу же поймана и водворена на место добрыми отцами-экзорцистами, не обращавшими внимания на сопротивление и слезы несчастной девушки. Зато сестра Агнеса (та самая «прелестная дьяволица», которую Киллигрю год спустя видел попираемой отцом-капуцином) осмелела. Публика собралась и с нетерпением ждала, когда же Агнеса вновь оголит свои аппетитные ножки – а она, заливаясь слезами, взмолилась: спасите, мол, люди добрые, меня из экзорцистского плена. Напрасно: последнее слово всегда оставалось за экзорцистами. Мольбы сестры Агнесы, неудачное бегство сестры Клары, ее же отступничество и атаки тревоги – что это, как не дело рук повелителя и защитника Грандье – самого дьявола? Если урсулинка отрекается от своих обвинений в адрес кюре, значит, устами ее вещает Сатана, и, соответственно, все сказанное ею ранее – чистая правда.
Лучше всего этот номер удался с матерью-настоятельницей. Один из судей оставил краткий список обвинений, вменявшихся Грандье. В шестом параграфе сего документа читаем: «Из всех страданий, что выпали на долю святых сестер, самым ужасным представляется пытка матери-настоятельницы. Назавтра после того, как она дала показания, господин де Лобардемон допрашивал другую монахиню. Так вот мать-настоятельница появилась в саду обители, одетая в одну лишь сорочку, и простояла там два часа под проливным дождем, с непокрытой головой, с веревкою на шее и свечою в руке. Едва отворилась дверь залы, как мать-настоятельница ринулась туда, упала на колени перед господином де Лобардемоном и объявила, что пришла сознаться в клевете на невиновного Грандье. После чего она выбежала вон, привязала веревку к древесному суку и удавилась бы, если б не подоспели другие сестры».
Тут бы всякий сообразил, что мать-настоятельница наврала с три короба и теперь мучается угрызениями совести. Всякий – но только не Лобардемон. Ему-то было яснее ясного: спектакль с раскаянием устроил либо Балаам, либо Левиафан, а принудил его колдун Грандье. Таким образом, вместо того чтобы оправдать Грандье, сестра Жанна своим признанием и попыткой самоубийства только сделала его вину еще более очевидной.