Оправдать Грандье, оправдаться самим – не получилось. Монахиням не было спасения из тюрьмы, которую они сами для себя выстроили из безумных фантазий, теперь признанных фактами, из заведомой лжи, теперь принимаемой за святую правду. Кардинал зашел слишком далеко и не мог допустить, чтобы монахини раскаялись. А могли ли сами монахини позволить себе эту роскошь – раскаяние? Взяв свои слова обратно, они приговорили бы себя к мукам не только в земном, но и в загробном мире. Хорошенько поразмыслив, святые сестры решили довериться экзорцистам. Добрые отцы сумели им доказать: то, что представляется угрызениями совести, на самом деле – бесовский морок; то, что когда-нибудь потом сделается чудовищной ложью, сейчас – правда, причем такая истинная, такая сугубо католическая, что Церковь с готовностью гарантирует ее полное соответствие фактам. Урсулинки слушали; урсулинки давали себя убедить. Когда же стало невозможно и дальше прикидываться, будто веришь в этот бред – они нашли спасение… в бреде. Горизонтально, на уровне ежедневной рутины, выхода из тюрьмы для урсулинок не было. Заказан был и путь вверх, который зовется самотрансценденцией. Еще бы – после всей этой бесовщины куда уж помышлять о единении с Господом. Зато дорога вниз лежала перед урсулинками, лишенная малейших препятствий. По ней-то они и двинулись – все ниже, опускаясь намеренно, в отчаянной попытке забыть о своей вине и о попрании в себе человека; а иной раз спуск получался спонтанно, потому что экзорцисты слишком усердствовали. Вниз – к конвульсиям; вниз – к свинячьему визгу и припадкам бешенства. И еще ниже – ниже уровня, отмечающего границу личности, в скотское состояние, где аристократка развлекает толпу дешевыми трюками, где невеста Христова богохульствует, принимает непотребные позы и выкрикивает нецензурные ругательства. И почти на самое дно – в ступор, в каталепсию, в бесконечное блаженство полного отключения сознания, в абсолютное забытье.
Глава восьмая
«Ежели взяться должным образом, так дьявол станет вещать правдиво». А ежели принять это высказывание за аксиому, так воспоследовать может все, что угодно. В частности, Лобардемон питал ненависть к гугенотам – и семнадцать бесноватых урсулинок с готовностью поклялись на Святых Дарах, что гугеноты – друзья и верные слуги дьявола. Королевский посланник счел себя в полном праве игнорировать Нантский эдикт. Кальвинисты Лудена, для начала, лишились кладбища. Пусть хоронят мертвых где-нибудь в другом месте. Затем настала очередь Протестантского коллежа. Здание было конфисковано и передано урсулинкам. И то сказать: в их-то арендованном доме толпы зрителей едва помещались. Отныне же святые сестры подвергались сеансам экзорцизма с подобающей публичностью, и вдобавок им уже не надо было совершать утомительные переезды то в церковь Святого Креста, то в замковую часовню – притом при любой погоде.
В плане мерзостности не сильно отличались от гугенотов те католики, что упрямо отказывались верить в вину Грандье, в реальность бесноватости и в абсолютную непогрешимость новой капуцинской доктрины. Лактанс и Транквиль кляли таких католиков с амвона. Они, вещали святые отцы, суть те же еретики, их сомнения – смертный грех, и души их прокляты. Месмен и Тренкан подсуетились обвинить скептиков в измене королю и (хуже того) в заговоре против Его высокопреосвященства. Тут и бесы, всем скопом и устами монахинь, вверенных Миньону, а также устами послушниц, которых пользовали кармелиты, подтвердили: да, эти дурные католики снюхались с Сатаной. Из Шинона, от бесноватых отца Барре, пришла весть: безупречный луденский бейлиф, де Серизе, сам не чужд черной магии. Еще одна бесноватая обвинила священников отца Бурона и отца Фроже в покушении на изнасилование. По наводке самой матери-настоятельницы была арестована и брошена в тюрьму Мадлен де Брю. Конечно, и ей тоже «пришили» ведьмовство. Только благодаря богатству и связям родня вызволила Мадлен из заточения. И все равно, после суда над Грандье, Мадлен вновь была арестована. Результатом апелляции Мадлен к господам верховным судьям (они перемещались по всей Франции с целью выявлять и исправлять судебные ошибки) стал иск против Лобардемона. Тот ответил встречным иском против истицы. К счастью для Мадлен, Ришелье не счел ее достаточно важной особой, которая стоит дрязги с Апелляционным судом. Лобардемону было велено отозвать иск, а матери-настоятельнице так и не удалось насладиться мщением. Что до бедной Мадлен, она сделала именно то, от чего отговаривал ее возлюбленный – ушла в монастырь, как и хотела после смерти матери; в монастырских стенах ее следы и затерялись.
Зато прочие обвинения приняли вид и масштабы песчаной бури. Новыми жертвами атаки урсулинок сделались луденские девицы. В свойственной ей игривой манере сестра Агнеса объявила, что по разврату с Луденом не сравнится ни один город. Сестра Клара конкретизировала как фамилии, так и грехи. Сестра Луиза с сестрой Жанной добавили, что все девушки – это будущие ведьмы, и сопроводили сие откровение привычным набором непотребных поз, бранью, визгом и диким хохотом.
Обвиняли еще и уважаемых горожан мужеского пола: они-де посещают шабаши и лобызают сатанинский зад. Жены их имеют сношения с инкубами, сестрицы – наводят порчу на соседских кур, состарившиеся в девстве тетушки – в первую брачную ночь насылают бессилие на цветущих юношей. Да, не забудем: все это время Грандье, сидя на чердаке с замурованными окнами, распыляет (магическим способом) свое мерзостное семя по всему Лудену – на утеху ведьмам, а также с целью забрюхатить и опорочить жен и дочерей верных кардиналистов.
Весь этот бред слово в слово фиксировался на бумаге лично Лобардемоном и, конечно, его писцами. Тех, кого обвинили бесы – то есть тех, кого ненавидели Лобардемон с экзорцистами, – доставляли в Лобардемонов кабинет, допрашивали и пугали юридическими процессами, кои могут стоить и самой жизни.
По наущению Бехерита, 1 июля Лобардемон велел запереть в церкви Святого Креста энное количество оговоренных молодых дам. Капуцины обыскали их самым тщательным образом, но, увы, не обнаружили вещественных доказательств сговора с Сатаной, предположительно носимых женщинами в самых интимных местах. Даром что за Бехерита взялись должным образом – он правдиво не вещал.
Шли недели. Капуцины, францисканцы и кармелиты вопили и жестикулировали – а скептики всё упорствовали в своем скептицизме, а волнения, связанные с незаконным ведением дела Грандье, всё нарастали. Рифмачи-анонимы сочиняли эпиграммы на Лобардемона. Положив на старые мелодии новый текст, люди пели о королевском посланнике прямо на улицах или в тавернах за кружкой вина. Чуть ли не каждую ночь кто-то пришпиливал к церковным дверям пасквиль на святых отцов. Те «должным образом взялись» за Собачий Хвост и Левиафана и выяснили: пасквили сочиняют и разносят один протестант и несколько школяров. Названные лица были арестованы, но против них не нашлось ровно никаких улик; с большим сожалением их отпустили. Святые отцы теперь выставляли на ночь охрану. Добились этим только одного: пасквили просто стали появляться на других дверях. 2 июля Лобардемон издал указ. Отныне запрещалось делать и даже говорить что бы то ни было «против урсулинок и других персон в Лудене, обуянных бесами, равно как и против экзорцистов и тех, кто помогает экзорцистам». Нарушителей следовало карать штрафом в сумме десять тысяч ливров, а при необходимости применять к ним и более суровые меры – как финансового характера, так и в виде телесных наказаний. Указ вынудил недовольных затаиться; бесы и бесогоны клеветали безо всяких опасений. Вот слова анонимного автора – современника луденских событий (его труд называется «Заметки и выводы о суде над кюре города Лудена»): «Бог, коему одному ведома вся истина, ныне низвергнут, а на трон, на Господнее место, усажен Лукавый. Из уст его нечистых исходят лишь лживые да суетные речи, но суетность выдают за истину, понуждают верить ей. Разве не есть сие воскрешение язычества? Луденцы полагают весьма удобным счесть, что дьявол способен поименно называть колдунов и магов – ведь, когда их отдают под суд, их имущество конфискуется и частью поступает к Пьеру Мено. Вероятно, он весьма будет доволен, как и его родственник каноник Миньон, смертью кюре и уничтожением самых уважаемых луденских семейств».
В начале августа отец Транквиль опубликовал коротенький трактатец, в коем выдвинул и узаконил новую доктрину: «Ежели взяться должным образом, так дьявол станет вещать правдиво». Книжица получила одобрение епископа Пуатевинского, Лобардемон же принял ее как последнее слово в традиционном богословии. Все сомнения были отметены. Грандье – могущественный маг, упрямый Серизе – колдун рангом пониже, луденские девицы (разумеется, кроме тех, чьи родители зарекомендовали себя верными кардиналистами) – потаскухи и ведьмы, а половина луденцев проклята за неверие в бесов.
Через два дня после того, как появился транквилевский трактатец, бейлиф созвал совет. Здравомыслящие луденцы обсудили плачевное положение родного города и решили: бейлифу вместе с лейтенантом, Луи Шове, следует поехать в Париж, вручить королю петицию о защите от зарвавшегося Лобардемона. Против оказались только новый прокурор Луи Муссо, Мено да Эрве. Когда Серизе спросил последнего, принимает ли тот новую доктрину и одобряет ли содеянное с его согражданами по наветам Балаама, Собачьего Хвоста и компании, Эрве ответил буквально следующее: «Король, кардинал и епископ Пуатевинский верят в одержимость – и этого довольно». На слух жителя двадцатого века, эта ссылка на непогрешимость политических бонз имеет вполне актуальное звучание.
Назавтра де Серизе и Шове отправились в Париж. При них была петиция с обоснованными жалобами и претензиями жителей Лудена. Лобардемоновы действия осуждались прямо и резко, что же до новой доктрины, о ней говорилось как о «противной Божию закону» и порочащей мнение отцов Церкви, святого Фому и всю Сорбонну, которая в 1625 году формально осудила схожую доктрину. Ввиду сказанного, просители умоляли Его величество о распоряжении университету Сорбонны проверить Транквилев трактат и дозволить особам, опороченным бесами и бесогонами, обращаться в Парижский парламент, ибо он «естественный судия в таковых делах».