Однажды, после особенно мерзкого бесовского многоголосья, Сюрен помолился, чтобы Господь позволил ему принять на себя хотя бы часть страданий сестры Жанны. Сюрену хотелось испытать все, на что бесы обрекали свою жертву. Да, пусть бесы займутся им; он вполне готов – «если только это угодно Всевышнему и если в таком случае Всевышний исцелит несчастную и вернет ее на путь добродетели». Сюрен даже попросил унижения для себя – пусть его считают сумасшедшим. Обращаться к Господу с подобными молитвами, по уверениям моралистов и теологов, совершенно неприемлемо[85]. К несчастью, предусмотрительность не числилась среди Сюреновых добродетелей. Необдуманная, запретная мольба спонтанно сорвалась с его уст. А молитвы, если они искренни, бывают удовлетворены – иногда, без сомнения, путем прямого божественного вмешательства, но чаще из-за особенностей природы мысли; по крайней мере, так подозревает ваш покорный слуга. Мыслям свойственно трансформироваться во что-нибудь либо материальное, либо психологическое, в некий факт или символ, присутствующий наяву или в мире снов. Сюрен помолился о страданиях, сходных со страданиями сестры Жанны. И вот, пожалуйста: 19 января его постиг первый приступ одержимости.
Возможно, так случилось бы и без всяких молитв. Бесы ведь уже убили отца Лактанса, отец же Транквиль был при смерти с аналогичным диагнозом. Однако эти случаи лишь сильнее укрепили Сюрена в мысли, что всякий экзорцист становится одержим бесами, которых тщился изгнать, а в действительности – только пробуждал к жизни, цеплялся за них. Не бывает так, чтобы человек сосредоточил внимание на зле или даже на идее зла – и остался не запятнан. Если более противостоишь дьяволу, нежели славишь Господа – добром это не кончится. Всякий крестоносец рискует лишиться разума. Во всяком обитает зло, которое он приписывает своим врагам; это зло становится частью души воителя.
Бесноватость чаще имеет природу мирскую, нежели сверхъестественную. Люди одержимы собственными мыслями о тех, кого ненавидят – будь это отдельные личности, социальный класс, раса или нация. В настоящее время судьбы мира находятся в руках доморощенных бесноватых – людей, видящих зло в ближних. На самом деле этим злом одержимы они сами. Эти современные бесноватые в бесов не верят; но они изо всех сил старались стать бесноватыми – и преуспели. А поскольку Бог для них еще менее реален, чем дьявол, весьма сомнительно, чтобы они когда-нибудь излечились. Но вернемся к Сюрену. Сосредоточившись на идее сверхъестественного, метафизического зла, он сам себя затащил в бездну безумия, какое и не снилось обычным, мирским бесноватым. К счастью, Сюреновы представления о добре также носили сверхъестественный и метафизический характер – это его в конце концов и спасло.
Итак, в начале мая Сюрен отправил своему другу, также иезуиту отцу д’Аттиши, длинный и обстоятельный отчет. «С последнего письма я впал в состояние, даже отдаленно не похожее на то, какого мог ожидать, но определенно соответствующее Божьему промыслу относительно моей души… Я вовлечен в борьбу с четырьмя самыми злобными бесами… Наименее важное поле битвы – экзорцизм; ибо враги мои являют себя скрытно, ночью и днем, тысячами разных способов… За последние три с половиной месяца я ни мгновения не оставался без караульного из преисподней. Дело приняло такой оборот, что Господь (полагаю, за мои грехи) дозволил… бесам покинуть тело одержимой женщины и вселиться в мое тело, дабы мучить меня, корчить и терзать у всех на виду. По нескольку часов, без передышки, бываю я бесноватым»[86].
«Почти невозможно объяснить, что происходит со мною в это время, как чуждый дух умудряется соединиться с моим собственным, не лишив меня при этом ни сознания, ни внутренней свободы, но все-таки создав второго „меня”; я как будто бы имею две души, одна из коих выдворена из моего тела, не может долее пользоваться органами и членами, а только со стороны наблюдает, как хозяйничает в теле вторженец. Тело мое становится ареною борьбы двух духов, и борьба эта жестока. Сама душа словно разделяется: одна часть пребывает во власти дьявольских видений, а другая вдохновлена Господом. Одновременно я чувствую великое умиротворение, будто Господь являет мне милость и (непонятно, как такое возможно) всепоглощающую ярость, в результате коей исторгаю хулу на Бога и произвожу телодвижения, как если бы рвался прочь от Господа, чем ввергаю в отчаяние всех, кто это наблюдает. В одно и то же время я испытываю радость и восторг – и отчаяние, кое находит выход в вое и жалобах, свойственных про́клятым. Я чувствую, каково быть про́клятым; я понимаю это состояние. Вторую душу, которая якобы тоже моя, язвят тернии, а первая душа остается уверенной, ибо ей ясны подобные чувства, и проклинает их причину. Иногда мой рот исторгает вопли обеих душ разом, и я умею различить, радость его вызвала или ярость. Когда к любой части моего тела прикасаются Святым Распятием, я трепещу, и мне кажется, что трепет вызван и ужасом от священного прикосновения, каковой ужас я не могу контролировать, и благоговением, идущим из глубин сердца…»
«Если же, по наущению одной из двух душ, я пытаюсь осенить свой рот крестным знамением, другая душа выворачивает мне руку либо сует мой палец мне же в зубы и вынуждает пребольно его укусить. Я обнаружил, что ничуть не легче и молиться, даже не вслух; молитва не успокаивает, когда тело катается по полу, а святые отцы говорят со мною, будто с бесом, и осыпают меня проклятиями. Неописуем бывает мой восторг от такого обращения, причем он вызван не восстанием против Господа, но осознанием моей греховности…»
«Когда случается другим бесноватым увидеть меня в таком состоянии, я наслаждаюсь их ликованием, их комментариями: „Лекарь, что ж ты сам себя не исцелишь? Вставай, тебе пора вещать с амвона! Подумать только, и этот человек наставляет нас!”… Что за благо – знать по опыту, от чего избавил меня Иисус Христос; понимать масштабы Его искупительной жертвы; на собственной шкуре прочувствовать, какого состояния не допустил для нас Спаситель!..»
«Вот что происходит со мною почти ежедневно. Я сделался объектом дискуссий. Святые отцы спорят, вправду ли я одержим? Возможно ли, чтобы служитель Господа испытывал подобные муки? Кто-то говорит, это меня наказал Господь за мои иллюзии; кто-то утверждает, что причина в другом. Сам я остаюсь спокоен и лишен всякого желания изменить мою судьбу, ибо убежден: нет ничего благостнее самой последней крайности…»
(В последующих письмах Сюрен развил тему. По его мнению, Господь использует одержимость для очищения, которое предшествует озарению. «Господь весьма часто, по милости своей, позволяет дьяволу завладеть душою или вселить в человека навязчивую идею, если Его, Господа, замысел – вознесение этой души к вершинам святости». Бесы не могут подчинить волю и ввергнуть одержимого во грех. Сколько бы одержимый ни хулил Бога, сколько бы ни кричал о ненависти к Нему – это не пятнает душу. Наоборот, идет во благо, ибо, максимально униженный, человек чувствует то же самое, что чувствовал бы, если бы святотатствовал по своей воле. Такое унижение, такое страдание – это «горнило, где до самой сердцевины, до мозга костей, сгорает всякое себялюбие». Вдобавок Господь сам трудится над страждущей душой, и трудится «столь усердно, предпринимает усилия столь достойные восхищения, что всякий назовет душу, коей уделено Господне внимание, одним из чудеснейших созданий».)
В конце письма Сюрен просил д’Аттиши сохранить его откровения в секрете. «Кроме как исповеднику и вышестоящим духовным отцам, я никому не сознавался». Увы, напрасная просьба. Отец д’Аттиши предал письмо огласке. Его многократно переписали, копии разошлись по рукам, а через несколько месяцев письмо даже было напечатано отдельной брошюрой. Заодно с преступниками в розыске и шестиногими телятами отец Сюрен теперь развлекал невзыскательную публику.
Левиафан с Изакароном всегда были поблизости. Однако между атаками бесов на свое тело и ни на секунду не выпуская их из головы, Сюрен умудрялся выполнять свою миссию – наставлять на путь добродетели сестру Жанну. Если она бежала прочь – он настигал ее. Загнанная в угол, сестра Жанна ярилась – Сюрен не обращал внимания. Опустившись рядом с нею на колени, он молился за нее; сидя рядом с ней, он шепотом излагал духовную доктрину отца Лалемана – даром что сестра Жанна отвращала слух свой. «Внутреннее совершенство, смирение пред Святым Духом, очищение сердца, покорность Господней воле…» – повторял Сюрен. Бесы сестры Жанны корчились и хихикали. Но Сюрен не сдавался, даром что сам, в своем разуме, слышал рычание Левиафана и непристойности Изакарона – беса похоти.
Противостояли Сюрену не одни только бесы. Даже в часы прояснения рассудка – точнее, особенно в часы прояснения рассудка – мать-настоятельница испытывала к своему наставнику глубочайшую личную неприязнь. Во-первых, потому, что боялась его – боялась, как бы он не понял, кем она является на самом деле (на пятьдесят процентов лицедейкой, на пятьдесят процентов – нераскаявшейся грешницей, на сто процентов – истеричкой). Сама она это понимала в «светлые» периоды. Сюрен умолял ее довериться ему. Ответом бывали завывания адских исчадий – или заявления монахини, что сознаваться ей не в чем.
Отношения между бесноватой и ее экзорцистом осложнял тот факт, что на Пасхальной неделе сестру Жанну вдруг обуяло «крайне сильное и противозаконное влечение» к мужчине, которого она так боялась и ненавидела. Сознаться в этом было выше ее сил – Сюрен сам, после трехчасовой молитвы перед святым Распятием, упомянул «неподобные соблазны». «Если кто-нибудь когда-нибудь бывал по-настоящему ошарашен, это как раз я», – пишет сестра Жанна. Было уже поздно, Сюрен ушел, оставив свою подопечную переваривать случившееся. В конце концов она решила изменить не только свое поведение по отношению к Сюрену, но и весь стиль жизни. Решение приняла воля сестры Жанны, или, иначе, сознание. Подсознанием заведовали бесы, и у них имелся свой взгляд на ситуацию. Отныне, стоило сестре Жанне взяться за книгу, мозг отказывался воспринимать написанное. Если она начинала размышлять о Боге и предании Ему своей души – ее постигала кошмарная головная боль, вдобавок «путались мысли и наваливалась слабость». Против этих симптомов Сюрен предлагал одно средство – созерцательную молитву. Сестра Жанна согласилась попробовать. Бесы взбеленились. При первом упоминании о внутреннем совершенстве они заставили Жаннино тело биться в конвульсиях. Сюрен уложил одержимую на стол и накрепко привязал веревками, чтобы она и шевельнуться не могла. Затем преклонил колени и зашептал сестре Жанне на ухо, как надо молиться. «Своей темой я сделал обращение сердца к Господу и желание сердца всецело посвятить себя Ему. Я выделил три отправные точки и объяснил каждую вдохновенно и сообразно с состоянием матери-настоятельницы». Процедура повторялась каждый день. Опутанная веревками, словно готовая к хирургическому вмешательству, мать-настоятельница была в Господней воле. Она рвалась, она вопила; но сквозь шумы проникал голос человека, который желал ей только блага. Иногда Левиафан бросал терзать Жанну и принимался за Сюрена, лишая его дара речи. Одержимая исторгала дьявольский хохот. Но вскоре Сюрену удавалось справиться с бесом, и он продолжал молитву ровно с того места, на котором остановился.