Когда бесы впадали в особенный раж, Сюрен тянулся к серебряному ларцу с облаткой, кою и прикладывал к сердцу матери-настоятельницы либо к ее челу. Следовала конвульсия, а потом «мать-настоятельница бывала охвачена душевным трепетом, который указывал, что она полна любви к Господу; я между тем шептал ей на ухо речи, вдохновленные самим Господом. Она слушала очень внимательно, по всей вероятности, вспоминая свои прегрешения. Воздействие на ее сердце было столь мощно… что она обливалась слезами».
С сестрой Жанной происходила трансформация – но в контексте истерии, на сцене воображаемого театра. Восемь лет назад, будучи совсем молоденькой монахиней, сестра Жанна пыталась добиться расположения аббатисы – тогда она разыгрывала из себя святую Терезу номер два. Правда, повелась одна только старуха настоятельница. Добившись цели, то есть получив в свои руки всю обитель, сестра Жанна потеряла интерес к мистицизму. Затем, откуда ни возьмись, появилась эротическая фантазия, которую она нарекла Урбеном Грандье. Невроз прогрессировал, каноник Миньон помянул бесов, попробовал экзорцизм, дал сестре Жанне прочесть труд отца Михаэлиса о процессе над Жоффриди. Сестра Жанна прочла – и увидела себя королевой одержимых, и возжелала быть среди них первой во всем – в богохульстве, в звукоподражании свиньям, в сквернословии, в исполнении акробатических элементов. Разумеется, она знала: «все душевные недуги проистекали из ее нрава»; знала также, что «винить в сих недугах следует себя одну, но отнюдь не искать им посторонних причин». Под влиянием Михаэлиса и Миньона природные изъяны превратились в семерку бесов. И вот эти бесы зажили своей жизнью, сделались хозяевами сестры Жанны. Чтобы избавиться от них, придется сначала искоренить дурные привычки и стремления. А для этого, как внушал новый наставник, сестра Жанна должна молиться, открывая себя божественному Свету. Сюренов пыл оказался заразителен; сестру Жанну тронули его честность и тот факт, что, даже являя все симптомы собственной одержимости, отец Сюрен знал, о чем говорит. Наслушавшись Сюреновых речей, сестра Жанна и сама захотела приблизиться к Господу – но лучше бы придать процессу зрелищность, собрать большую аудиторию. Пусть сестрой Жанной восхищаются. Она была королевой бесноватых; теперь она станет святой – точнее, прослывет святой – таково было ее истинное желание. Пусть ее канонизируют здесь и сейчас, пусть приписывают ей способность творить чудеса, пусть ей молятся…
И сестра Жанна окунулась в новую роль с головой – совсем как в прежние свои роли. Начав с тридцатиминутной созерцательной молитвы, она быстро довела время до трех, а затем и до четырех часов в день, а чтобы тело ее сделалось готово к просветлению – подвергла себя целому ряду ограничений физического характера. Пуховую перину – прочь; отныне сестра Жанна спала практически на голых досках; пищу ее поливали вместо соуса полынным отваром; она носила власяницу и пояс, утыканный гвоздями; она бичевала себя минимум трижды в день, и порой (во всяком случае, так она пишет) – в сутки набегало целых семь часов бичевания. Сюрен, свято веривший в пользу хлыста, поощрял сестру Жанну к этой практике. Он заметил: бесы, хохотавшие надо всем, что связано с Церковью, испарялись уже через несколько минут хорошей порки. Вдобавок хлыст отлично годился и для излечения меланхолии. Кстати, и святая Тереза сделала подобное открытие. «Повторяю (ибо видела меланхоликов и имела с ними дело), что нет средства от меланхолии, кроме физического воздействия, причем годится любое… Если слов недостаточно, прибегайте к телесным наказаниям; если мягкие их формы не помогают, используйте формы жесткие». Может показаться несправедливым, добавляет святая, «наказывать слабую, беспомощную сестру, как если бы она была крепкого здоровья». Но, во-первых, помним: невротики причиняют огромный вред душам ближних. Более того, «я свято верую, что очень часто дурное исходит от духа, полагающего, будто ему все дозволено; от духа мятежного, который следует смирить… Сатана высматривает и намечает для себя души, обуянные этим недугом [меланхолией]. В наши дни она более распространена, нежели прежде; причину я вижу в том, что ныне всякое своенравие и потворство своим желаниям зовется меланхолией». Среди лиц, уверенных в абсолютной свободе воли и в изначальной порочности человека, такой способ обращения с невротиками считался очень эффективным. Вот интересно, сработал бы он сейчас? В отдельных случаях, пожалуй, да. Но для большинства (в теперешнем интеллектуальном климате) «проговаривание» дает лучшие результаты, нежели шоковая терапия, связанная с нанесением самому себе телесных повреждений.
Однако из-за регулярных сеансов экзорцизма и зрителей, которые толпами ходили в урсулинскую обитель, часовня при оной сделалась слишком шумным местом; как прикажете в такой обстановке шептаться с духовным наставником? И вот в начале лета 1635 года сестра Жанна и ее личный экзорцист перенесли свои встречи на чердак. Непосредственно под черепичную крышу была водворена решетка для исповедей. Сюрен давал наставления либо пространно излагал своей подопечной мистическую доктрину. Сестра Жанна, приникнув к решетке с другой стороны, шептала об искушениях, битвах с бесами и ощущениях от созерцательной молитвы – они, ощущения, уже сейчас, в самом начале пути, были дивны. Затем, в тишине, оба медитировали вместе, и чердак, по словам Сюрена, становился «обителью ангелов и небесных восторгов». Разумеется, на духовного отца и его духовную дочь нисходила особая благодать. Однажды, во время размышлений об унижении, коему подвергся Иисус в процессе крестных мук, сестра Жанна испытала экстаз, после которого призналась Сюрену (сквозь решетку): «Я была так близко к Господу, что получила поцелуй из Его уст».
А вот что думали об этих совместных медитациях другие экзорцисты? Что думали добрые жители Лудена? Сюрен сообщает: до него «долетал ропот: чем, дескать, этот иезуит занят, что он вытворяет с одержимой монахиней? Мысленно я ответствовал недовольным: „Вы даже не представляете, в сколь важное дело я вовлечен. Мне кажется, я вижу в душе этой женщины разом рай и ад – первый сияет любовью, второй пылает яростью, и каждый тянет душу к себе”». Увы, сия картина была скрыта от всех, кроме доброго отца Сюрена. Остальные, как экзорцисты, так и миряне, знали только, что Сюрен, вместо того чтобы изгонять бесов самыми жесткими способами, целые часы проводит наедине с женщиной, наущая оную (одержимую бесами, заметьте!) двигаться к христианскому совершенству. Экзорцистам такие упражнения представлялись просто глупыми, особенно с учетом одержимости самого Сюрена и его собственной потребности в регулярных сеансах бесогонства. (В мае, когда в Луден прибыл брат короля, Гастон Орлеанский, Сюрена прямо на публике атаковал Изакарон. Это случилось во время сеанса экзорцизма – гнусный бес покинул тело сестры Жанны и вселился в ее избавителя. Одержимая монахиня сидела смирно, в полном сознании, с иронической улыбкой на устах, а незадачливый экзорцист катался по полу. Гастон Орлеанский остался весьма доволен зрелищем, а для Жан-Жозефа припадок был не первым и не последним в длинной череде унижений, коим его подвергло Провидение, чьи пути, как известно, неисповедимы.) Подытожим: никто не ставил под вопрос чистоту Сюреновых намерений или действий, но все считали их неосторожными и заранее сокрушались о неизбежности сплетен. К концу лета настоятеля уже со всех сторон убеждали: необходимо отозвать Сюрена обратно в Бордо.
Серьезные испытания ждали и сестру Жанны. В новую роль – созерцающей святой – она вжилась вполне; ее игра должна была бы повергнуть к ее ногам всю урсулинскую обитель. Однако «Господь допустил, чтобы в мои беседы с сестрами вмешивались бесы, заставляя сестер, которых обуяли, отвращать от меня слух, ибо я совершенно изменила и жизнь свою, и поведение. Бесы убедили сестер, что изменения вызвал сам дьявол с тем, чтобы я могла судить их за нрав и поступки. Когда я бывала с сестрами, бесы заставляли некоторых смеяться надо мной и надо всем, что бы я ни сказала и ни сделала; мне это причиняло сильную боль». Теперь во время экзорцизмов урсулинки называли свою настоятельницу не иначе как le diable dévot – то есть «благочестивая чертовка». Того же мнения придерживались и все экзорцисты – кроме Сюрена. Тщетно сестра Жанна убеждала экзорцистов, будто великий святой Иосиф наградил ее даром созерцательной молитвы; напрасно объявляла со смирением, будто «поднялась, Божественной Милостью, до тех высот созерцания, на коих доступно дивное озарение, и Господь Бог заговорил с моей душою, как нежный и всезнающий отец». Экзорцисты очень, очень сомневались. Вместо того чтобы припасть к стопам сего кладезя божественной мудрости, они толковали об особой разновидности иллюзий, характерной именно для одержимых. Перед таким жестокосердием оставалось только ретироваться – либо в безумие, либо на чердак, к милому, доброму, доверчивому отцу Сюрену.
Но даже и отец Сюрен сулил сестре Жанне известные неудобства. Конечно, он верил ей безоговорочно, в том числе и насчет особых даров; но достижение его идеалов святости предполагало очень уж большие затраты, да и о нраве сестры Жанны он был нелестного мнения – а это обидно. Одно дело – сознаваться в собственных гордыне и похотливости; и совсем другое – когда тебя ими корят. Сюрен не довольствовался тем, что перечислял пороки своей духовной дочери; он еще и норовил их исправить. Убежденный в ее одержимости, он также был убежден, что бесы взяли верх над сестрой Жанной по причине ее несовершенной натуры. Избавься от изъянов – и будешь избавлена от бесов, внушал отец Сюрен. Для этого надобно, по его выражению, «атаковать лошадь, дабы сбросить всадника». Однако лошади категорически не нравилось, когда ее атаковали. Да, сестра Жанна решила «стремиться ко Господу путем совершенствования»; да, она уже считала себя святой и страдала, что другие видят только неосознанное (или, наоборот, вполне осознанное) лицедейство; но как же болезненно труден оказался путь к канонизации! Сюрен принимал всерьез ее экстазы – это было лестно; этим бы ему и ограничиться. Увы, к несчастью для сестры Жанны, Сюрену требовались от нее еще и раскаяние с аскезой. Когда сестру Жанну заносило – Сюрен ее осаживал. Когда ей хотелось сделать покаяние зрелищным – например, обнажить какой-нибудь грех при скоплении народа, или пусть объявят, что она отныне не настоятельница, а простая послушница – Сюрен убеждал: нужны негромкие и неяркие, но истинные свидетельства самоуничижения. Порой сестра Жанна вела себя как знатная дама – в таких случаях Сюрен обращался с ней как с посудомойкой. Раздраженная, она пряталась за гордыней и яростью Левиафана, за богохульствами Бегемота, за буффонадой Балаама – Сюрен вместо экзорцизмов, которые так полюбились бесам, прописывал им хорошую порку. А поскольку Жанна всегда сохраняла достаточно свободной воли и искреннего желания исправиться, бесы повиновались. «Мы можем противостоять Церкви, – заявляли они, – можем противостоять и священникам. Но перед волей этой стервы мы слабы». Вопя или сквернословя, в зависимости от характера, бесы брались бичевать себя. Левиафан хорошо переносил боль; Бегемот проявлял почти такую же стойкость. Зато Балаам и особенно Изакарон боли страшились – попробуй-ка, заставь таких взяться за хлыст! «Бес похоти и чувственности, сам себя наказующий – зрелище удивительное!» – пишет Сюрен. Удары, впрочем, были совсем не сильные – зато уж вопли оглушительные, и целые потоки слез. Бесы, правда, не могли снести столько ударов, сколько сносила сестра Жанна в нормальном состоянии. Однажды она ц