с лишним. По прошествии этого времени мать-настоятельница нисколько не запыхалась, не вспотела и даже не раскраснелась». Язык у нее был вывален изо рта, «распухший до немыслимых размеров, он так и болтался – мать-настоятельница ни разу не спрятала его. Вдруг она завизжала, словно кто рвал ее на части, и произнесла одно-единственное слово – „Иосиф”. Тогда все святые отцы вздрогнули и стали кричать: „Это знак! Ищите, на ней должен появиться знак!” Мать-настоятельница вытянула руку, все на нее уставились. Мистер Монтегю и я тоже смотрели очень внимательно. Прямо на наших глазах рука стала краснеть. Красное пятно вытягивалось вдоль вены, сделалось длиною приблизительно в дюйм. Состояло оно из многих красных точек вроде сыпи; точки образовали буквы, и получилось отчетливо читаемое слово – то самое, которое исторгли уста матери-настоятельницы. Это было слово „Иосиф”. Монах-иезуит сказал, что именно эту отметину пообещал оставить бес, прежде чем уйти из тела матери-настоятельницы навсегда». Весь сеанс экзорцизма был запротоколирован и подписан святыми отцами. Монтегю добавил постскриптум по-английски, затем они с Киллигрю также поставили свои имена. «Надеюсь, – игриво заключает Киллигрю, – ты, друг, этому поверишь, или, по крайней мере, скажешь, что видывал вралей почище меня, хотя никто из них не предан тебе так, как я, твой покорный слуга Томас Киллигрю».
К имени святого Иосифа вскоре прибавились имена Иисуса, Марии и Франциска Сальского. Поначалу буквы были багрово-красные, через неделю-другую блекли, но затем добрый ангел сестры Жанны их подновлял. Процесс продолжался с зимы 1635 года до Иванова дня 1662 года; правда, случались в нем перерывы разной длины. После упомянутой даты имена исчезли навсегда; «по неведомой причине», – пишет Сюрен и добавляет свое предположение: «разве только мать-настоятельница вымолила избавление от них, ибо они вызывали всеобщее любопытство, кое отвлекало ее от Господа».
Сюрен, заодно с некоторыми из своих коллег и большинством обывателей, считал сию новую форму стигматизации особенным даром Божиим. Однако среди современников Сюрена хватало людей скептически настроенных. Эти не верили в божественное происхождение красной сыпи, которая складывалась в буквы священных имен. К примеру, Джон Мейтленд (да и не он один) придерживался мнения, что сыпь появилась в результате травления кожи какой-то кислотой. Другие нечестивцы полагали, что сестра Жанна использовала подкрашенный крахмал. Многие указывали вот на какой подозрительный факт: вместо того чтобы распределиться поровну по обеим рукам, все имена кучковались на одной руке – причем на левой, где их удобно писать правше.
Доктора Габриэль Леже и Жиль де ла Туретт (оба – ученики Шарко) в биографии сестры Жанны, которую они издали, придерживаются мнения, что письмена на руке появились вследствие самовнушения. В поддержку этой версии они приводят примеры современной истерической стигматизации. Добавим от себя: почти у всех истериков кожа крайне чувствительная. Чуть проведешь ногтем – сразу воспаляется. Краснота порой держится по нескольку часов.
Самовнушение, осознанное мошенничество или то и другое вместе – каждый волен выбрать версию себе по вкусу. Лично я склоняюсь к третьей. Стигматы, скорее всего, появились спонтанно, чем заставили сестру Жанну поверить в их чудесное происхождение. А раз они изначально, по природе своей – чудо, сам Бог велел это чудо подкорректировать, чтобы оно стало убедительнее для публики, да и для себя тоже. Священные письмена на руке сестры Жанны подобны романам Вальтера Скотта: основанные на фактическом материале, они вообще-то обязаны своим существованием воображению и искусству.
Теперь у сестры Жанны появилось собственное чудо. Не только личное, но и, так сказать, хроническое. Обновляемые добрым ангелом, священные имена были с нею всегда, их можно было демонстрировать в любое время и знатным особам, и толпе любопытных простолюдинов. Сестра Жанна сделалась ходячей святыней.
Изакарон убрался 7 января 1636 года. Теперь в сестре Жанне обитал один-единственный бес – Бегемот. Но этот богохульник был покрепче всех остальных, вместе взятых. Экзорцизмы, наказания, созерцательная молитва – ничто не помогало изгнать его. Стоит ли удивляться? Религию навязали юной девушке – упрямой, своевольной, ироничной; ее разум восстал, да так яростно, так отчаянно стал отрицать Бога, что всякий нормальный человек просто чувствовал себя обязанным отделить этого бунтаря от всего, что свято. Отделенный сделался Кем-то Другим – злым духом, который вел в мозгу автономное существование, провоцировал помрачения внутри черепной коробки, недомогания в теле и скандалы за пределами организма. Сюрен сражался с Бегемотом еще более десяти месяцев и в октябре капитулировал. Настоятель отозвал его в Бордо, а к сестре Жанне приставили нового иезуита.
Отец Рессе уповал на так называемый «прямой» экзорцизм. По словам сестры Жанны, он был убежден: присутствующие на сеансах благословлены, ибо при них бесы поклоняются Святым Дарам. Если Сюрен пытался «сбросить всадника, атаковав лошадь», то Рессе атаковал самого «всадника» – прямо и при свидетелях. До чувств «лошади», до ее здоровья отцу Рессе не было никакого дела.
«Однажды, – сообщает сестра Жанна, – собрались знатные гости, и святой отец решил устроить сеанс экзорцизма их душам во благо». Одержимая пожаловалась на плохое самочувствие и предположила, что экзорцизм будет ей вреден. «Но святой отец, будучи настроен твердо, велел мне набраться мужества и уповать на Господа Бога; после сего напутствия он приступил к экзорцизму». Сестру Жанну заставили выполнить весь набор трюков – и в результате она слегла с высокой температурой и болью в боку. Был призван доктор Фантон – гугенот, но лучший специалист во всем Лудене. Он сделал три кровопускания и дал сестре Жанне лекарство. Процедуры оказались столь эффективными, что «семь или восемь дней опорожнялся желудок и текла кровь». Больной полегчало; правда, еще через несколько дней стало хуже. «Отец Рессе решил поправить дело экзорцизмом, после коего меня затошнило и вырвало». Возобновились жар и боль в боку; мало того – началось кровохарканье. Снова послали за доктором Фантоном, он диагностировал плеврит, сделал за семь дней семь кровопусканий и поставил четыре клистира, после чего объявил сестре Жанне, что ее болезнь смертельна. В ту ночь недужной был голос. Он поведал, что сестра Жанна не умрет, однако Господь приведет ее почти на грань, за коей обрывается земная жизнь – нарочно, чтобы явить Себя во всей славе и мощи, исцелив сестру Жанну у самых смертных врат. Два дня состояние сестры Жанны ухудшалось и стало столь плачевным, что 7 февраля ее решили соборовать. В ожидании доктора больная произнесла следующую молитву: «Господи, я всегда думала, что Тебе угодно было отметить меня меткою Твоей силы, исцелив от сего недуга; если так, сделай меня пока слабой настолько, чтобы доктор, явившись, заключил: надежды нет». Фантон действительно сказал, что жить больной остается не более двух часов. Затем он поспешил домой, чтобы настрочить рапорт Лобардемону, который тогда был в Париже. Пульс сестры Жанны, писал Фантон, прерывист, живот раздут; состояние таково, что никакое лечение – даже клистир – не возымеет действия. Несчастной все-таки поставили суппозиторий – вдруг да ослабит «неописуемое напряжение». Впрочем, реального проку от этого смягчающего средства ждать не стоит – больная in extremis (при смерти). В половине седьмого сестра Жанна впала в летаргический сон и узрела своего ангела-хранителя, каковой ангел принял вид изумительно прекрасного восемнадцатилетнего юноши с длинными золотистыми локонами. От Сюрена нам известно, что моделью ангел выбрал себе герцога де Бофора, сына Сезара де Бурбона, герцога Вандомского, который был побочным сыном Генриха IV и Габриэль д’Эстре. Юноша как раз недавно посещал Луден, ибо интересовался бесами и бесогонством; его белокурые локоны, спускавшиеся до самых плеч, произвели на мать-настоятельницу неизгладимое впечатление. Вслед за ангелом явился святой Иосиф – он возложил длань на правый бок сестры Жанны, как раз на то место, где сильнее всего болело, и смазал его бальзамом. «После чего я очнулась и поняла, что совершенно здорова».
Вот вам и второе чудо. Вновь сестра Жанна продемонстрировала, что до известной степени сама имеет власть над бесами. Желала ведь она изгнать Левиафана – и он исчез; желала избавиться от симптомов серьезной, даже смертельной болезни – и избавилась.
Сестра Жанна встала с постели, оделась, спустилась в часовню и вместе с остальными урсулинками исполнила «Тебе, Бога, хвалим». В очередной раз послали за доктором Фантоном, который, узнав о чудесном исцелении, сказал, что сила Господняя превосходит все снадобья, изготовляемые людьми. «И, однако, – констатирует сестра Жанна, – он не перешел в католическую веру; мало того – он в дальнейшем отказывался пользовать нас, урсулинок».
Бедняга доктор Фантон! После возвращения Лобардемона в Луден ему пришлось предстать перед судейской комиссией. Судьи требовали, чтобы Фантон подписал документ, подтверждающий чудесное исцеление сестры Жанны. Он подписывать не желал, а под давлением так объяснил свою позицию: резкий, мол, переход из состояния смертельного недуга в состояние доброго здравия мог запросто случиться благодаря природе. «Причина – в субстанциях, именуемых гуморами, а точнее, в исторжении оных гуморов чрез кожные поры, каковое исторжение происходит незаметно и неощутимо; или же причина – в перемещении гумора из органа, где он произвел хаос, в другой орган, менее важный для жизни. Неблагоприятные симптомы покидают пораженный орган заодно с гумором, или же облегчаются, не переходя на другой орган. Это получается само, ибо природа либо смягчает вредоносный гумор, либо заменяет его другим гумором, который наводит порядок после первого гумора». Далее доктор Фантон пояснил: «выделение гумора происходит с мочой и калом, или же с рвотными массами, по́том, а также с дурною кровью, когда выпускаешь ее излишек, причем больной не сознает, что гумор покидает его тело. Что же касается последних двух видов выделения – с рвотой и дурной кровью, – они чаще у пациентов, имеющих излишек горячих гуморов, особенно – желчи. Такие пациенты не замечают признаков отравления перед исторжением; вдобавок исторжение может иметь место в момент кризиса и обуславливаться самой природой. Очевидно, что при выздоровлении меньшие количества гуморов покидают тело потому, что предварительно большие количества уже были изгнаны лекарствами, выведшими не только источник болезни, но и продукты, образовавшиеся в процессе болезни. Добавлю, что гуморы двигаются не хаотично, а соблюдают каждый свой час». Как видим, Мольер ничего не выдумал – он просто записывал слова лекарей.