Там, в далекой Сибири, она родила ему двух сыновей. Второго сына возлюбленный супруг ее уже не увидел. Арестованный он был увезен из семьи, вырван из объятий любящей, нежной и многострадальной подруги, во чреве которой билось сердце их второго дитяти. И вскорости Иван Долгоруков был подвергнут страшной казни – четвертованию.
Первоначально палач отрубил ему руки… Но не дрогнул он. Лишь читал вслух молитву.
Засим палач отсек ему ноги – и вновь не вздрогнул он, не издал даже вскрика, лишь продолжал читать вслух молитву святую.
И вслед за тем пала на землю его голова… покатилась его глава по земле. И последний вздох его был адресован несчастной супруге, и с уст его слетело ее светлое имя Наталья…
А спустя время случилась коронная перемена – вступила в самодержавство царица Елизавета Петровна. И княгиня Наталья Долгорукова была вызвана в Петербург с двумя сыновьями. Была она еще молода и хороша собой, и могла бы составить достойную партию, снова блистать при дворе Елизаветы II, имевшей к ней особое благоволение…
– Ох, пикантные были у них отношения, – вдруг скабрезно засмеялся Подлудкин. – Еще батюшка Натальи, генерал-фельдмаршал Шереметев имел особую связь с матушкой Елизаветы Петровны – Катериной I. В то время, когда матушка эта еще прачкой была и досталась генералу как военный трофей… Потом трофей перешел к царю Петру I и стал царицей. Но как написать такое при нашей цензуре?
А впрочем, была у княгини и киевская линия. Дед ее Петр Шереметев был киевским воеводой, тебе ли не знать – он у вас и в «Чудах Варвары» помянут. А отец ее в преклонных летах имел намерение уйти в нашу Лавру монахом, и в завещании просил похоронить его на лаврской земле… да царь Петр I запретил, велел жениться на старости лет и детей плодить. Так Наталья на свет и появилась. Выходит, она жизнью своей горемычной мечту батюшки осуществила – и монахиней киевской стала, и на земле Лавры покой обрела. Ладно, заканчиваю повествование…
Но прекрасная княгиня Наталья оставила двор. Оставила и суетный свет, и, едва ее старший сын встал на ноги, перебралась в наш Киев, в обитель Флоровскую под горой, и бросила в реку Днепр свое золотое обручальное кольцо, и приняла постриг, имя Нектария и Великую схиму.
Вот бесценный образчик для всех наших дам и девиц. Пример верной возлюбленной, достойной жены, матери и благочестивой вдовы, женщины познавшей лишь две любви – к семье, мужу и детям, и к нашему Владыке Небесному в богоспасаемом Киеве.
Писака опустил свои расхристанные бумаги на колени и с требовательным любопытством воззрился на Алексея, ожидая реакции.
Неискушенный в дворцовых страстях Алеша и впрямь пребывал под большим впечатлением. Много быличек и небывальщин рассказывали вечерами в монастыре монахи, послушники, захожие паломники, но подобного он еще не слыхивал.
– Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя… – проговорил борзописец. – Эх, какое время было! Парики, мушки, узорные камзолы, золоченые шпаги, – он с несказанным презрением посмотрел на свой скучный сюртук, – какие интриги плели, как любили, как мстили… о тех временах не статейки – романы следует сочинять во французском стиле. Особенно о том, о чем говорить в нашем богоспасаемом Киеве как бы не принято. Ведь история Натальи Долгоруковой на том не закончилась.
– Не закончилась и после ее смерти? – не понял Алеша.
– Именно так. Старший ее сын, предводитель дворянства, достойно продолжил свой век. А вот младший – юный красавец князь Дмитрий Долгоруков, оставшийся сиротой еще в материнской утробе – родился для печали. Еще во чреве матери лишился отца, а потом и мать его надежды на счастье лишила. В юности возлюбил он девицу, и хоть она была не ровней ему, воспылал к ней такой пребезмерной страстью, что пожелал сочетаться законным браком. Но мать его, познавшая в юности все горести искренней и верной любви, как видно, разуверилась на старости лет в любви мирской и в головокружение больше не верила – она воспротивилась браку младшего сына. И стал он послушником Киево-Печерского монастыря. Но недолго прожил в святой обители… бесы обуяли его.
– Бесы? В Лавре? Как преподобного Исаакия Печерского?
– А что там с Исаакием приключилось? – журналист с профессиональной поспешностью извлек из кармана заточенный карандашик.
– Исаакий стал затворником, достиг большой святости, – невесть почему, Алексею очень не хотелось пересказывать житие преподобного затворника господину Подлудкину, но и отказывать дядькиному знакомцу он не видел причин. – И однажды в лаврскую пещеру его пришли два ангела… И он поклонился им, ибо посчитал, что достоин посещения ангелов. И тогда ангелы обернулись бесами и в наказание за гордыню заставили Исаакия до утра плясать под их гусли и сопели.
Алексей смотрел, как несимпатичный Подлудкин конспектирует сию назидательную историю, вряд ли пригодную для романа во французском стиле.
– Интересно, интересно весьма… Плясал ли князь Дмитрий под бесовкие гусли и сопели? – спросил сам себя журналист. – Не знаю, не знаю… Только, заполоненный бесами молодой князь Дмитрий вскорости сошел с ума, обеспамятовал и помер в монастыре. А перед смертью пытался покончить с собой. Порой источники слез лились из глаз его, а порой смеялся он страшным смехом. И хоть он принял монашеский постриг и был упокоен в Лаврской земле, говорят, до сих пор князь не знает покоя. С тех самых пор и ходит ночами по Киеву Черный Монах…
– Черный Монах?
– Злые языки говорят, что перед смертью князь Дмитрий проклял свою матушку за то, что она его счастья лишила. Мол, с его предсмертного проклятия и началась в Киеве самая страшная и губительная чума 1770-х годов, сгубившая вскоре и мать его, и десять тысяч невинных. Тогда-то и устроили тут, на Щекавице, чумное кладбище – первое городское кладбище Киева, ибо на церковных погостах уже не хватало земли, чтоб хоронить мертвецов. Кто знает, может и нынче гуляет по Киеву тот Черный Монах. Заглядывает в окна. Оттого и мрут снова люди.
«Вот какую статью готовит г-н Подлудкин, – догадался Алеша – о причинах ужасной моровицы. И не о Даме Холере, а о Черном Монахе, проклявшем родную мать».
Борзописец выхватил из своих растрепанных измаранных бумаг новый лист с черно-белой литографией и протянул Алексею портрет красивого мужчины с черными бровями-шнурочками.
– Погляди-ка, не узнаешь ли его?
– Кто это?… – искренне удивился Алеша. – Это же Федор… Наш Федор?
– Нет – это князь Долгоруков, – осклабился журналист.
– Умерший?
– Умерший-то умерший… А он, вишь, снова живой. Храм вместе с тобой каждый день убирает.
Глава четвертая,в которой фигурируют кирпич и компания
…процесс болезни не продолжался более часу, двух и трех; люди умирали иногда среди улицы. В Киеве болезнь убивала в полсуток и в сутки.
– Да уж, выбирал ты, выбирал, перебирал, да и перевыбирАл, – обыграл известную скороговорку друг Алик.
Стеклянная стена загородного дома выходила на огромное спящее озеро и кусок леса с разлапистыми, пухлыми от снега высокими елками. С другой стороны стены поместилась большая гостиная с камином из грубого серого камня, двумя угловыми диванами, креслами и баром в углу. Никакого единого стиля тут не просматривалось, но уютное сочетание живого огня, хорошей выпивки и мягких подушек компенсировали это с лихвой.
За стеклом шел снег. Снег пришел загород раньше, чем в Город. А гости, явившиеся еще вчера, никуда не ушли.
Хозяин и его друзья, включая отсутствовавшего нынче женатого отщепенца Юрика, знали друг друга со студенческих лет. И отношения не рассыпались и с годами становились все ценнее – ведь чем старше ты, тем меньше у тебя шансов обзавестись дружбой длиной в двадцать лет.
И нынешнее намерение Виктора Топова покорять Эверест по имени Катерина Дображанская обсуждали сейчас столь же серьезно, как первое решение Алика покорять реку Амазонку и замаячившее на горизонте полгода назад намерение Юрика жениться на девице вдвое моложе него.
– Ладно вам! Катерина Михайловна Дображанская – это я вам скажу, легенда, – друг Андрей (в миру – владелец сети аптек, обладатель двух детей и трех бывших жен) относился к попытке приятеля с уважением. – Если он такую сумеет объездить…
– Дображанскую-то? Может, лучше сразу переключиться на диких быков, неприрученных лошадей, львов, тигров… на кого-то с чуть более мягким характером, – сказал любитель экзотики Алик. (После осуществления детской мечты о путешествиях по Африке и Южной Америке он увлекся Непалом, именовал себя «человеком мира», но не утратил любви ни к коктейлю юности «секс на пляже», ни к сексу, ни к пляжу, ни к долгим дружеским посиделкам в перерывах меж путешествиями, ни к публичным красавицам вроде Кати Дображанской).
– Что еще ты о ней знаешь? – деловито спросил Андрей.
– О, у меня целое досье, – Топов потянулся к смартфону.
– Давай-ка, давай-ка… – поощрил Андрей.
– Возраст – за тридцать. Не замужем. Не так давно была владелицей каких-то двух-трех супермаркетов, но провела несколько неправдоподобно удачных операций и стала одной из богатейших женщин в стране. Собирает антиквариат. Любит драгоценности – очень недешевые. Занимается экстремальными видами спорта. Боксом, конным спортом и даже фехтованием на мечах.
– Я же говорю, львы, тигры, пантеры – потренируйся на кошечках, Нечего сразу лезть к черту в пекло! – продолжал упражняться в остроумии Алик.
– На мечах? Ничего себе! – впечатлился Андрей. – А видео есть?
– Так она у тебя феминистка? – Алик пригубил желтоватую жидкость в своем стакане.
– Или лесбиянка? – скривился Андрей.
– Точно нет, – отмел Топов. – Три года назад встречалась с Алешиным. Ты его помнишь. Очень плохо расстались. Говорят, он порезал ее. Из ревности. Считал, что она ему изменяла.