Ключ поддался. Ковалева внимательно осмотрела его. Затем заглянула в замочную скважину, перевернула замок, – на ладонь посыпались мелкие светлые комья.
Маша очень серьезно изучила их, даже понюхала и послушала, приблизив к ладони ухо.
– Это остатки киевского кирпича. Дореволюционного. Здание было построено после 1830 годов. Скорее даже после 1850 года, и разрушено совсем недавно. Значит, это здание на Подоле, на улице Олеговской. Там сейчас стройка и зеленый забор.
– Ни фига себе… Вау! – искренне изумилась Даша. – Шерлок Холмс отдыхает. Как же ты?…
Маша Ковалева – единственная из Трех Киевиц умела говорить с киевскими домами. Но разговаривать с крошками от кирпича – вот высший магический пилотаж!
– Все просто, – объяснила Маша. – Это спондилувая мергельная глина, ее добывали на берегах Лыбеди. И изготовляли известный на всю Империю киевский кирпич характерного бледно-охрового цвета. До 1930 года кирпич был обычный, красный. До 50-х годов новоявленный киевский кирпич покупало лишь государство для таких престижных построек как 1-я гимназия, Университет святого Владимира и тому подобное… Судя по остаточным мыслям этих крошек от кирпича, они все еще ощущают себя единым целым. Значит, дом был разрушен недавно. А кому, как не нам, Киевицам, знать, что за последнее время в Киеве убрали лишь три здания, построенные между 1850 и 1917 – больше мы не позволили. И одно из них было деревянным, второе находилось неподалеку от нас, и там был совсем другой кирпич. Выходит, это третье здание – снесенный дом Подлудкина на Олеговской. Я не знаю, что там строят сейчас… Но замок прибыл к нам прямо с той стройки.
– Там строят торгово-развлекательный центр, – помрачнела Катерина Михайловна. – Кому, как не мне, знать все сколько-нибудь приметные стройки Киева, – с безрадостной самоиронией сказала она.
– То есть ты знаешь владельца? – обрадовалась Даша. – Хорошо!
– Нет, плохо. Я с ним вчера ужинала.
– Так поужинай еще раз. Для дела, – Чуб сделала двусмысленное выражение лица. – Небось, не поправишься.
– Для дела – пожалуйста. Но в чем суть дела к нему? – сварливо спросила Катя, недовольная, прежде всего, самой собой и своей глупой миссией. – Спросить, не знает ли он, что в числе мусора на его стройплощадке нашли старый замок? Ведь это, по сути все, что нам известно.
– Жаль, что они уже снесли дом. Если бы дом еще стоял… Или хотя бы часть стены, хоть кусочек… Если бы у меня был хотя бы один целый кирпичик, он рассказал бы мне все! – взволнованно сказала Маша. – Всю жизнь дома, все, что он знает про этот замок!
– Хорошо. Я раздобуду тебе кирпич! – Катя явно испытывала чувство вины за случившееся и была готова искупать ее потом, кровью, походами на обед, завтрак, ужин и новыми разочарованиями после неудачных свиданий.
– Думаю, нам пора расходиться, – Василиса Андреевны вошла в комнату с подносом в руках. В большом серебряном кубке дымился отвар силы и крепкого сна. – Утро не за горами. Ясной Пани, Марии Владимировне, следует немного поспать. В Город вернулась Моровица. Эпидемия лишь начинается. И пока мы можем рассчитывать лишь на нее – на нашу Пресветлую Марию Владимировну.
Пресветлую Марию разбудил чей-то смех.
Она слышала его сквозь сон, но знала, что детский смех не снится ей… напротив, тянет ее из сна на поверхность – он там, за полупрозрачной стеной дремы, на стороне реальности.
В комнате кто-то был. Кто-то посторонний – его присутствие и растревожило ее.
Она выпрямилась на диване, огляделась. У окна балконной двери стоял Киевский Демон. Сумрак обвивал его тело и, казалось, был его истинной одеждой, способной при надобности обрести плотность, превратившись в черный плащ или смокинг, или обычные черные рубаху и джинсы.
Его восточный профиль был бесстрастным, как чеканка на древней монете – прожившей сотни веков, сменившей сотни владельцев, правителей, видевшей столько бед и кровавых переворотов, что ее уже невозможно растревожить ничем.
– Как ты вошел?… – удивилась она. – В Башню Киевиц может войти лишь Киевица.
– Или те, кого вы пригласили. Вы звали меня. Ждали. Не отрицайте. Иначе бы я не зашел. И вы плохо выглядите, Мария Владимировна.
Ни Василисин отвар, ни крепкий сон не оказали целебного воздействия. Ее тошнило и укачивало, будто она провела ночь в штормовом море на палубе корабля. Пальцы онемели, плохо слушались, и она с трудом пошевелила ими.
– Я очень устала.
– Вы ничуть не устали, – резко сказал он.
И Маша не стала спорить с собственным Демоном. Он видел истину. Она ничуть не устала – лишь позволяла окружающим называть усталостью малоприятное тошнотворное чувство, сковавшее вчера ее плоть.
Семнадцать человек, которых ей пришлось вернуть с того света, не забрали у нее много сил. Ей не раз доводилось воскрешать, и заклятие давалось на диво легко, и вчерашняя ночь не стала исключением: она воскрешала, как дышала… а вот дышать стало вдруг тяжело.
Словно люди, которым она протягивает руку, чтобы коротким рывком вытащить с того света на этот, висели прямо над бездной. И Маша видела ее, эту бездну – без дна, без краев. Бездна раскинулась не под семнадцатью, и не под семьюдесятью… Бездна разверзлась, распласталась под Киевом, под тремя миллионами киевлян! И, как положено бездне, была бездонной, бесконечной, а она, Маша, в сравнении с ней – очень маленькой.
Она не боялась смерти.
Она боялась, что не в силах одолеть эту Черную смерть, похожую на безразмерную пасть адского зверя.
И вовсе не усталость – ужас, дикий, неконтролируемый, парализующий страх, осознание своей крохотности и абсолютной беспомощности, сковывали вчера ее руки, запястья, колени, замедлили движения, вызвали тошноту, головокружение и приступ удушья. Страх отбрасывал на подходе все здравые мысли со стремительным профессионализмом легендарных каратистов 80-х годов. Страх обрывал все попытки взять себя в руки
Она не сказала о нем никому, не формулировала это даже себе – не желая пугать тех, для кого Пресветлая пани Мария осталась последней надеждой. Не хотела еще больше пугать себя. Проще было признать: я устала, достаточно чуток отдохнуть, и с третьей, четвертой попытки я возьму себя в руки.
– Вряд ли, – мрачно сказал Машин Демон. – Дайте мне вашу руку.
Она послушно протянула ему руку ладонью вверх.
На мгновение Киевский Демон прикоснулся губами к Машиной коже. И Ковалева вздрогнула. Словно за секунду кто-то переписал ее ДНК, сделал полное переливание крови, перевернул ее с ног на голову и поставил обратно. В его поцелуе не было ни эротики, ни любви – ни мужской, ни отцовской. (Глупости напридумывала себе Даша Чуб!)
Но страх вдруг ушел.
Или повелитель всей киевской тьмы просто втянул в себя черноту ее страха, вмиг слившегося с его черным плащом?
– Он может вернуться, – предупредил Демон. – Но нам хватит времени поговорить. Как вы себя чувствуете?
– Плохо.
Страх, высасывающий силы, отфутболивавший здравые мысли, отошел в сторону. (Надолго ли, на день или час? До следующей игры в гляделки с дьявольской Бездной?) Но живот ныл, как от несварения желудка, сердце было тяжелым, как киевский кирпич, печень недовольно ворочалась в боку, пытаясь уклониться от уколов, и на нёбе во рту лежал мерзкий металлический привкус.
Тело Киевиц не принимало ни болезни, ни смерти, и Маша успела забыть признаки плохого самочувствия. Но, быть может, безымянная Моровица не проходила бесследно… и во время обряда воскрешения болезнь перетекала в нее?
Не только она с ужасом взирала на Бездну – Бездна тоже внимательно смотрела на Машу… Бездна становилась Машей?
– Не вздумайте снова впасть в отчаяние, – голос Демона был как пощечина, которой приводят в чувство изнервничавшихся барышень. – Да, вы тоже ощущаете эту болезнь. Но понимаете причины своего недомогания в корне неверно, – Демон поджал губы, демонстрируя, что у них совершенно нет времени обсуждать ее страхи. – Вы – Киевица. Вы не можете заразиться или перетянуть болезнь при заклятии. Но болезнь затронула ваш Город, заразила его людей, киевлян. Болезнь подтачивает тело Киева… Потому она беспокоит и ваше тело. Ибо ваш Город – это вы.
– Но… – начала было Маша.
– Вы переживаете за свой Город, проживаете и его беды, болезни. Слепые, кажется, зовут это нынче эмпатией? Способность испытывать боль за другого. Чем больше вы сливаетесь с Городом, тем сильнее будете чувствовать это… Где болит? – спросил он. И стал похож на сурового доктора. Вот-вот из мрака теней появится черный саквояж, а из него лаковая черная трубка – слушать Машино неровное дыхание, и блестящая ложка – осматривать воспаленное горло.
– Болей нет. Скорее уж, общее недомогание. Разве что печень. И чувство металла во рту, – ответственно перечислила все свои болести Маша. – И тяжесть в сердце, словно камни зашили.
– И где в Киеве ваше сердце?
– Я не знаю…
– Определитесь! – нахмурился «доктор». – Где сейчас ваше сердце – там и беда. Или спасение. Или решение загадки. Ищите!
Маша неуверенно кивнула и виновато схватилась за бок.
– Печень? – уточнил «доктор». – Это, пожалуй, Подол. Больше всего больных именно там. С утра – не меньше двух-трех десятков.
– Ты можешь узнать их адреса? – встрепенулась Ковалева.
– Вы не услышали меня, Мария Владимировна, – Киевский Демон положил две тяжелые ладони ей на плечи. – Вы не можете помочь каждому человеку, но вы можете помочь всему Городу. Вы и есть Город, одно из его воплощений. Вам не нужно бежать к больным, выяснять их имена, воскрешать. Вы должны прочесть Воскрешение для самой себя.
– Воскресить себя?
– Излечить. Это так же легко, как почесать себя за ухом. Пока у вас достаточно сил. И вместе со своим телом вы излечите ВЕСЬ Киев. Ибо Город – и есть вы. И из Трех Киевиц – лишь вы имеете подобную связь с Ним.
«Город – это я», – задумчиво повторила она про себя.
Маша не пыталась высвободиться из-под ладоней Демона – своей тяжестью они словно придавали ей вес и уверенность в себе.