А еще ей показалось, что энергия это нездешняя, залетевшая сюда как зюйд-вест. Может «Йорик» – иностранец? А с другой стороны – все наши князья-Рюрики были иностранцами.
– Если в Успенском храме лежал именно он… я узнаю его, – пообещала Катя, возвращая ридикюль владелице. – В любом случае, тризуб Рюриков – пока наш единственный след. А голова Владимира – единственная, которую мы можем проведать. В поисках голов Святослава и Ярослава – придется нам плыть за далекие моря… Я пошла! – объявила она, и с видом заправского шпиона надела на нос темные круглые очки.
В отличие от Михайловского монастыря, занимавшего нынче лишь небольшую верхнюю часть Владимирской горки, Печерская лавра казалась бесконечной.
Особенно сейчас, когда ее белые крепкие крепостные стены сливались с белыми снежными холмами, и белыми, покрытыми инеем кронами деревьев монастырского яблоневого сада, и с выбеленным снегом заледенелым Днепром, и даже с самим небом – щедро раздаривавшим белые снежинки прохожим.
Десять веков Лавра возлежала на Печерских холмах – четырьмя ярусами вниз. Не считая пятого – подземного.
И от золотого креста лаврской колокольни, бывшей некогда самым высоким зданием Города, до гроба с Ильей Муромцем, в недрах лаврских пещер, было не меньше ста пятидесяти метров.
Верхняя Лавра с восстановленным Успенским храмом, Надвратной церковью, колокольней, была вершиной белого православного айсберга.
Ярусом ниже, на распутье, располагалась их «Трапезная».
И уже от нее дорога шла круто вниз – к Ближним пещерам, лежащим на третьем нижнем ярусе.
Сейчас все эти дорожки-пути, вверх и вниз, заполонила небольшая Никольская ярмарка. Сегодня праздновался день святого Николая. Но раньше все три зимних дня – Варвары, Саввы, Николы – люди именовали «Никольскими святками», и веселились, не взирая на пост – и даже названия «варварить», «саввить», «николить» означали некогда гулять до упаду.
И нынче вокруг царило уже почти предновогоднее веселье. В маленьких ярмарочных лавках продавались лаврские шоколадки и печатные пряники в виде рыбок, домиков, коровок и птиц; цветастые платья и платки, монастырский мед из Мгара, лаврский фиточай и церковный кагор в нарядных подарочных бутылках, фаянсовые ангелы, выводок излишне ранних пасхальных яиц из бисера, душеполезные книги, иконки и фотографии Лавры.
Мокрый снег покрывал тонким слоем вымощенную гладкой круглобокой брусчаткой крутую дорогу вниз.
И Маша вдруг заскользила и поехала на своих же подошвах, маша руками и пытаясь сохранить равновесие, Мирослав подхватил ее за руку, и они помчались вниз – как два лыжника без лыж, смеясь от неожиданной радости этого спуска.
И Маша успела подумать, что сейчас они с Миром совершенно – безмятежно счастливы. И пусть, пусть, пусть так будет всегда!
– Ой, смотри, Мир, смотри… давай купим тот подсвечник!
Вырвав руку, Маша направила указующий перст на синего ангела, заелозила ногами, не удержалась и плюхнулась на спину.
Прямо над ней оказалось бесцветное зимнее небо.
Его заслонило лицо Мирослава:
– Сильно ударилась?
– Нет, – опершись на его ладонь, Маша рывком встала на ноги.
– Кстати… а твоя голова часом не мироточит?
– Моя еще нет, – Маша недовольно коснулась ушибленной макушки.
Ее голова, поцеловавшись с брусчаткой, осталась практически равнодушной к сему незапланированному знакомству.
А вот тело решило напомнить о себе. Боль вцепилась когтистой лапой в живот, потянулась к сердцу. Хоть прошло меньше часа, и было рано читать Воскрешение… Но сердце…
Сердце, словно обезумело, вознамерившись прорвать пудовой тяжестью грудь. И Маше захотелось снова упасть на колени, склониться к покрытой снегом земле, обнять себя крепче, чтобы удержать сердце в груди.
«Где сейчас ваше сердце?»
«Где сердце – там и беда…»
И хоть Маша никогда не была особо верующей, она явственно осознала, что сейчас ее сердце здесь, – в Киевской Лавре.
И беда тоже здесь…
Все люди, гулявшие сейчас по Печерским холмам, – мужчины и женщины, старики и дети, любопытствовавшие и истинно верующие, матери, явившиеся на ярмарку за «николайчиками» под подушку, и будущие попадьи, интересующиеся «одеждой от православного дизанера Прова», иностранные туристы, японцы, немцы, индусы, прибывшие сюда, чтоб поставить галочку после посещения второй главной после Софии достопримечательности Киева, и паломники, приехавшие на перекладных в эту, уже чужую страну, дабы хоть раз прикоснуться, припасть к мощам преподобных отцов Печерских, безмездного врача Агапита, иконописца Алипия, Марка Гробокопателя, Исайи, пострадавшего от бесов – все-все-все они ходили по тонкому льду счастья Никольских святок, тонкому, как свежий декабрьский лед, стянувший широкий Днепр, раскинувшийся у подножия Лавры.
А под этой хрупкой скорлупой уже ворочалась черная бездна, беда – Моровица, готовая проглотить всех оптом в один-два глотка.
Она была уже здесь, прямо в Киевской Лавре, избрав главным блюдом исхоженное туристическое место скопление людей, паломников, празднующих.
Она уже отпечаталась еле заметной синевой на лицах мамочек и иностранцев, ярмарочных продавцов и чернорясых насельников Лавры.
Пройдет десять-пятнадцать, много двадцать минут, и кто-то из них упадет, кто-то утонет в жару и бреду, кто-то умрет спустя всего пару часов…
Мадам Моровица уже заказала себе в трапезной Лавры монастырское блюдо и вот-вот приступит к еде.
Что же делать? Читать Воскрешение еще раз? Раньше срока? Подождать?
Нет…
Она должна их спасти!..
Маша втянула чужие болезни и боли одним движение, как втягивают живот. В тот же миг боль стала невыносимой. Но Маша была готова к удару и даже нашла в себе силы отстраниться от него, чтобы точно назвать имена своих болей.
Сердце и печень. Все остальное лишь общее недомогание, как она и сказала Демону. Есть только две важных точки – два очага болезни, две беды.
Лавра. Подол.
А где беда – там и спасение?
– Маша, тебе плохо? Опять началось? – тряс ее Мир.
Младшая Киевица успела рассказать Мирославу о том, как она, Маша оказалась чем-то сродни куклы ведьмы. Колешь куклу иглой – беда случается с человеком. Излечишь куклу – излечишь и живой образец. Только в данном случае кукла Маша тоже живая.
– Началось… Дай мне минуточку. Ты пока добудешь мне ангела?
Мирослав исчез на минуту, и ее хватило вполне, чтобы повторить Воскрешение.
– Держи! – фаянсовый синий ангел-подсвечник оказался у Маши в руках. – Тебе уже лучше?
– Да, – честно ответила она, выпрямляясь.
– Точно лучше?
– Да, – Маша довольно сунула крохотного ангела в карман.
Самочувствие снова было прекрасным. До следующего приступа оставалось не меньше часа.
– Тогда я вот о чем подумал, – сказал Мирослав. – Раз мы уже в Лавре, ищем для твоего подшефного «Йорика» место под солнцем, может, покажем его мироточащим головам из Нижних Пещер? Вдруг они с ним знакомы?
«Где сейчас ваше сердце – там и беда. Или спасение. Или решение загадки. Ищите!»
Боль прихватила ее, когда Мир помянул мироточащие головы. Есть ли тут связь? Стоит проверить.
– Хорошая идея. Идем!
Взявшись за руки, они двинулись вниз в сторону Ближних пещер. И Маша попыталась наскоро изобрести логическую связку: какое отношение череп, найденный рядом с памятником князю Владимиру, может иметь к знаменитым главам в Печерской лавре?
– А помнишь старую дореволюционную шутку? – вновь принялся развлекать ее церковными байками Мир Красавицкий. – Приехал царь Николай I в Лавру, в пещеры. А там мироточащие головы стоят на подносе, и поднос весь до краев миром залит. И к ним монах приставлен. Царь постоял, посмотрел и неожиданно задал монаху вопрос: «Когда масло подливаете?». «По четвергам, Ваше Величество…» – брякнул инок.
И Маша невзлюбила Николая Палкина еще больше. И на спутника посмотрела с упреком – как ни странно, после смерти Мир не нашел в своем загробном мире ни бога, ни дьявола, и похоже, окончательно стал атеистом. Привидение-атеист – такое нужно еще поискать!
– А ты слышал об исследованиях ученых в 90-е годы? – чересчур резко отреагировала она. – Они обнаружили в лаврском мире до 70 мг белка, что свойственно только живым организмам!
– Слышать-то я слышал, а вот документов, подтверждающих нечто подобное, лично не видел. Откуда нам знать, правда это или фейк 90-х годов?
Маша согласно кивнула:
– Я тоже до сих пор пытаюсь понять, фейк ли вся эта история о проклятии лаврских старцев? Ты знаешь, в Лавре при СССР сделали Музей Атеизма. Мощи не выкинули, оставили как экспонаты, но объявили их подделкой. Мол, монахи устроили целую фабрику по производству мощей и дурачили доверчивый народ. Таково было официальное заключение комиссии, подписанное десятью уважаемыми людьми… И почти никто из них не выжил!
– Это же были 30-е годы, репрессии!
– Нет. В течение одного месяца из десяти членов лаврской комиссии умерли семеро. Я читала, что двое из них застрелились, трое повесились, шестой утонул в Днепре, а седьмой попал под трамвай. Вот даже не знаю, правда ли это…
– А давай священника спросим, – предложил Мир и обратился к проходящему мимо высокому и тонкому как Дон Кихот молодому человеку с остроконечной бородкой. – Извините, напомните нам, в каких пещерах мироточащие головы?
– Главы, – беззлобно поправил его Дон Кихот. – В Дальних. Вот туда ступайте, – указал он рукой на лежащие внизу под холмом белые каменные врата с золотыми солнышками, вновь напомнившими Маше о князе Владимире-Красно-Солнышко. – Как войдете в ворота Ближних пещер, поворачивайте направо и по переходу идите к Дальним… там сразу найдете.
– А правда ли все главы там мироточат?
Дон Кихот в обличии священника ответил на диво просто, хотя и с ноткой печали.
– Да, но не так, как прежде бывало. Старец Пафнутий рассказывал, когда Лавру только открыли в 1988 году, такое мироточение было обильное – все диву давались. И запах… как от цветов. Веры было много тогда, радости чистой, надежды на воскрешение обители. А сейчас мироточат они, но немного совсем – по капельке, – сказал он и улыбнулся с сожалением. – Время нынче нелегкое.