Святости их главной святыни святой Варвары, несокрушимой поборницы бесов, чертей, упырей и киевских ведьм, верной защитницы от внезапной и наглой смерти.
Быть может, не многим бы больше ужаснулись они, кабы благочинный их плюнул на святую икону.
Мало кого из них пугала холера – иные иноки праведной жизни, молчальники, постники, богобоязненные старцы считали себя готовыми соединиться с Всевышним, но большинство свято верило в святость обители, покрытой благословением великомученицы киевской всехвальной Варвары.
Но монахам не пристало роптать.
И потому ужас был молчаливым, грозовым.
Глава седьмая,в которой Катя подозревает лаврские мощи в нехороших вещах
Мертвые упыри лежат в своих гробах всегда навзничь и никогда притом не разлагаются.
Убедившись, что голова одного украинского классика на месте, Даша озадачилась головой второго – Николая Васильевича Гоголя.
И отправилась в поисках ответов на все вопросы прямо к себе домой, на Десятинную улицу – мешать маме работать, а заодно перекусить, переодеться и покалякать о делах своих скорбных.
Если кто и умел разделять литературные легенды и вымысел, так это она, Вероника, мать Даши, известный в узких кругах литературовед, специалист по Маяковскому.
Мама корпела над очередной безмездной статьей для дружеского литературного сайта, но легко отвлеклась на предложение дочери перекурить, перекусить и переговорить.
– Мамуля, Гоголь? – лаконично спросила дочь.
– Потерянная голова? Или летаргический сон в гробу? – мама сразу поняла, что дочь Дашу интересует отнюдь не развернутый литературный анализ «Ревизора».
– Сон – это когда покойники оживают? Тоже нам подойдет. Идем на кухню, кого-то укусим…
В кухне на Дашу с укоризной посмотрел громадина-фикус, который и она, и мама вечно забывали полить – и получил в ответ покаяние и чашку воды.
Даша же в свою очередь получила чашку чаю, бутерброд с колбасой и все интересующие ее пояснения.
– Гоголь – не моя тема, – мама с наслаждением закурила, придвинула пепельницу. – Но, конечно, я интересовалась данным вопросом. Хотя и не копала глубоко. Потому могу сообщить лишь самые известные факты. Сохранились заметки писателя Лидина, присутствовавшего при вскрытии могилы Гоголя в самом начале 30-х годов. Он писал, что головы в гробу не было… Хотя другое свидетельство, составленное НКВД, не содержит подобного факта. Потому загадка так и остается загадкой. И чтобы раскрыть ее, нужно вскрыть могилу Гоголя второй раз… А, впрочем, есть ведь и другая легенда.
– Какая?
Даша встала, подошла к кухонному столу сделать себе еще один бутерброд.
– Когда спустя семьдесят девять лет после смерти могилу вскрыли, Гоголь лежал в гробу вместе со своей головой, но… перевернувшись лицом вниз – потому что был похоронен живым. Мол, врачи не смогли отличить смерть от летаргического сна, и бедный классик проснулся в могиле. Сейчас о летаргическом сне редко вспоминают. Но в XVIII–XIX веках это была модная страшилка в кругах интеллигентной салонной публики.
– Вот ведь интеллигенция! – без всякого почтения хмыкнула Чуб. – Да любой нормальный житель украинского села под Диканькой, обнаружив в гробу покойника лицом вниз, сразу провозгласил бы его вампиром!
– Верно, верно, – согласилась Вероника. – Еще Иван Франко писал, что украинские упыри крутятся-вертятся в гробу… И о таком покойнике у нас говорят: «От, поганин, танцює по смерті!»
– Наш Франко писал про местных вампиров? Землепотрясно! – Чуб немедленно принялась гуглить статью. – Вижу… Франко «Сожжение упырей в 1831 году». Не поняла. При чем тут холера вообще?
Медленно пережевывая второй бутерброд, Даша некоторое время прыгала взглядом по строчкам, в подробностях описывавших страшную огненную казнь семерых мужчин в Галиции.
«Дело касается сожжения нескольких человек, заподозренных громадою в том, что они упыри и были причиной свирепствовавшей в то время холеры…»
– Чушь какая-то! – заключила она. – С какого перепоя вампиров посчитали виновными во всех эпидемиях? Где связь? Вампиры пьют кровь. Вот темные люди! – Чуб недовольно отложила смартфон. В мистике украинские селяне Галиции явно разбирались не лучше салонной интеллигенции Санкт-Петербурга.
– Хоть я и соглашусь с тобой, – сказала мама, – при иных обстоятельствах наш Гоголь мог стать идеальным прообразом литературного героя-вампира – почище Трансильванского князя Влада. Сама рассуди… После смерти он то ли ожил, то ли был обезглавлен. Да еще и при жизни был убежденной «совой» и не слишком любил дневной свет. Но интереснее всего, что самый известный украинский вампир полковник Киевский Антин Танский – был гоголевским предком! Пра-дядей!
– Что-что? – На миг Чуб замерла с приоткрытым ртом, позабыв снова откусить бутерброд. – Это тоже легенда?
– А вот это как раз исторический факт! – у Вероники был вид фокусника, с гордостью извлекающего кролика из цилиндра… Хоть в данном случае, скорее уж летучую мышь. – Я когда-то писала статью о Танском. Еще в 1861 году далекий потомок полковника – украинский писатель и историк Александров опубликовал их семейное предание. Похоже, в их роду верили, что Антин Танский был настоящим вампиром и после смерти любил вставать из гроба и гулять до утра… И родным сыновьям пришлось рубить ему голову. При жизни он обокрал и убил монахов афонского монастыря и за то заслужил от их игумена страшное проклятие. Грешника отказалась принять сама земля. Так вот, родной брат этого Танского – был прапрадедом Гоголя. Я тебе больше скажу, жена Танского была ведьмой, и вполне официально пребывала за чарование под судом. Такая вот дурная наследственность. И дядя Гоголя, как упырь, свою голову потерял, и племянник. Ведь проклятие игумена распространялось на весь род: «і рід його нанівеч зведеться!»
– Вау… Гоголь – проклятый потомок вампира! А ведь он еще и цилиндр носил как у Гэри Олдмена в «Дракуле», – добавила аргументации Чуб и снова с наслаждением впилась зубами в свой бутерброд.
«Я прямо как Гэри Олдмен в старом фильме «Дракула» Стокера», – подумала Катя, разглядывая в зеркальном стекле билетного киоска свой мужской цилиндр и мрачные черные очки.
В отличие от Маши Ковалевой, Катерина Михайловна не умела попадать в Прошлое по щелчку пальцев.
Впрочем, жаловаться на отсутствие силы ей не пристало – скорее уже на переизбыток оной. Не даром для нейтрализации колюще-режущего взгляда «горгоны» она постоянно носила защитные темные очки.
Потому и нынешняя ее экипировка для путешествия в Прошлое была необычной – под бобровой шубой виднелся мужской фрак. Мужчина в темных очках, рассудила Катерина Михайловна, привлечет куда меньше внимания, чем дама. Богомолка в стильных темных окулярах – явление для патриархальной Лавры уж совершенно немыслимое!
Дабы переместиться в Лавру Прошлого ей пришлось снова выйти из монастыря на Лаврскую улицу и подойти к центральному входу под самой древней Троицкой надвратной лаврской церковью XII века, способной послужить порталом в минувшее.
Хоть было всего три часа дня, день уже накрывало легкой дымкой приближающихся сумерек.
Катя честно купила в маленьком киоске билет (не разорюсь!), дошла с ним до полукруглого входа в Святые врата, протянула бумажный прямоугольник мужичку-билетеру в молодежной спортивной куртке и бейсболке, и одновременно произнесла «Забудь все!», вставляя в ворота волшебный ключ в Прошлое.
«Именем отца моего велю, (дай час, который мне должно знать)» – прозвучало заклятие.
Хоть целью ее вояжа была честнАя глава князя Владимира – за годы киевичества и Катерина, и ее соратницы, привыкли полностью полгаться на Город.
Даст он ей 1980, 1916 год – хорошо. А если изысканный господин в антипролетарской бобровой шубе окажется в 1918-м, посреди толпы революционных матросов…
Пипец матросам.
Катерина Михайловна Дображанская будет лишь рада возможности приспустить свои защитные черные очки и заняться физиотерапией для глаз. (Ибо мало что утомляет столь сильно, как необходимость постоянно сдерживать силу).
Но нынче у Киева были на Катю иные – менее кровожадные планы.
Здесь, в Прошлом, тоже царствовал сумрачный зимний день, – но несшийся с небес мелкий снег отгонял темноту.
Печерской лавре шла зима!
Пожалуй, именно зимой – не весной и не летом – Лавра была самой сказочно-красивой, как будто снег был ей сродни, был сделан из той же небесной плоти, что и ее белые стены.
Белые стены высокой колокольни, белые стены Успенского, Троицкой, Всехсвятской, белые стены старинных монастырских келий…
– Идем, идем матушка-барыня!..
Катерина Михайловна оказалась в толпе паломников, на первый взгляд и не поймешь в каком году. Нищие, юродивые, крестьяне и мещане, множество людей, пришедших из дальних городов, в истрепанных башмаках, пыльной одежде, перепоясанные торбами, увешанные мешками, корзинами, не слишком следили за модой.
– Идем… идем… – маленькая седая и слепенькая старушка в черной одежде тащила Катю за мохнатый рукав шубы – то ли сослепу перепутала ее со своей матушкой-барыней, то ли со свойственным слепым чутьем угадала под платьем богатого господина не слишком решительную даму. – Радость, матушка, радость-то какая, – открыли его! Помню, при прошлом царе была, в щелочку токма смотрела. И то за радость великую почитала! Все своими глазами видала… Лежит весь целокупен, в полном нетлении. И дух от него, точно из Эдемского сада!
– И чем разгневал их Павел наш? – спросил мужчина в бараньей шапке и драном кожушке. – Столько годков его точно в полоне держали!
Толпа паломников казалась целеустремленной, двигаясь в известном им одним, но вполне конкретном направлении.