Ей говорят, что сейчас 2037 год.
– Ничего себе.
– Да. Для вас это, должно быть, ужасный шок.
– Нет, странно, но настоящий шок в том, насколько… все это не шокирует.
2037-й. Две тысячи тридцать, сука, седьмой, а все идет так как, если бы кто-то взял кривую в случае обычного хода деятельности и прочертил ее на двадцать лет вперед.
– Знаете, что самое смешное? – Малика позволяет себе горько рассмеяться. – Я думала, что все становится лучше. Возобновляемые источники энергии берут верх. У нас есть беспилотные автомобили. ИИ снятся сны о котах. Я была такой глупой, думала, что у нас вроде как все получается.
– А все и получалось, – говорит ей Джордж. – Просто 2017-й стал началом Темного десятилетия.
– Неудивительно. Я видела инаугурацию. – Тут она понимает, что Джордж и Тэми тоже ее видели, хотя им тогда было лет десять. – Но у нас же был прогресс. Белый дом, может, и засунул голову себе в задницу, но все остальные приняли эстафету. Была же такая большая филантропическая организация, она еще выпустила список важных достижений, которые могут спасти мир, и выдавала деньги тем, кто первым добьется успеха.
– XPRIZE, – говорит Тэми.
– Да, она. Контора еще в деле?
– К несчастью, нет.
– У них было несколько прорывов в свое время, – говорит Джордж. – Первые коммерческие суборбитальные полеты в космос, первая техника для глубоководного микрокартирования. Первая машина для извлечения невербальных признаний из подозреваемых…
– Дело в том, – встревает Тэми, – что, когда ты в два раза увеличиваешь заряд батареи в машине, люди начинают ездить в четыре раза дольше. Сделай солнечную энергию в пять раз дешевле, и люди сообразят, как потреблять ее в десять раз больше. Вот ты получил яхту, о которой даже не мечтал; а потом сразу хочешь большое поместье.
– Хватай все что можешь, пока можешь, – говорит Малика. – Стратегия была прекрасной пятьдесят тысяч лет назад. Мозговой ствол… так и не выбрался из плейстоцена.
– Мне всегда было интересно, – Тэми вдруг жестко ухмыляется. Словно обвиняет. – Почему люди продолжают жрать пирожные и играть в «Передозировку знаменитостей» даже тогда, когда знают, что делают; когда видят, как растут пустыни, как поднимаются океаны, как пересыхают водоносные слои. Непонятно, почему они вообще не останавливаются.
– Вы серьезно? – Малика искоса смотрит на нее. – У вас все так плохо, а вы по-прежнему притворяетесь, что не понимаете, почему?
– Предположим, что вы нам сейчас всё расскажете, – говорит Джордж.
Малика вздыхает:
– У естественного отбора нет предвидения. Его заботит только то, что работает сейчас. Именно поэтому мы по большому счету думаем только об одном. О мгновенном вознаграждении. Больше сахара, больше секса, больше потребления. Наше нутро не верит в последствия. С его точки зрения будущего просто не существует.
– Но люди всегда смотрят в будущее, – возражает Тэми.
– Разумеется, смотрят. Но никогда ничего не делают, если им это чего-то стоит здесь и сейчас. Дай обществу выбор между дискомфортом в настоящем и катастрофой через десять лет, и оно всегда будет выбирать катастрофу. Потому что та произойдет только через десять лет. И кто-нибудь что-нибудь придумает. Потому что «зеленые» правят миром, и все это обман. Неокортекс говорит, что мы обречены; мозговой ствол не дает нам в это поверить. И потому мы здесь.
– Может, мы бы поверили, если бы люди постоянно не лгали, пока не стало слишком поздно. – Опять эта жесткость в голосе. Опять обвинение.
У Малики заканчивается терпение:
– Девочка, я только что выяснила, что мой рейс задержался на двадцать лет. С таким везением я, скорее всего, выясню, что мой багаж все это время пылился в Сэдбери. Так что прости меня, но я сейчас не в настроении отвечать за все свое поколение.
– Я тоже там была, – парирует Тэми.
– Ты была ребенком. Тогда ты как раз жрала пирожные.
– Но я помню. Стоило кому-то поднять тревогу, тролли и боты сразу его забалтывали. Каждый, кого выбирали за обещание хоть что-то изменить, оказывался на зарплате у людей, которых все устраивало как есть.
– Правильно. Вини один процент. Приятно, что некоторые вещи остаются неизменными. – Малика с отвращением качает головой. – Ты действительно считаешь, что, если бы кто-то вдруг убрал всех плутократов, все люди на Земле срочно запели бы «Кумбайя» и начали вплетать себе цветочки в волосы?
– Нет, но…
– Проблема никогда не была в том, что несколько плутократов захапали себе много богатств. Проблема в том, что дай шанс, и мы все станем плутократами. Мы все заточены под бесконечную жадность. Однопроцентники просто оказались лучше прочих в этом деле.
– Мать Тереза, – говорит Тэми.
– О, ты ее тоже помнишь, да? Монахиню, которая сотрудничала с латиноамериканскими отрядами смерти, имела связи с организованной преступностью и отрицала болеутоляющие средства для умирающих пациентов в хосписе, так как страдание праведно? Ты за такую ниточку хочешь дернуть?
– Тогда миссионеры в целом. Соцработники. Альтруисты. Можете говорить что угодно про их веру, но они не были «заточены под бесконечную жадность». Они принесли в жертву свой кратковременный комфорт ради помощи другим.
– Верно. Ведь никто из них не ждал большой награды в конце пути. Потому что твоя мать Тереза, разумеется, занималась бы добрыми делами, даже если бы Иисус сказал «Поступайте так, как с вами поступали бы люди, подставьте другую щеку, блаженны те, кого казнили за правое дело», но в финале каждый все равно бы отправлялся в Ад.
– Я хочу сказать, что они не хотели немедленного вознаграждения. Они видели долгосрочную перспективу.
– А что, если в этом кроется нечто большее? – ввязывается в спор Джордж.
Малика смотрит на него.
– Что, если мать Тереза не просто добивалась долгосрочной цели? Что если она подсела на эту бесконечную боль и нищету, что, если страдание ради награды в будущем… что, если это было также хорошо, как поесть мороженого или засесть в лучшем, самом топовом виаре анального секса со всеми наворотами?
Малика чувствует, как у нее начинает пульсировать жилка на шее.
– Ты хочешь сказать… – она говорит абсолютно спокойно. – Ты говоришь, что мать Тереза была мазохисткой.
– Необязательно в сексуальном смысле. Оргазм, шоколад, религиозный экстаз – по сути все это лишь дофамин. И вам об этом известно гораздо больше, чем нам, доктор Ридман.
«Они знают».
– Интересная гипотеза, – осторожно произносит она.
– О, это больше, чем гипотеза, – ухмыляется Джордж. – Оно выиграло XPRIZE.
– А я думала, их больше нет.
– Нет. Компания обанкротилась, когда мир переключился на экономику лесных пожаров…
«…я даже не в курсе, о чем ты сейчас говоришь…»
– …но она ушла, громко хлопнув дверью. Этот последний XPRIZE изменил все.
Тэми вновь возвращает себе дирижерскую палочку:
– Они сказали: забудьте о технологических заплатках, из-за которых мы все равно постоянно упираемся в кирпичную стену. Мы должны снести саму стену.
– Эта стена – сама человеческая природа, – замечает Малика.
– Вот те на! – восклицает Тэми. – Кажется, до нее дошло.
– Вам известна лучшая метафора человеческого состояния? – спрашивает Тэми.
Малика пытается припомнить программу по английской литературе 11 класса:
– Сапог, топчущий лицо человека. Вы о чем?
Тэми качает головой:
– Нет, это человеческая нога. На краю ямы с углями.
Малика поднимает бровь.
– По другую сторону этой ямы утопия, но, чтобы до нее добраться, надо пройти по углям. Как там раньше говорили, без труда не выловишь и рыбку из пруда, так ведь? Но все, как вы говорили: наши решения принимает нутро, а оно живет только в настоящем. Оно видит только боль. Потому мы стоим здесь. Утопия так близко, но мы не сделаем и шага.
– Последний XPRIZE, – говорит Малика.
Тэми кивает:
– Люди, которым нравится ходить по углям.
– Скорее, которым нравится приносить себя в жертву. Или принимать тяжелые решения. Люди, которые могут думать о долгосрочных целях, действовать в их интересах, но не потому что они так сильны, благородны или прозорливы, а потому что им от этого хорошо. – Сейчас Джордж походит на восьмилетку, который взял серебро на школьной научной ярмарке. – Мы называем это Тереза-мод.
– Он даже был не особо радикальным, – говорит Тэми. – Люди с этой идеей возились уже с четверть века. Но, естественно, ничего не получилось. Трудно пройти через комиссию по этике, когда твоя цель – перепаять человеческую природу. Людям осточертели протесты и угрозы расправой. Поэтому они пошли дальше.
– А один из ведущих специалистов в вопросе просто исчез, – вспоминает Джордж.
Малика не обращает внимания на наживку:
– Но если вы перепаяете кого-нибудь так, чтобы он возлюбил кратковременную боль, почему ваши подопытные… просто не остановятся прямо на углях? И будет стоять там, кайфовать, пока их ноги не обуглятся?
– Не стоит доводить метафору до предела, – советует Джордж.
Вступает Тэми:
– Да, раньше это было проблемой. И ее не могли решить, пока люди из XPRIZE не стряхнули с исследования пыль и не превратили в поворотную точку.
– И что теперь?
– Мозг получает удовольствие от жертвенности только в том случае, если активно преследует выгодную ему долгосрочную цель.
– То есть вы хотите сказать, что способны переделать человеческую природу?
– На нейронном уровне… С технической точки зрения на уровне генов, кодирующих нейроны. Можно ввести мод с помощью стандартного генного драйва.
– И он работает.
– Пока мы тестировали его только на детях. Но да.
– Вы… минуту, что?
– Вот почему этот пространственно-временной инцидент стал для нас настоящим благословением. Вы – первые взрослые, которые подходят для нашей программы.
– Почему?
– У всех остальных есть ИМК, – отвечает Тэми, а потом поясняет, увидев лицо Малики: – Интерфейс мозг-компьютер.