– Мистер Ларга, просмотровая галерея – это цельный бетон с одной стороны и миллионы галлонов морской воды – с другой. Шансы, что там может быть пожар, минимальны…
– Посмотрим, что по этому поводу думает пожарная инспекция. Посмотрим, что думают в новостях и в службе по защите прав потребителя! – Дуг торжествующе складывает руки на груди.
Наступает тишина. Наконец, Финч вздыхает и закрывает дверь:
– Придется побеседовать с художественным отделом по этому поводу. В смысле, эстетика эстетикой, но…
– Мне нужны стейки из косатки, – говорит Дуг.
Финч проходит к стене за своим столом. Нажимает на скрытую кнопку – и целая секция панелей уходит в сторону. Там на решетчатых полках аккуратно разложены футляры из-под сигар, освещенные специфическим светом холодильной установки.
Финч поворачивается, он держит в руках один из футляров. Дуг замолкает, не может поверить себе. В этих коробочках хранят точно не сигары.
– Как я уже говорил, стейков из косатки не осталось, – начинает Финч. – Но я могу предложить вам суши из белуги, мои личные запасы.
Дуг на одной ноге прыгает вперед. Потом еще чуть-чуть. Белугу достать практически невозможно. И это мясо не с черного рынка, не из залива Святого Лаврентия, если ту белугу есть больше двух раз в год, можно и от ртутного отравления умереть. Нет, это первоклассная, из Гудзонского залива. Там охотятся только инуиты из природного заповедника в Черчилле, и даже им это сходит с рук только потому, что они давят на свои права аборигенов. Белужий язык пока никто не расшифровал – насколько знает Дуг, возможно, там никакого языка в принципе нет, так как эти киты слишком тупые – а потому с ними не надо заключать никаких сделок.
Футляр в руках Финча стоит столько, сколько Ларга зарабатывает за неделю.
– Мое предложение для вас приемлемо? – вежливо спрашивает Финч.
Дуг старается держать лицо:
– Да, полагаю, что так.
Он почти уверен, что никто не услышал писк в его голосе.
Для неопытного глаза все это кажется лишь шумной игрой. На самом же деле кульбиты, плески и нырки – это признаки синхронного и сложного поведения, кооперативной охоты. Впервые ее зафиксировали в Антарктике, когда стая китов-убийц специально создавала небольшую приливную волну, чтобы смыть тюленя-крабоеда со льдины. Как говорили старпому, это явный признак разума. Он щурится, смотря в бинокль сквозь разрывы тумана, пока киты не заканчивают трапезу.
Потом открывает люк рубки и спускается внутрь. Капитан заводит траулер, напевая:
– Пусть узнают, что мы сестры по любви, по любви…
Помощник подхватывает мелодию, роется в рундуке и вытаскивает оттуда бутылку «Краун Ройял».
– Хорошее сегодня было шоу.
И поднимает ее вверх.
Когда Дуг Ларга, наконец, уходит, Боб Финч достает пару винных бокалов с полок за кофейным столиком. Наполняет их из стоящей поблизости бутылки шардоне, пока Анна-Мари постукивает по пульту рядом с экраном. Далекое журчание пролива Хуан де Фука снова наполняет комнату.
Финч подает активистке бокал:
– На твоей стороне проблем нет?
Та фыркает, все еще одной рукой возится с управлением:
– Шутишь, что ли? В движении всегда была сильная текучка. И никто не отказывается от шанса установить контакт с китами. Для них это настоящее приключение. – Настенный экран, мерцая, разделяется надвое. Одна сторона по-прежнему показывает залив, вновь закрытый для посещений; на другой идет трансляция с запасного резервуара океанариума. Там молодой самец косатки тыкается носом в периметр.
Финч поднимает бокал; сначала за матриарха на экране:
– За ваши деликатесы.
Потом за матриарха в офисе:
– И за наши.
Потом поворачивается к изображению из резервуара. Кит смотрит на него глазами, похожими на большие черные камешки.
– Добро пожаловать в Океанариум, – говорит Финч.
Характерный свист проходит через звуковую систему:
– Меня зовут… – отвечает громкоговоритель. Через секунду начинает мерцать сигнал «Нет английского эквивалента».
– Какое прекрасное имя, – замечает Финч. – Но почему бы не дать тебе новое, особенное? Я думаю, мы будем звать тебя… Шаму.
– Приключение, – отвечает Шаму. – Праматерь говорит это место приключение. Слишком маленькое. Я тут надолго?
Боб Финч украдкой смотрит на Анну-Мари Хэмилтон.
Та украдкой смотрит на него.
– Ненадолго, внук, – чужеродный голос идет из холодных далеких вод пролива Хуан де Фука. – Совсем ненадолго.
Непогрешимая
Деспотизм может быть единственной организационной альтернативой той политической структуре, которую мы сейчас наблюдаем
Вот когда Малика Ридман впервые понимает, насколько все не так. В тот момент, когда полицейский в аэропорту не стал ей угрожать.
Ее не обеспокоило еле уловимое ощущение разрыва над Тихим океаном. Или странное отсутствие стюардесс во время посадки, или тот невероятный факт, что она смогла посмотреть весь захватывающий финал «Моего обеда с Андре» и заранее записанный голос не прервал трансляцию, напоминая о столиках и креслах в вертикальном положении. Не взволновала даже странная картина, открывшаяся на подлете: похожая на анаконду линия огней на земле, то, как крохотные машинки образовывали целые составы, а те смешивались и переплетались, ни разу не столкнувшись. И этот небоскреб на востоке, чей фасад словно извивался от мерцающе-черных конвульсий, как будто его стены сожрал ковер из жуков. Даже уличное освещение, крохотные яркие перекрестки Сан-Франциско: почему-то они казались и белее, и ярче, чем неделю назад. Другой заход на посадку. Игра света. Стрит-арт инсталляции.
Даже когда ANA008 коснулся земли, затормозил и остановился в конце полосы, Малика не придала этому значения. Может, другой самолет все еще занимает гейт. Хотя об этом, наверное, предупредили бы.
Только когда к ней подходит мужчина в странной униформе и слегка наклоняется, так, чтобы под полой пиджака был виден пистолет; когда он говорит:
– Доктор Малика Ридман? Не могли бы вы пройти со мной?
Тут-то ее и накрывает.
В его голосе нет угрозы. Он явно не ищет повода для конфликта (конечно, Малика не дура, и не дала бы ему причины – хотя, с другой стороны, ничто им не мешает сочинить какую-нибудь чушь постфактум). В его голосе даже нет приказного тона, он скорее… просит.
– Это очень важно, – добавляет мужчина.
Кажется, он нервничает. Или даже слегка испуган.
– А в чем дело? У меня какие-то проблемы?
– Нет, ничего подобного, – полицейский аэропорта – или кто уж он там – качает головой. – У нас тут, э-э, пациент, и ему нужна помощь.
А, кто-то заметил, что она «доктор медицины», и сделал неверные выводы.
– Я не практикую. Я – вычислительный психиатр. С 2012 года занимаюсь только исследованиями. – Но любопытство берет верх. – А какого рода пациент?
– Честно сказать, я больше ничего не знаю, доктор Ридман. Прошу вас.
Она окидывает взглядом салон самолета – все старательно смотрят вниз, голоса затихли – и расстегивает ремень безопасности.
– Для белого паренька с пушкой вы чрезвычайно вежливы, – бормочет она. – Неужели Сопротивление наконец добилось успеха?
Он сглатывает:
– Какое?
Малика понятия не имеет, куда ее везут: в автомобиле нет водителя и окон, чтобы испортить сюрприз, поговорить не с кем. Ее похититель лишь развел руками, улыбнулся, извиняясь, и пообещал, что кто-нибудь ей скоро все объяснит. Спустя полчаса она сидит в комнате – опять без окон – в которой все стены, потолок и пол устланы мелкой медной сеткой. Сверху льется мягкий пастельный свет прямо на двух людей в одинаковых зеленых блейзерах без каких-либо знаков отличия или бирок с именами. Нервный полицейский представляет их, как Тэми и Джорджа, после чего ретируется.
Тэми и Джордж слишком много улыбаются. Они не называют своих фамилий, а Малика их не спрашивает. Тэми и Джордж. Прекрасно. Прямо как в каком-нибудь позабытом ситкоме из 80-х.
Вот что вы пропустили, говорят они: Флориды от архипелага Кис до Вест-Палм-бич практически нет. На границе с Орегоном примерно пятьдесят миллионов климатических беженцев. Пост-Текзитовский юг едва держится. В любую неделю примерно в шести городах могут начаться пандемии. С тех пор как растаяли полярные шапки, в Арктика царит полный беспредел и хаос; Россия сбивает любой объект, который приближается хотя бы на пятьдесят километров к Ломоносову, а «Эксон» выкачивают все, что могут, из Чукотского шельфа, пока возобновляемые источники энергии окончательно не выбили их из бизнеса. В Балтийском регионе лихорадка денге, а на Среднем Востоке бушует война за воду от Сирии до…
Малика встревает:
– Погодите, вы о чем? Мне сказали, что кому-то нужна…
Тэми хмурится:
– Вам ничего не рассказали?
– Вам ничего не рассказали, – подытоживает Джордж.
Поэтому рассказывают они. Говорят о каком-то новом виде крошечной черной дыры («нерелятивистского типа»), такие теперь встречаются все чаще, но, к счастью, существуют недолго. Говорят о червоточинах и асимметричном излучении, о том, как повезло Малике Ридман, что она сейчас живет и дышит, сидя в этой комнате, а не превратилась в облачко пепла, парящее в реактивной струе, а ведь именно так бы все и было, если бы они полетели в другую сторону. Они говорят, что один конец космического шланга каким-то образом прошел через место, где Земля была двадцать лет назад; а другой буквально прошлой ночью задел атмосферу над восточной частью Тихого океана. Рейс ANA008 оказался не в том месте в целых двух временах и попал под обратный поток.
Они все это говорят, а Малика отвечает:
– Херня полная.
Поэтому Тэми и Джордж показывают ей роботов и беспилотные автомобили, и самопечатающиеся небоскребы, которые больше напоминают животных, чем машины. Подключают к самой невероятной ВР-установке, которую Малика когда-либо видела – в ней даже шлем не нужен, магниты и ультразвук передают звук и изображение прямо в мозг – и вдалбливают картинки чудес и отчаяния прямо в зрительную кору со скоростью 120 кадров в секунду. С каждым чудом все труднее притворяться, что это какой-то хитроумный развод. С каждым кошмаром все больше хочется, чтобы так оно и было. Но в конце концов, много времени не надо. Отрицание Малики раскалывается на куски, как стекло под ударом молотка.