«Его сиятельство князь Лобкович приглашает г-на Бетховена участвовать в музыкальном вечере, который состоится сегодня в Аугартене.
Начало в 7 часов. Вена, 4 марта 1807 г.»
Но услуга была неудачна: композитор был в это время чем-то раздражен и зол на брата, он ответил ему бранью и вытолкал за дверь. Впоследствии Иоганн приобрел состояние содержанием аптеки и подрядами, съездил в Италию, купил себе имение Гнейксендорф, на берегу Дуная, и кичился своим богатством, которым был обязан отчасти Людвигу, ссудившему ему небольшую сумму для подрядов военного времени.
Жители Вены знали его четверку коней с роскошной упряжью; его уважение к гениальному брату выразилось в том, что лошади имели клички: Фиделио, Эгмонт и т. п. Маленького роста, рыжий, некрасивый, с прищуренными глазами, из которых один был парализован, с кривым ртом, в эффектных, кричащих нарядах он выезжал в Пратер, где все обращали внимание на брата «чудака-композитора», что не мешало последнему называть Иоганна Иудой Искариотом, Азинаио, Каином, Псевдонимом и т. п.
В обзаведении брата экипажем композитор также принимал некоторое участие, что видно из его записки к барону Нессеру:
Барону фон Нессеру.
Любезный барон!
Вы обещали дать мне ответ насчет экипажа. Прошу вас об этом покорнейше, если вы мне его не можете дать сегодня, то пришлите завтра в дом Паскалоти на Molker Bastey, где будет мой слуга, который перешлет сейчас же в Баден. Слуга мой бывает обыкновенно дома ежедневно с утра до полудня и после обеда с 3 до 7, но если его не окажется, то прикажите отдать ваш ответ привратнику. Может быть, за это время найдете что-нибудь другое. Простите мою назойливость, никого из друзей моих нет здесь, а я сам не могу ни решиться, ни справиться.
Завтра уезжаю в Баден. Оттуда возвращусь в субботу и тотчас явлюсь к вам.
ваш покорнейший Бетховен.
Господину барону фон Нессеру.
В 1823 г. Иоганн прислал композитору визитную карточку с такой надписью:
«Иоганн ван Бетховен, владелец имения».
В ответ на это брат послал ему другую:
«Людвиг ван Бетховен, обладатель мозгов».
Отношение к другому брату, Карлу-Гаспару, было такое же; еще в 1809 году Людвиг писал о нем Иоганну, пометив записку по рассеянности 1089 годом:
К г-ну Иоганну ван Бетховену в Линц.
Дорогой брат! Письмо для тебя уже давно готово. Пусть только Господь пошлет немного чувства другому господину брату, вместо его бесчувственности. Я много страдаю из-за него. Вследствие плохого слуха я всегда нуждаюсь в посторонней помощи. Кому же должен я довериться?
Вена, 28 марта 1089 г.
Отдать в аптеке «Zur goldenen Krone».
Во время болезни брата Карла в 1815 году однажды Людвиг влетел в комнату с криком:
– Эй, вор! Где мои ноты?
После взаимного обмена подобными эпитетами жена Карла швырнула композитору рукопись, вероятно, принятую в залог ссуды или для отсылки издателю. В то же мгновение Людвиг преобразился, успокоился и стал просить прощения; но больной Карл продолжал его бранить; тогда Людвиг бросил тут же ноты и выбежал из комнаты.
Вскоре после того Людвиг встретил больного брата на Ferdinands-Brucke и, не стесняясь толпы прохожих, бросился обнимать и целовать его, потом повез его к себе, не переставая проявлять свои чувства в экипаже, на улице и дома. Его племянник Карл, рассказывая это, прибавляет: «вообще мне иногда казалось, что меня окружают сумасшедшие».
После смерти брата Людвиг пишет в дневнике:
«Ах, братец, услышь меня! Я оплакивал тебя и теперь еще оплакиваю. Ах, отчего ты не был откровеннее со мною; ты жил бы еще и не погиб бы так злосчастно, если бы раньше отвернулся от… и сблизился со мною…»
«Если кого считают лгуном, то трудно ему чего-либо добиться от людей». Кроме забот материального свойства, завещание брата, благодаря указанию на совместную опеку Людвига и Иоганны над малолетним Карлом, было причиной множества огорчений, хлопот, раздоров, продолжавшихся долгие годы и не раз омрачавших дни композитора.
«Опекуном сына моего, – сказано в завещании, – назначаю брата моего Людвига ван Бетховена. Он проявил в отношениях ко мне глубочайшие братские чувства, он поддерживал меня вполне благородно и великодушно, а потому уверен я, что он перенесет на сына моего Карла то расположение, которое выказывал ко мне; он примет все меры, чтобы обеспечить будущность сына моего, и озаботится его умственным образованием… Зная, что брат мой Людвиг ван Бетховен пожелает взять к себе сына моего Карла, чтобы избавить его от забот матери, и что брат мой и жена моя не ладят между собою, считаю нужным оговорить, что я не желаю удаления сына моего из материнского дома его. Напротив, желаю оставить его под надзором матери до той поры, когда воспитание и образование потребуют удаления. Итак, жена моя должна опекать Карла совместно с братом моим. Предуказанная мною, при назначении опекуном брата, цель должна быть достигнута обоюдным соглашением. В интересах сына моего прошу жену мою быть более уступчивою, а брата – быть возможно снисходительнее».
На пороге новой жизни, которая могла отчасти осуществить лелеемую десятки лет мечту о семейном очаге, Бетховен со всей силой своего любвеобильного сердца привязался к племяннику Карлу; желание брата было для него священным долгом, а завещание было документом, утверждавшим его права на воспитание. Однако роковая оговорка давала в руки «королевы ночи»» оружие для борьбы с единовластием дяди; капризная, взбалмошная женщина не хотела лишиться прав, которые озлобляли противного ей деверя и открывали доступ к пользованию наследством мужа.
Наследство брата состояло из 2 тысяч гульденов (приданое Иоганны), из дома, стоимостью а 16 000 фл., приносившего 2500 фл. в год, и пенсии в 440 фл.; по завещанию сын имел право на 1/4 часть недвижимого имущества, тем не менее мать пользовалась всеми доходами, довольно долго получала пенсию полностью и стремилась продать дом, чтобы иметь свой постоянный доход с капитала, но ввиду долга в 4000 фл. на дом было наложено запрещение, от которого ей не удавалось избавиться. Людвиг, взяв к себе Карла, добровольно отказался от следуемой ему доли, чтобы избежать новых неприятностей с матерью мальчика. Небольшие денежные средства, ранее скопленные братом, были израсходованы на лечение болезни, к тому же супруги вообще были не из экономных, любили роскошь и щегольские наряды. Мать Карла была женщина беспокойная, неуживчивая, с весьма страстным, живым темпераментом, поражавшим даже тех, кто знал ее впоследствии, когда Иоганне перевалило за 80 лет. Она постоянно нуждалась, постоянно просила у сына денег, писала ему и его жене письма, где в ярких красках описывала свое отчаянное положение: «я заложила все… завтра пристав возьмет даже мою кровать, даже постель несчастной вдовы!.. Мне остается только броситься в Дунай!..»
Финансовые соображения в этой семье были далеки от принципов композитора: алчность Иоганны вполне гармонирует с проделками ее сына Карла в добывании себе денег и с мошенничеством ее внука Людвига в 1872 г., в Мюнхене. С одной из внучек Иоганны, умершей в 1868 г., в 82-летнем возрасте, мне довелось познакомиться в Вене; Габриелла Хеймлер обладает единственным сокровищем, имеющим отношение к ее великому деду, портретом работы Мелера (1804 года). Старушка (род. в 1844 г.) очень любезна, она охотно повторяла известные всем подробности из жизни Бетховена, но лишь наша беседа зашла о Карле, как настроение его дочери преобразилось: с гневом, с негодованием она стала бранить биографов Бетховена, осмелившихся опорочить Карла, якобы всеми уважаемого, прекрасно аттестованного начальством, отличного пианиста, истинного дворянина, украшавшего свою фамилию не голландским van, а французским de. Отношение дочери к репутации отца вполне понятное, но для историка magis arnica veritas.
В процессе с «царицей ночи» композитора приводило в негодование поведение соопекуна и адвоката Шенауера, грубого сподвижника и соучастника в интригах матери Карла; самые веселые минуты его сменялись мрачным настроением, если кто-либо произносил ненавистное ему имя этого человека. При крайней восприимчивости всякая забота отражалась на его настроении и вместе с тем на его расположении к работе, а такие неприятности, какие терпел он в деле устранения опеки «царицы ночи» и вообще в отношениях к Карлу, совершенно лишали его возможности сосредоточиться над композицией.
Бетховен. Художник Иоганн Геккель. 1815
Стефан Брейнинг долго убеждает Бетховена отказаться от опеки, не предвещавшей добра. Но советы друга детства привели к десятилетней ссоре: с 1817 до 1826 г. композитор не хотел слышать о нем и лишь перед смертью помирился со своим другом детства, со своим земляком, которого называл своим Ариэлем, а в минуты благодушия – «пуговицей штанов моих».
Опека матери была временно устранена судом 9 января 1816 г., а 8 марта ей запретили даже навещать сына в пансионе. Иоганна мстила всячески, являлась к нему переодетой, распускала слух, будто решение суда состоялось большинством одного голоса, подкупленного композитором, и т. п., что не раз вызывало взрыв негодования и затем продолжительное удрученное настроение последнего.
В отношении к племяннику Бетховен страдал каким-то ослеплением, да и кто из родителей не считает своих чад лучшими, безупречными! Композитор был уверен, что «сын его» богато одарен от природы и создан для каких-то великих задач и подвигов; он, великий музыкант, в этом бездарном юноше находил зачатки музыкального гения и старался развить их, поручив преподавание Карлу Черни, сам занимаясь с ним и водя с собой слушать лучшие концерты. К педагогу дель Рио, в пансион которого поступил мальчик в начале 1816 года, композитор предъявлял исключительные требования, якобы соответствовавшие исключительным способностям Карла и, конечно, вызывавшие протесты воспитателя. Нрав композитора был в полном разладе с элементарными требованиями педагогики и содействовал развитию в мальчике многих пороков. С первых же дней опекунства, дядя стал проявлять к мальчику необыкновенную привязанность; баловал его, часто навещал в пансионе, водил с собой на прогулки, а если был занят, то писал ему записки, полные нравоучений,