Желая видеть его немедленно, он бежит из одной гостиницы в другую и по дороге встречает оперного композитора Сальери, автора «Семирамиды».
– Найди мне, – говорит он ему, – скрипача Буше, имеющего рекомендацию моего дорогого Гете, и приведи его ко мне домой, где я буду сидеть безвыходно, пока не увижу его. Сальери без труда его находит и охотно провожает до квартиры Бетховена; по дороге он вынимает из кармана канон, сочиненный накануне, и выражает желание попробовать свое новейшее произведение, а потому оба они начинают петь среди улицы. В это время Сальери встречает одного из своих друзей и останавливает его.
– Кстати, у меня тут канон на три голоса и вот ваша партия.
Только они кончили петь, как увидали старого артиста Кроммера в роскошном экипаже с князем Лобковичем.
– Вот то, что мне нужно! – воскликнул Сальери; он останавливает экипаж и просит Кроммера сойти, чтобы исполнить канон на четыре голоса.
Старый музыкант охотно соглашается, и князь имеет удовольствие присутствовать на концерте под открытым небом, неожиданность которого делает его еще приятнее.
Наконец, Буше приходит к Бетховену, который встречает его с распростертыми объятиями и приглашает его послушать свои последние произведения. С этой целью маэстро просит его войти с ним в большой акустический ящик, заказанный им вследствие глухоты, и там, наедине с этим великим гением, Буше имел счастье слушать в исполнении автора увертюру «Прометея», его отрывок из оперы «Фиделио» и несколько необыкновенно красивых симфоний. Восхищенный скрипач попросил у него на память прядь волос и несколько строк музыки. Бетховен уступил его желанию и тотчас же набросал на бумагу свое минутное вдохновение в блестящих пассажах, снабженных такой скромной подписью: «29 апреля 1822 г. г. Буше, великий скрипач, оказал мне честь своим посещением. Людвиг ван Бетховен». Однако надо думать, что, перечтя эти несколько слов, быстро написанных, великий композитор, прекрасно знавший наш язык, нашел одно выражение настолько неподходящим, что несколько раз изменял и зачеркивал, пока появился ряд неразборчивых букв…»
Приезжих концертантов было в это время мало, виртуозы не отваживались заглянуть в столицу музыкального мира, и если весной 1820 года Моцарт-сын решился выступить перед венской публикой, то надеялся привлечь слушателей своим громким именем. В разговорной тетради Бетховена кто-то завел по этому случаю беседу с композитором: «Похож ли молодой Моцарт на отца своего?.. Он до сих пор не навестил вас, это не делает чести ему… Здесь его примут хорошо, но едва ли он займет видное место… Впрочем, говорят он очень хороший пианист; он очень честолюбив…» Через месяц опять разговор касается Моцарта-сына: «Моцарт не был у вас?.. Хуммель тоже?.. У последнего инструмент совсем не поет; он хорошо исполняет только пассажи; Гете не любит этого… Гете сказал, что, только прослушав вашу игру, он понял прелесть фортепиано… Хуммель пустой человек…»
Гебауер, основавший в 1819 году духовные концерты, вел дело также безуспешно и принужден был вскоре заменить платных посетителей знакомыми и своими приятелями. Обращаясь к издателю Штейнеру за билетами на один из этих концертов, Бетховен посылает записку, полную присущих ему острот, игры словами (Bauer – крестьянин и т. п.), едва поддающимися соответственному переводу.
Знаменитейшей музыкальной фирме в Европе Штейнер и Ко,
в переулке Патерностер (miserere).
Прошу у Geh’Bauer’a несколько билетов, так как некоторые из моих друзей желают послушать эту подпольную музыку. Если у вас самих имеются такие отхожие билеты, так пришлите мне один или два.
Ваш Amicu Бетховен.
Государство принадлежит хору, в котором мужик имеет голос.
Антонио Сальери
Компаньоном Гебауера по устройству концертов был Фердинанд Пирингер, с которым мы встретимся в дальнейшем изложении; это был комик, вызывавший смех иногда одной лишь игрой лица и часто забавлявший Бетховена. «Вы только генералиссимус, – говорил он композитору, – а царь музыкантов – Моцарт». Один из последних концертов, данных Бетховеном, состоялся весной 1818 года в Редуте, с участием К. Черни, игравшего Es-dur концерт. Опера «Фиделио» ставилась редко, и автор почти потерял надежду на сборы и лавры в храме Мельпомены. Пенсия, получаемая от триумвирата меценатов, благодаря низкому курсу австрийской валюты, скупости наследников кн. Кинского и банкротству кн. Лобковича, имущество которого было взято под опеку, сократилась в значительной степени. Небольшая сумма, которую приберег композитор в былые времена, была обращена в процентные бумаги, завещанные им племяннику и потому хранившиеся неприкосновенно. При таких условиях Бетховену приходилось часто отказывать себе в предметах первой необходимости или прибегать к займам; бывали дни, когда он не мог заказать обеда и довольствовался кружкой пива с булочками в трактире. В дневнике композитора 19 апреля 1820 года записано: «О, скверный день…» А в августе того же года было «четыре тяжелых дня, 10, 11, 12 и 13 числа, когда обедали в Лерхенфельде». Вероятно, в то же время подчеркнуты в персидских песнях Саади следующие слова: «Вы считаете меня скупым? Дайте мне возможность быть расточительным…» Принимая во внимание склонность Бетховена к фантастическим, почти несбыточным мечтам и проектам, понятно, что тяжелое, почти бедственное положение не мешало ему носиться с мыслью о выезде из Вены, где его не ценили, где порой осыпали его комплиментами, но не заботились о его средствах к существованию; он мечтал о поездке в Лондон, где, пожалуй, англичане несколько утешили бы его своей щедростью; но еще страннее мечта композитора с пустым кошельком о путешествии по Италии; в разговорной тетради за 1820 год Петерс напоминает ему:
«Если мы не уедем через неделю, то пропустим страстную неделю в Риме и Miserere».
Если бы издатели, к которым обращался в это время композитор, приняли его условия и поспешили выполнить их, то, быть может, он осуществил бы свои намерения, но, как увидим из переписки с ними, назойливые предложения великого симфониста, вызванные нуждой, принимались неохотно, даже с недоверием к исправному выполнению обязательств, что озлобляло композитора. Главное, почти единственное произведение, которое Бетховен предлагал в это время издателям, была месса, начатая в 1818 г.
Упадку энергии способствовал ряд событий и условий жизни, сыпавших свои беспощадные удары на нашего героя, чрезмерно впечатлительного и порой до болезненности чувствительного к таким невзгодам обыденной жизни, которые не оставляют следа на иных, заурядных натурах. После целого ряда отвергнутых сердечных увлечений он переносит всю свою безграничную любовь на племянника, а в то же время этого племянника стараются различными средствами вырвать из его рук, и этот племянник оказывается неблагодарным повесой, бездарным лентяем, лгуном и развратником. После долголетних стремлений обеспечить свое существование должностью при казенном театре или иным «артистическим» положением он лишается значительной части даже того пансиона, который служит ему главным источником существования. После создания восьми симфоний и десятков других бесподобных произведений инструментальной музыки, после блестящего внешнего успеха в дни Венского конгресса о нем все забывают, им пренебрегают. Бетховену еще нет пятидесяти лет, но физические недуги отравляют его организм, и уже напрасны мечты об исцелении… Безропотная покорность судьбе и отчаяние – вот два возможных эпилога к этой грустной повести. Бетховен, испивший всю эту горькую чашу и некогда благословлявший надежду (ор. 94), все еще пытается воспеть радость (или свободу? – финал 9)!.. Склонность к отвлеченному мышлению парализует отчаяние. Бетховен покоряется судьбе!..
В период времени между 1818 и 1824 годом в печати появились следующие произведения, часто упоминаемые в переписке автора с издателями; ор. 104, квинтет C-moll, переделанный из трио op 1 № 3; ор. 105, шесть тем (шотландских) с вариациями, для фортепиано с флейтой или скрипкой; ор. 106, соната фортепианная В-dur; ор. 107, семь тем (преимущественно шотландских, одна – русская) с вариациями, для фортепиано с флейтой и скрипкой (по заказу издателя Томсона из Эдинбурга); ор. 108, двадцать пять шотландских песен для 1 и 2 голосов, с хором и аккомпанементом фортепиано, скрипки и виолончели (по заказу Томсона были написаны еще в 1815 году, но изданы в Вене спустя 6 лет, когда нужда заставила автора выпустить на рынок многие залежавшиеся мелочи); ор. 109, фортепианная соната Е-dur, посвященная Максимилиане Брентано; две последние фортепианные сонаты, ор. 110 и op. 111; ор. 112, «Морская тишь и счастливое плавание», стихотворение Гете, положенное на 4 голоса с оркестром еще в 1815 году и посвященное гениальному поэту; ор. 114, марш с хором, обработанный для постановки 3 октября 1822 года, в день открытия антрепренером Хейслером нового театра в Иозефштадте, торжественный марш к трагедии «Тарпея» (сер. 2, № 5), марш для военного оркестра (E-dur), также написанные за много лет ранее; романс (сер. 23, № 34). Тогда же написаны: одиннадцать танцев (изданы в 1907 г.), маленькая пьеса в E-dur и романс (сер. 25, № 281). По инициативе Шлезингера, предоставленной ему автором, соната ор. 108 посвящена князю Антону Радзивиллу, a op. 111 – эрцгерцогу Рудольфу. Берлинская «Music-Zeitung» нашла в сонате op. 111 «печальные звуки похоронной музыки приближающегося погребального кортежа и похоронный звон», каковое толкование возмутило автора, и весной 1826 г. он писал редактору этой газеты, прося пощады впредь своим произведениям.
Этим небольшим музыкальным багажом автор сумел нагрузить множество писем к издателям, часто упоминая также о мессе, появившейся в печати лишь в год смерти Бетховена, и о Gratulation-Menuette для оркестра, написанном ко дню ангела Карла Хенслера и изданном лишь в 1835 г. В этих письмах встречаются нотные отрывки, большей частью юмористические, музыкальные шутки композитора, текст которых порой не поддается переводу и потому пропущен нами. Чтобы избежать значительного отступления от принятого нами изложения в хронологическом порядке, мы приводим ниже лишь часть писем к издателям и брату Иоганну, касающуюся приведенных выше произведений и относящуюся к ближайшим годам после создания этих композиций. За вульгарным содержанием переписки, за фразами, порой льстивыми, порой торгашески-неискренними, за необычным многословием навязчивого бедняка трудно иногда узнать того великого композитора и необыкновенного человека, проникнутого высокими идеалами и благородством, каким был Бетхо