Когда я замолк, он крепко пожал мне руку и обратился к Хаслингеру:
– Мне надо побывать кое-где… Мы, конечно, еще увидимся, – бросил он мне, уходя.
По уходе его я спросил Хаслингера:
– Понял ли он меня?
– Он не расслышал ни слова.
– Почему же вы не помогли мне?
– Я не хотел перебивать вас; притом он очень обидчив. Я надеялся, что он разберет хоть что-либо, но шум с улицы, ваш непривычный для него говор и, быть может, озабоченность его, желание понять все сразу, так как он догадался, что вы сообщаете ему что-то приятное, все это мешало слышать…
Удрученный этим свиданием, я решил более не встречаться с ним и передать ему письменно поручение фирмы… Недели через две я встретил молодого композитора Франца Шуберта.
– Если хотите, – сказал он, – видеть Бетховена в лучшем настроении, то пойдем обедать в ресторан, где он, наверное, сейчас находится.
Мы вошли; почти все места были заняты; Бетховен сидел в кругу знакомых, между которыми находился Шиндлер. Он казался веселым, ответил на поклон мой, но все же я не подошел. Заняв место вблизи, я наблюдал и ясно слышал его речь; он говорил громко и долго; остальные смеялись и одобрительно кивали ему…
Он говорил о философии и политике, об Англии и англичанах, превознося страну и обитателей ее.
Окончив обед, он подошел ко мне.
– Ну, как вам нравится наша старушка Вена?
Я сделал утвердительный знак, выпил за его здоровье и предложил стакан вина; он принял и затем, отведя в соседнюю пустую комнату, стал хвалить Лейпциг, где исполняются образцовые произведения искусства в концертах, театрах и церквях.
Взяв доску и грифель, он стал писать:
– Приятно читать даже перечень исполняемых пьес; видно, что люди понимающие и благожелательные. А здесь?!..
Потом стал говорить грубо, резко, с озлоблением:
– Моих произведений вы здесь не услышите!
– Теперь же лето, – написал я.
– Нет, и зимою то же. Что вы услышите? «Фиделио»? Не умеют поставить и не хотят слушать. Симфонии? На это у нас нет времени. Концерт? Каждый выколачивает собственные пьесы. Романсы? Давно вышли из моды. Только Шупанциг иногда выступает с квартетами».
Третья встреча была в Бадене, где поселился летом Рохлиц. Здесь его навестил наш композитор в компании с Хаслингером, Гебауером и Шиндлером.
«В этот раз, – продолжает Рохлиц, – он был одет мило, прилично, даже нарядно, что, впрочем, не мешало ему, во время прогулки нашей по Елененталю, нести прекрасный, черный фрак на палке за спиною… Он опять бранил венцев, но в речи его звучала нота юмора и добродушия; так же иронически отзывался он о своих мелких произведениях, что доказывало свойственное композитору беспристрастие».
Рохлиц был уполномочен фирмой Брейткопф и Хертель предложить композитору на выгодных условиях создание музыкальных иллюстраций к «Фаусту» Гете. Предложение было принято с восторгом: «Какое великое произведение можно бы написать!» – воскликнул Бетховен. Дав волю своему воображению, он долго беседовал с Рохлицом о величии текста, о наиболее рельефных сценах, требующих наиболее яркой музыки и т. п., но при этом заметил, что пока не может приступить к ней, так как должен сначала написать три больших произведения: ораторию и две симфонии, различных по характеру и отличных от написанных ранее. «Но с некоторых пор, – прибавил он, – мне трудно приступать к работе… Сижу и думаю, думаю… Идея рождается, но не ложится под перо… Меня пугают теперь эти громадные произведения».
Такое обилие замыслов вполне согласуется с изречением, вписанным в памятную книжку и заимствованным из любимой книги композитора – «Размышление о творениях Божьих в природе» Штурма: «Наступила осень жизни моей. Хочу походить на обильные плодами деревья, которых стоит наклонить, чтобы усыпать землю зрелыми и сочными плодами».
Роковой день, когда композитор дошел до отчаяния вследствие своей глухоты, ужасный день, которого Бетховен не мог никогда забыть, – спустя несколько времени, когда его настроение стало менее удрученным, навел на мысль о лечении, хотя бы для спасения левого уха от глухоты. Доктор Сметана прописал ему различные лекарства, скорее для утешения больного, чем для исцеления недуга; к тому же доктор знал нетерпение и рассеянность пациента, заменявшего чайные ложки столовыми и проглатывавшего в несколько часов многодневные порции лекарства; об этом способе лечения пациент никогда сам не рассказывал, но доктор узнавал случайно, причем уверял композитора, что даже такие дозы не помогут ему, если он будет поглощать воду десятками стаканов. Недовольный врачом, Бетховен обратился вновь к патеру Вайсу и отправился к нему в сопровождении Шиндлера; Вайс отнесся к композитору крайне любезно и хотя не обещал ничего определенного, тем не менее вызвал в нем бодрость и надежду на улучшение; сначала Бетховен исправно являлся к Вайсу ежедневно для промывки уха маслом, но вскоре это ему надоело, отрывая от работы и вызывая хождение по улицам в дни, когда он совершенно не был расположен выходить из дома. Так окончилась последняя попытка композитора восстановить свой слух; после этого он уже не жаловался на глухоту и смиренно нес свой крест. В разговорной тетради за 1823 год вписано:
«Тяжелый недуг… Доктора не понимают, да и лечение утомляет, особенно, если очень занят работой».
Последние годы жизни композитора богаты плодами его творчества, но еще богаче планами, проектами и намерениями. Набрасывая эскизы последних квартетов, он в то же время собирается написать ряд сонат для фортепиано в четыре руки, собирает материалы для новой торжественной мессы и, вследствие успеха «Фиделио» в 1822 году, ищет либретто для новой оперы. Грильпарцер предлагает ему «Мелузину», Рельштаб присылает двадцать различных сюжетов, брат Иоганн убеждает обратиться к Кинду, автору либретто «Фрейшюца»; в разговорной тетради он приводит глухому брату неотразимый аргумент: «Россини разбогател, сочиняя для театра; ты должен подражать ему; опера – выгодный товар». Настояние брата или лавры Россини и Барбайа преследуют Бетховена, и он некоторое время лелеет мысль написать «итальянскую» оперу.
В числе сюжетов, привлекавших Бетховена для сочинения оперы, были «Вампир» Байрона и «Основание Пенсильвании». Кроме того, ему предлагали обработать «Заколдованную розу» Эр. Шульца и «Корсара» Байрона, причем рекомендовали последнего как поэта с самой богатой фантазией и наибольшей глубиной чувства, а фирма Брейткопф и Хертель предлагала текст «Фауста» Гете, о чем уполномоченный ее предварительно писал композитору:
Вена, 17 июля 1822 г. Милостивый государь!
Г. Хертель из Лейпцига просил меня справиться: не найдете ли вы возможным поискать оперный текст, достойный вашего дарования, чтобы обработать его, пока еще не замолкла ваша лира? Он очень жалеет, что не возобновил прежних отношений с вами и готов охотно сделать это.
Не окажете ли, м. г., мне чести своим посещением (я живу на большой Weintraube, в № 329, во дворе, во 2 этаже) или не укажете ли мне места, где мог бы я с вами встретиться, чтобы показать вам письмо Хертеля. Смею думать, что г. Хертель готов предложить вам лучшие условия, чем кто-либо другой; а пока прошу вас не говорить никому об этом.
С глубочайшим почтением ваш покорнейший слуга, ф. Гризингер.
Советник корол. сакс.
Его благородию г-ну Л. в. Бетховену в Деблинге.
Из всех проектов ближе к осуществлению было намерение написать оперу «Мелузина», о чем можно судить, между прочим, по записке композитора к талантливому поэту:
Глубокоуважаемый!
Дирекция хочет знать ваши условия относительно «Мелузины»; она уже додумалась до этого сама, и это конечно лучше, чем самому приставать. Мои домашние дела с некоторых пор в беспорядке, не то я давно посетил бы вас и просил бы вас также быть у меня. При случае напишите мне или на имя дирекции ваши условия, я передам их сам. Завален работой и не мог быть у вас ни раньше, ни теперь; надеюсь когда-нибудь удастся – мой номер 323.
После обеда найдете меня в кофейне, что напротив «Золотой груши»; если намерены прийти, то прошу вас приходите одни; этот навязчивый прихвостень Шиндлер мне давно уж противен, как вы, вероятно, заметили. Сердечно обнимаю вас, с глубоким почтением
весь ваш Бетховен.
Намерение написать оперу «Мелузина» преследовало композитора несколько лет и вызывало иногда свидания с поэтом для обсуждения той или другой детали. Рассказывая об одном из таких свиданий, Грильпарцер приводит пример причудливых выходок композитора: последний жил на даче и проводил долгие часы за работой у конторки, стоявшей против буфетного шкафа, в котором очень часто возилась кухарка, отвлекая каждый раз внимание композитора. Перед обедом Бетховен спустился в погреб и принес четыре бутылки вина, из коих две предназначались поэту, а две другие композитору и Шиндлеру. К вечеру был заказан за 6 гульденов экипаж, в котором Грильпарцер собирался возвратиться домой; Бетховен заявил о своем желании проехаться немного и, доехав до городских ворот, отправился пешком обратно. Поэт сейчас же заметил оставленные Бетховеном шесть гульденов, остановил экипаж и стал звать убегавшего композитора; но тот лишь остановился, замахал шляпой и вновь пустился бежать.
Предложения издателей не ограничивались приведенными выше: Диабелли предложил ему, как и многим другим композиторам, написать вариации на тему своего вальса. Этот сборник, изданный под названием «Vaterlandischer Kunstlerverein», заключал в себе по одной вариации эрцгерцога Рудольфа, Моцарта-сына, К. Черни, Шуберта, юного Листа и др. Бетховен отказался принять участие, но потом сам предложил написать для отдельного издания 6 или 7 вариаций на ту же тему за гонорар в 80 дукатов. Этой работой композитор так увлекся, что, написав сначала 10 вариаций, он затем прибавил к ним еще 10 и, наконец, ор. 120 был сдан Диабелли в виде 33 прелестных вариаций на бедную, заурядную тему.
Бездна красоты и разнообразия рассыпана в них щедрой рукой гения; это калейдоскоп всей жизни композитора, отражающий его музыкальные идеи и настроения самых разнообразных эпох, от эпохи влияния Моцарта (22 вариация) до мистических грез (20 вариация) стареющего титана. Приняв заказ на вариации, Бетховен предложил Диабелли также издание некоторых других своих новейших произведений (ор. 110, ор. 124, ор. 126 и др.).