Простите за беспокойство и укажите способ оказать вам услугу. С удовольствием поспешу навстречу вашему желанию.
С глубочайшим уважением милостивый государь,
преданный Бетховен.
О том же пишет Бетховен редактору «Wiener Zeitschrift fur Kunst, Theater, Literatur und Mode», Карлу Бернарду, прося также огласить присылку золотой медали «весом в 21 луидор» и с надписью «Donne par le Roi a Moamsieur Beethoven».
Любезный Бернард!
Ш. покажет вам подарок короля Франц., вы усмотрите, что следует в честь мою и короля что-нибудь пропечатать, видно, что е. вел., заплатив за свой экземп., не имел в виду только избавиться от меня, я усматриваю в этом великодушие и задушевное отношение короля, предоставляю вам вполне способ оглашения этого события в вашем почтенном журнале.
Относительно вашей оратории поговорим вскоре, в прошлый раз вы меня совсем не поняли, я так обременен всякой всячиной, что положит, лишен возможности вникать во все мелочи обыденной жизни; однако надеюсь.
Редактору и поэту Карлу Бернарду.
Dominus Bernardus non Sanctus!
Просим вас это иностранное наименование членом Скандинавии и т. п. толково изложить на бумаге и отдать в печать, поторопить, огласить, велеть опубликовать и пр. и пр. и пр.
Мы безнадежно утопаем в нотах и нуждах. Поэтому не могли повидать amice optime, но да угодно будет небесам ниспослать нам вскоре это счастье, в надежде этой
Amicus Optimus Beethoven Bonnensis.
Его высокородию г. ф. Бернарду директору всех редакций и первому оперному поэту Европы.
Кого имел в виду композитор, сообщая Пилату о «другом лице», коему диплом Бетховена может служить на пользу? Конечно, своего «сына», Карла, все еще не оправдывавшего его надежд. Петерсу сообщает дядя свои намерения относительно неисправимого племянника.
Я уверен, что К. сделал это только из чувства ложного стыда, расспросите его хорошенько, я готов сделать все, что возможно, если он хочет посвятить себя дальнейшим занятиям, чтобы он скорее забыл свое прошлое, можно было бы определить его здесь в гимназию, или в более отдаленное отсюда место, например в Грац и т. п., еще по крайней мере два года должен он изучать философию и только тогда может предпринять что-либо, таково мое решение относительно этого, но если он решил более не учиться и убежден, что не одолеет этой премудрости (хотя мне, повторяю, кажется главной причиной его поведения служит ложный стыд и страх перед экзаменами), то я готов покориться, пусть займется торговлей, чего, признаться, я всегда недолюбливал, в таком случае он может поступить в политех, институт. Вперед согласен с вашим решением.
С истинным почтением ваш друг Бетховен.
В сентябре 1823 года Карл определен в университет, и дядя начинает вести с ним разговоры на серьезные темы.
– Кто тебе больше нравится: Шиллер или Гете? – спрашивает он дядю, – не правда ли, Шекспир гениальнее Шиллера?.. Все утверждают это, но я предпочитаю Шиллера. Как тебе нравится «Венецианский купец»? Я нигде не встречал такого богатства идей… Ты знал Моцарта! Где ты его видел?
В другой раз беседа идет о Христе, о богатстве, о покровительстве эрцгерцога Рудольфа, мечтавшего быть папой.
– Если бы ты так умно приступил к делу, как Гете, – пишет племянник в тетради, – то у тебя тоже были бы деньги. Если бы многие знали твое истинное положение, то доказали бы тебе свою преданность… Конечно, не здесь, а за границею. Он только будет целовать тебя, но ничего больше не дождешься; он хочет только слыть твоим покровителем. Я прежде был лучшего мнения о нем, но теперь убежден, что нельзя надеяться на него.
Там же Шиндлер пишет:
«Да не думайте день и ночь о долгах! Вы легко заплатите их, когда поправитесь».
В дневник же свой композитор заносит 8 и 9 ноября:
«Настроение скверное… Опять скверный день… Опять плохой день… К чему такая жизнь, не правда ли? К черту!..»
В то же время племянник пишет в разговорной тетради:
«Тем не менее это наилучший из миров… никто не покидает его добровольно».
Бетховен также был далек от мысли добровольно покинуть этот мир, но мысль о смерти никогда не покидала его, а теперь он уже задумывается над ней более и сообщает адвокату И. Баху свою «последнюю волю».
К д-ру Иоганну Баптисту Баху
Вена, 6-го марта 1823 г.
Достойный и уважаемый друг!
Смерть может явиться неожиданно. Сейчас нет времени составить форменное завещание. Поэтому сим собственноручно заявляю вам, что я назначаю моего любимого племянника Карла ван Бетховена единственным наследником и все, что составляет мое имущество, должно всецело и без исключения после моей смерти принадлежать ему. Назначаю вас душеприказчиком, и если не последует другого завещания, то вам поручается, и вас просят найти опекуна моему любимому племяннику К. в. Бетховену, за исключением моего брата, Иоганна ван Бетховена, и снабдить его законными полномочиями. Это письмо объявляю навсегда действительным, считая его как бы моею последнею предсмертною волею. Обнимаю вас от души.
Ваш верный почитатель и друг Людвиг ван Бетховен.
В некоторых записках к племяннику композитор выражает заботы о занятиях юноши, о его гардеробе; сообщает размер расходов по хозяйству, причем обозначает крейцер знаком #, применявшимся к дукату; справляется о покупке мифологии Петискуса; бранит, вероятно под влиянием минутного раздражения, своего преданнейшего друга Шиндлера и упоминает о Черни, с которым поддерживал приятельские отношения после прекращения занятий с Карлом в 1820 году.
К племяннику Карлу.
Баден, 16 авг. 1823 г. Дорогой мальчик!
Я не хотел тебе писать, пока здоровье мое здесь в прежнем состоянии, но улучшение почти незаметно. Я приехал сюда с катаром и насморком, оба мне невыносимы, так как катаральное состояние лежит в основании моей болезни, и я боюсь, что оно порвет вскоре нить моей жизни или, что еще ужаснее, будет ее постепенно подтачивать. А мой окончательно погибший желудок хотят еще восстановить медикаментами и диетой; и за все это надо быть благодарным верной прислуге! Можешь себе представить, как я хлопочу: только сегодня начал я собственно (т. е. поневоле) вновь свое служение музам; я принужден, но это должно остаться в тайне, потому что ванны все более привлекают, по крайней мере, меня к наслаждению красотами природы, а мы слишком бедны и следует либо писать, либо бедствовать. Постарайся лучше приготовиться к конкурсному испытанию и будь скромен, чтобы показать себя выше и лучше, чем думают другие. Белье свое пришли прямо сюда; серые брюки твои можно носить хоть дома, потому что, дорогой сын, ты обходишься мне опять очень дорого! Надпись: «при Купфершлегере» и т. д. Напиши сейчас же, получил ли ты это письмо. Я пришлю тебе несколько строк для Шиндлера, этого презренного существа, так как не люблю обращаться непосредственно к этому жалкому человеку. Если бы можно было в двух словах изложить свои мысли и чувства, то я рассказал бы тебе нечто занимательное. На этот раз ограничусь желанием, чтобы некий Карл был достоин моей любви и бесчисленных забот о нем и сумел бы все это оценить. Хотя, как ты знаешь, я совсем нетребователен, но бывают обстоятельства, когда можно выказать благородство и все свои лучшие качества, каковые легко испытать и узнать в подобных случаях.
От всего сердца обнимаю тебя, твой верный, истинный отец.
Баден, 23 авг. 1823 г. Чертенок, милый чертенок!
Дорогое дитя! Сегодня получил твое вчерашнее письмо. Ты говоришь о 31 фл., а я послал также, требуемые тобою, 6 фл. Ты, вероятно, не заметил этого среди болтовни бесконечного письма.
Квитанция Шиндлера должна гласить:
10 фл. хозяйство Б-а.
9 – мое хоз.
31 – приложение.
Итого 50 фл., каковые я, нижеподписавшийся, получил полностью
Ш-длер.
Он был со мною здесь только один день, чтобы, как ты знаешь, нанять квартиру. Спал в Хецендорфе и ушел утром по его словам в Иозефштадт. Однако не сплетничай о нем, это может ему повредить. Он недостаточно наказан за то, что он таков. Необходимо высказать ему беспощадно всю правду, так как его злой нрав и склонность к лукавству заставляют быть строгим к нему. Если белье не очень нужно, то оставь его до 29-го, когда я приеду, потому что если ты пошлешь его, то вряд ли оно будет готово к 28-му, т. е. к экзамену. В случае необходимости, милый мой, дай слуге одни брюки, чтобы снес выстирать где-нибудь по соседству. Я припоминаю объявление Петискуса. Если он стоит этих денег, то надо взять. Нельзя жалеть денег на полезное. Но Бог не оставит нас, хотя расходы теперь велики. Ожидаю счета от Блехлинг. Припомни все, что нужно; чтобы 29-го не было задержки. Что касается слуги, то пусть он останется еще некоторое время, пока мы будем вместе, потому что старуха не может вести хозяйство, она не способна больше владеть ни зрением, ни обонянием, ни вкусом, мой несчастный желудок постоянно в опасности. Прежняя экономка из Иозефштадта вновь напрашивается. Если взять ее, то надо иметь также слугу; а эта старуха сама нуждается в услугах и помощи. Кухарка, которую я спрашивал раньше, большая свинья. Теперь у слуги порядочное помещение, редко можно найти такое. Он может остаться или уйти, но только пусть даст нам знать; когда будем вместе, то обсудим. Подумай только: кухарка стоит в месяц с харчами 10 фл. 44 # в год 128 фл. 48 #, слуга 20 фл. в месяц, деньги на сапоги, одежду. При старухе мы должны держать еще одну женщину. Мне лучше, но не так, как было раньше. Ну, прощай. Изо дня в день чувствую упадок сил. Всего лучшего, дорогой сын мой! Черни, твой учитель, обедает завтра у меня. Ты найдешь здесь разных интересных тебе лиц. Сердечно любящий тебя отец.
Однажды вместе с Черни появился в Бадене старый приятель, скрипач Шупанциг, переселившийся весной 1823 года обратно из Петербурга в Вену и награжденный, по случаю своего приезда, пятиголосным каноном («Falstaf», 26 апреля 1823 г.). После недолгих приветствий новый гость сообщает композитору новости дня и свои впечатления: