Я слышал, что и.-к. цензура находит препятствие к постановке нескольких произведений церковной музыки в вечернем концерте, в театре An der Wien. Мне остается только признаться вам в том, что я был принужден к этому, что все нужное для этого уже переписано и вызвало значительные расходы, и что времени очень мало для сочинения новых пьес. Во всяком случае, имеется в виду исполнить только 3 произведения духовной музыки и то под названием гимнов. Я настоятельно прошу вас м. г. помочь в этом деле, так как и без того в делах подобного рода приходится бороться со многими препятствиями. Если не последует на это разрешения, то могу уверить, что не будет возможности дать концерт и все расходы по переписке окажутся пропавшими. Надеюсь, вы еще не забыли меня
преданного вам, милостивый государь, с почтением Бетховена.
Его высокородию г-ну ф. Сарториусу и.-к. цензору.
Нужно добыть партии партитуры и инструменты для концерта, или, как тогда называли, музыкальной академии; надо поместить анонсы в газетах; несмотря на содействие друзей, композитору самому приходится немало возиться с этой неизбежной, черной работой, обращаться с просьбой к разным лицам.
Директору театра К. Ф. Хенслеру.
Уважаемый друг!
Покорнейше прошу прислать партии написанной для вас увертюры к открытию, я исполню ее в одной из предстоящих академий, так как располагаю большим оркестром, и потому ее надо переписать в 2 экземплярах, таким образом, и вы получите правильно и чисто переписанные партии вместо ваших скверных, наскоро и неряшливо написанных. Я постоянно слышу о ваших успехах, чему очень рад, хотя вижу вас очень редко.
С глубоким почтением ваш друг Бетховен.
Уважаемый г-н ф. Ржехачек!
Шупанциг обещал мне, что вы любезно одолжите необходимые инструменты для моего концерта. Ввиду этого прошу вас о том же и надеюсь получить согласие на мою убедительную просьбу.
Ваш преданный слуга Бетховен.
К Бейерле, редактору «Венской театральной газеты».
Милостивый государь!
Через несколько дней буду иметь честь заплатить свой долг. Прошу вас поместить в вашей уважаемой газете прилагаемое объявление о моей ак.
Ваш преданнейший слуга Бетховен.
Газеты, каждая на свой лад, известили венцев о концерте 7 мая. «Редактор Театральной Газеты, Бейерле, – пишет Шиндлер в тетради, – поместил статью краткую, но энергичную, вполне достойную вас». Приятель Бернард, в своей «Венской газете», также предупредил публику о предстоящем событии; не будучи способен отречься от исконной страсти немцев к титулам и говоря о гениальном компонисте, не носившем звания ни Hof-pianist-a, ни Hof-Kapellmeister-a, Бернарду пришло на мысль титуловать его почетным членом академий Стокгольма и Амстердама, что возмутило композитора, не разделявшего этой жалкой страсти и напоминавшего о своем академическом звании лишь с практической целью, в редких случаях обыденной жизни, но далекого от мысли сочетать свои «лучшие» произведения или исполнение их с какими-либо кличками автора. Приятели, заказавшие афишу концерта, оказали компонисту вторую медвежью услугу, поместив титул «почетного гражданина Вены», что заставило его потребовать и лично просмотреть корректуру афиши второго концерта (23 мая).
Подобный же титул, помещенный в афише другого концертанта летом 1824 года, дал повод рецензенту А. М. Z. напечатать следующее:
«Итак, г. А. П. и Л. ван Бетховен, – оба композиторы, оба почетные граждане! Но какая между ними разница! Небо и земля! Монблан, достигающий облаков своей белоснежной вершиной, и холмик, взрытый кротом; страсбургский собор со своей исполинской башней и ничтожная деревенская колоколенка!»
Та же газета писала в апреле и мае:
«Прошло уже более 30 лет с тех пор, как чудное появление бетховенского гения в области музыки привело в восторг всех отзывчивых и образованных людей. Этот гений создал новую эпоху. Все элементы музыкального произведения: фантазия, задушевность, настроение в мелодии, гармонии и ритме, все выражалось Бетховеном совершенно своеобразно. Конечно, это вызвало появление критиков, не признававших его оригинальности, но напрасно старались они умалить значение маэстро. Бетховен остался победителем. Лишь только вышли из печати некоторые композиции его, как бессмертная слава покрыла его. В наши дни оригинальный талант этот все еще не имеет равного себе. Лишь изредка уклоняется он от великой цели, к которой всегда стремится, но ведь заблуждение свойственно человеку… В концерте будут исполнены увертюра ор. 124, три больших гимна и большая симфония. Слава о Бетховене за последние десять лет распространилась, подобно композициям его, по всем цивилизованным странам, но Вена, кажется, может насчитать наибольшее число поклонников его; к сожалению, он выбрал неудобное время для концерта…»
Но и в это неудобное время публика ломилась в концерт; приехал издалека приятель Бетховена, граф Брунсвик, чтобы послушать его «новую и необыкновенную» симфонию, а потом взять его с собой в Венгрию; к концерту приехала также г-жа Эртман. Для контроля за продажей билетов брат Иоганн посадил в кассу племянника Карла, который сообщал, что дела идут отлично, ложи, свободные от абонемента, разобраны… платят по 25 и 50 флоринов… 4-й ярус весь продан… – перед обедом чуть не дрались в кассе… такой-то заплатил вдвое, другой – втрое и т. п. Вечером, в то время как публика стала стекаться к театру, Шиндлер снаряжал композитора в последний бой с ее равнодушием к нему; в снаряжении этом главным пособником была разговорная тетрадь:
– Мы сейчас возьмем с собою все… Захватим также ваш зеленый фрак, который наденете во время исполнения… В театре темно, никто не заметит, что он зеленый…
– О, великий маэстро, – приписывает Бетховен, – ты не в состоянии сшить себе черного фрака!..
– Теперь сойдет и зеленый, а через несколько дней будет готов и черный… Маэстро, собирайтесь и не спорьте, не то все напутаете… Итак, ведите себя смирно и во всем слушайтесь нас… Быть по сему…
Многие подробности этого последнего появления Бетховена перед публикой были настолько трогательны, а немецкая публика настолько сентиментальна, что не одна капля слез упала на пол Кернтнертор театра 7 мая 1824 года. Прием был, по словам Шиндлера, лучше царского: композитора вызвали четыре раза, публика кричала «hoch», некоторые друзья плакали от умиления. После этих приветствий он занял место рядом с дирижером Умлауфом. Исполнение было, в общем, гладко. «Никогда, – в ту же ночь пишет Шиндлер в разговорной тетради, – я не слыхал таких неистовых и в то же время искренних аплодисментов, как сегодня. Вторая часть симфонии была совсем заглушена аплодисментами, ее следовало повторить. Когда в партере раздались аплодисменты в пятый раз, то полиция потребовала их прекращения… Двор приветствуют три раза, а Бетховена пять раз».
Другой современник, поэт и музыкант Канне, сообщает, что хор и солисты были мало подготовлены для исполнения такого трудного и серьезного произведения; в переполненном театре не все было слышно отчетливо, тем не менее на всех произвел впечатление величественный стиль мессы, а увертюра и симфония понравились еще более.
«Стыдно, – пишет Шик в разговорной тетради, – поручать исполнение ваших великих произведений таким неучам… Публика была снисходительна лишь из уважения к гениальным произведениям и из любви к вам».
«Когда, – читаем в другом описании этого концерта, – во второй части Scherzo (Mollo vivace) раздались звуки валторн (Rifmo di tre batutte), публика пришла в такой восторг, что заглушила оркестр. У исполнителей на глазах были слезы. Умлауф движением руки указал глухому автору волнение публики; он обернулся и совершенно спокойно отвесил поклон».
Генриетта Зонтаг
«Все подавлены, – записывает племянник, – величием ваших произведений. Унгер и Зонтаг обыкновенно встречают рукоплесканиями, но вчера им совсем не хлопали, публика поняла, что в твоем концерте не следует хлопать певцам».
Бетховен, не слыша шума в зрительном зале, уже накидывал на себя плащ за кулисами, когда Унгер подбежала к нему, схватила за руку и вывела на сцену, указывая на публику, махавшую платками и шляпами. На взрыв рукоплесканий Бетховен ответил поклоном и, в сопровождении Шиндлера, отправился домой.
Сбор с концерта составлял 2200 флоринов, из которых дирекции уплачено 1000 фл., переписчикам 700 фл. и на мелкие расходы 200 фл., остаток же, т. е. 300. фл., Шиндлер в ту же ночь передал композитору, не ожидавшему столь ничтожной суммы… «Увидев ее, он пошатнулся… Мы поддержали его и положили на софу. До поздней ночи мы оставались с ним; он ничего не требовал, не издал ни одного звука. Наконец, убедившись, что он заснул, мы тихо удалились. Прислуга нашла его на следующий день спящим в том же положении и в том же платье».
«Театр был полон, – писал Шиндлер в 1827 г. Мошелесу, – но абоненты лож не заплатили ни гроша, а двор отсутствовал, хотя Бетховен лично, вместе со мною, приглашал всех членов императорского дома. Все обещали приехать, но никто не явился и не прислал ему платы, как делается обыкновенно с бенефициантами».
Разочарование в сборе с концерта и в благорасположении венского общества, естественно, вызвало возрождение проектов переселения в Англию; кто-то пишет в тетрадь композитору: «В Лондоне собрали бы в десять раз больше; вчера вы могли убедиться в равнодушии их; пока вы среди них, они вас не оценят: несправедливость, оказанная вам, возмутительна». Шиндлер, зная неустойчивость и непостоянство композитора, пишет там же:
«А обещаете ли вы, в случае поездки, доехать до Лондона и не раздумать на полпути, например, в Праге?»
Племянник и брат, со своей стороны, настаивали на поездке в Кельн и на устройстве там концертов, так как в это время там происходили музыкальные празднества и можно ручаться за сбор в 10 000 фл. Кн. Голицын, узнав о последствиях концерта, также выражает в письме свое сочувствие и советует покинуть Вену, эту столицу музыкального мира.