Вот я сразу и ознакомил тебя с нашим положением, а если хочешь впредь иметь сведения о нем, то отвечай только. – Из наших знакомых надворный советник Штуп умер 3 недели тому назад, Фишених – статский советник в Берлине, Рис и Зимрок – два добрых старичка, из коих, однако, последний гораздо болезненнее первого.
Два года тому назад я провел месяц в Берлине; там я познакомился с директором певческой академии г. Цельтером, высоко гениальным и крайне откровенным человеком, за что слывет грубияном. В Касселе Рис повел меня к Шпору. Видишь, я все еще знаюсь с артистами.
Почему ты не отомстил за честь своей матери, когда во Франции и в Conversations-Lexicon’e тебя называли плодом любви? В Бонне говорят, что желавший тебя защитить англичанин дал оплеуху негодяю, который заставил твою мать быть беременной тобою 30 лет, так как прусский король, твой предполагаемый отец, умер еще в 1740 году. Лишь свойственное тебе отвращение печатать что-либо, кроме музыки, могло быть, очевидно, причиной подобной непростительной терпимости. Если хочешь, я поведаю миру правду относительно этого. Вот, по крайней мере, хоть один пункт, на который ты ответишь. Не думаешь ли ты некогда отвернуться от Стефанстурма? Не соблазняет ли тебя путешествие? Не мечтаешь ли вновь увидеть Рейн? Привет тебе от г-жи Лоры, также и от меня.
Твой старинный друг Вглр.
Кобленц, 29-го декабря 1825 г.
Уже давно милый Бетховен! Я жду, чтобы Вегелер вам вновь написал и вот, когда это желание исполнено, считаю своим долгом добавить пару слов, не только затем, чтобы напомнить вам о себе, а чтобы повторить важный для нас вопрос: нет ли в вас желания снова повидать Рейн и свою родину? Вы будете во всякое время дня и ночи нашим желанным гостем и доставите Вег. и мне величайшую радость. Наша Ленхен обязана вам не одной хорошей минутой, так охотно слушает рассказы о вас, знает все мелкие события нашей веселой юности в Бонне, о раздорах и примирениях. Как бы рада была она вас увидеть! У девочки нет, к сожалению, музыкального дарования, но большим прилежанием и терпением она все же достигла того, что может играть ваши сонаты, вариации и т. п., и так как музыка по-прежнему остается лучшим развлечением для Вег., то она доставляет ему ею много приятных минут. У Юлия есть талант к музыке, но до сих пор он был очень небрежен, и только полгода тому назад с охотой и с удовольствием стал учиться игре на виолончели, так как в Берлине у него хороший учитель, то я уверена, что он научится чему-нибудь. Оба велики ростом и похожи на отца, и веселым и бодрым настроением, которое, слава Богу, не совсем покинуло Вег. Ему доставляет большое удовольствие играть темы ваших вариаций, старые его более занимают, но иногда он с невероятным терпением заучивает новые. Ваша «Жертвенная песнь» является последней. Он никогда не входит в комнату, не направившись к роялю, уж из этого, милый Бетховен! вы можете усмотреть, как постоянно вы живете у нас в памяти, скажите же хоть раз, что это имеет для вас какое-нибудь значение и что мы не совсем забыты вами. Если бы не было так трудно удовлетворить наше сильнейшее желание мы, верно, давно уже навестили бы брата в Вене, причем, наверное, значительную роль играло бы удовольствие вас увидеть, но нечего и думать о такой поездке, особенно теперь, когда сын в Берлине. Вег. вам сообщил о нашем житье, мы не можем жаловаться, даже самые тяжелые времена были для нас счастливее, чем для сотен других; главное мы здоровы и дети наши добры и честны. Они оба не доставили нам никакого огорчения, да и сами веселы и добры. Ленхен пережила только одно большое горе, когда умер наш бедный Буршейд, потеря, которой мы все никогда не забудем. Будьте здоровы, милый Бетховен, и по доброте своей,
не забывайте нас, Элн. Вегелер.
На это письмо композитор ответил почти год спустя.
К Вегелеру.
Вена, 7 октября 1826 г.
Мой любимый, старый друг!
Не могу выразить тебе того удовольствия, которое доставило мне письмо твое и твоей Лорхен. Правда, я должен был ответить с быстротою молнии, но я вообще не люблю писать, потому что думаю, что добрые люди и без того узнают обо мне. Я часто составляю ответ мысленно, но лишь только берусь написать его, как бросаю обыкновенно перо, потому что не в состоянии изложить того, что чувствую. Помню все услуги, которые ты мне оказывал, например: как ты велел побелить мою комнату и сделал мне этим столь приятный сюрприз. То же самое относительно семьи Брейнинг. Вполне естественно, что мы разошлись. Каждый должен стремиться к избранной цели, чтобы достичь ее; тем не менее вечные и незыблемые принципы добра постоянно связывали нас. К сожалению, сегодня не могу написать тебе всего, что хочу, потому что лежу в постели; ограничусь только ответом на некоторые пункты твоего письма.
Ты пишешь, что кое-где считают меня побочным сыном покойного прусского короля. Мне уже давно говорили об этом, но я поставил себе правилом никогда не писать ничего о себе и никогда не отвечать на статьи, касающиеся меня.
Предоставляю поэтому охотно тебе довести до всеобщего сведения о безупречной нравственности моих родителей, в особенности моей матери. Ты пишешь о своем сыне. Само собою понятно, что если он приедет сюда, то найдет во мне друга и отца, и я с удовольствием буду содействовать и помогать ему, чем только могу.
У меня еще хранится силуэт твоей Лорхен, из чего ты можешь заключить, как мне дорого все доброе и милое из времен молодости. О своих титулах сообщаю вкратце; я состою почетным членом К. общества наук в Швеции, то же в Амстердаме, и почетным гражданином Вены. Недавно известный д-р Шпикер отвез в Берлин мою последнюю большую симфонию с хорами; она посвящена королю, и я должен был собственноручно написать посвящение. Сначала я испросил в посольстве разрешение на представление произведения королю, что и было дано мне. По желанию д-ра Шпикера я должен был сам передать ему исправленную рукопись для короля с собственноручными поправками, так как все поступит в корол. библиотеку. Мне передали кое-что относительно ордена Красного Орла, 2 степени; не знаю, что из этого выйдет, так как никогда еще не искал таких знаков отличия, но по некоторым другим причинам он не был бы мне противен в наши дни.
Впрочем, мое правило: Nulla dies sine linea, и если я даю своей музе дремать, то для того, чтобы она проснулась еще бодрее. Я надеюсь издать еще несколько больших произведений, а там, как старое дитя, закончить свой земной путь среди добрых людей.
Ты получишь вскоре несколько музыкальных пьес через братьев Шотт в Майнце. Прилагаемый портрет, хотя художественной работы, но не новейший. Чтобы доставить тебе удовольствие, сообщу еще, что в числе знаков отличия находится медаль от покойного французского короля с надписью: Donne par le Roi a Monsieur Beethoven; при ней было очень любезное письмо от premier gentilhomme du Roi Due de Chatres.
Дорогой мой, довольствуйся сегодня. Меня охватывают воспоминания о прошлом, и немало слез упало на это письмо. Начало положено, вскоре получишь еще письмо, и чем чаще будешь писать мне, тем больше доставишь удовольствия. Ведь наша дружба не нуждается в подтверждениях; итак, прощай! Обними и расцелуй от меня твою милую Лорхен и детей и не забывай меня. Господь со всеми вами.
Как всегда, твой верный и уважающий тебя истинный друг, Бетховен.
В то же время, под гнетущим впечатлением поступка Карла, Бетховен обращается к тому старому отвергнутому другу, проживавшему в тридцати шагах от композитора и часто сталкивавшемуся с ним в Schwarzpaniergasse, к брату Леоноры, с которым связаны воспоминания о лучших днях жизни и о первых успехах в Вене, о детстве в Бонне; к тому человеку, который десять лет назад решился настойчиво отклонять замысел Бетховена относительно опеки и усыновления Карла, за что лишился не только дружбы, но даже знакомства упрямого композитора…
Вслед за возобновлением дружбы с Брейнингом, занимавшим довольно значительную должность в Главном Военном Совете, первой заботой Бетховена было воспользоваться содействием «императорско-королевского надворного советника» для определения Карла юнкером в полк, и для облегчения его участи там, если начальство будет относиться с предубеждением к юноше, покушавшемуся на самоубийство; по этому случаю он пишет своему другу:
К Брейнингу.
Относительно Карла нужно иметь в виду три вещи: во-первых, чтобы с ним не обращались, как с преступником, иначе последствия будут обратные желанным; во-вторых, чтобы получать повышения, он ведь не обязан вести жизнь совершенно убогую и незаметную.
В-третьих – ведь ему тяжело быть слишком стесненным в отношении еды и питья, я тебя не упрекаю.
Из следующих двух записок видно, что композитор старался загладить свою вину и сознавал беспутность времяпрепровождения среди людей, чуждых ему по нраву и по возрасту.
К Стефану фон Брейнингу.
Уважаемый друг мой, ты завален работой, я тоже, притом же я все еще чувствую себя не совсем здоровым. Я давно пригласил бы тебя к столу, но до сих пор принужден быть в обществе людей, которые не интересны тебе; гениальный автор моих яств – повар, и талантливые произведения кулинарного искусства обретаются не в собственных, а чужих погребах и кухнях. Впрочем, вскоре все изменится.
Не бери пока фортепианной школы Черни; на днях получу подробные сведения относительно другой. При сем присылаю, обещанный твоей жене, модный журнал и кое-что для твоих детей. Журнал могу вам присылать постоянно; вообще можешь приказывать мне все, что тебе нужно от меня. Любящий и уважающий друг твой, Бетховен.
Надеюсь, вскоре увидимся.
Дорогой и уважаемый!
Наконец, я стал благоразумнее. При сем обещанная для Герхарда фортепианная школа Клементи. Если он ею будет пользоваться, следуя моим указаниям, то наверняка сделает хорошие успехи. Вскоре увижу и сердечно обниму тебя.
Глава XXII1827
Карл в тюрьме. – Поездка в Гнейксендорф. – Возращение и простуда в пути. – Приглашение врачей. – Обращение за помощью к лондонским друзьям. – Подарки короля Прусского, лондонской филармонии и Штумпфа. – У постели больного. – Старые друзья: Вегелер и Пасквалати. – Ряд операций. – Смерть Бетховена. – Похороны. – Эпилог.