Милостивый государь!
Прошу вас посетить меня, так как с некоторых пор страдаю ревмат. или ломот.; хотя я еще в долгу у вас, но это продолжится недолго, я всегда дома; погода не позволяет переступить порога… Надеюсь непременно видеть вас; если можете, то хоть завтра.
Глубоко уважающий друг ваш Бетховен.
Моя квартира: Шварцшпаниер.
2-й этаж № 20, налево.
На пепелище профессора Браунхофера.
Тем не менее приглашенные врачи не явились, вероятно, избегая бесплатного пациента, хотя сами не раз хвастали великодушием. На следующий день композитор просил Карла позвать первого встречного врача, чтобы хоть немного облегчить свои страдания; племянник, не торопясь, отправляется опять в Кольмаркт и, прежде чем приступить к игре, поручает маркеру послать какого-нибудь врача из соседней городской больницы; таким случайным доктором оказался профессор Андрей Ваврух, о котором друзья композитора затем дают отличные отзывы.
– Это опытный специалист и довольно известный, – говорит больному Брейнинг.
– Прекраснейшая личность, заслуживающая полного доверия, – замечает Шиндлер.
– Я не знаком с ним, но слышал о нем много хорошего, – прибавляет Хольц.
Наконец, сам врач пишет ему в тетрадь:
– Большой поклонник вашего гения употребит все усилия, чтобы облегчить ваши боли.
Профессор Ваврух.
В своих воспоминаниях, опубликованных через месяц после смерти, Бетховена, он рассказывает следующее:
«Меня позвали только на третий день… я нашел у него признаки воспаления легких. Лицо его горело, он харкал кровью, дыхание вырывалось с большим трудом, и боль в боку позволяла лежать только на спине. Энергичные меры, принятые против воспаления, вскоре вызвали желанное облегчение; организм его в этот раз также оказался победителем; кризис прошел благополучно, и он был настолько вне опасности, что на пятый день мог сидеть, рассказывать мне все пережитые им бедствия. На седьмой день он чувствовал себя так хорошо, что мог встать, ходить, читать и писать. На восьмой день я очень перепугался. Я нашел утром Бетховена расстроенным, кожа его пожелтела; оказалось, что ночью он чуть не умер от страшного поноса. Припадок этот был следствием сильного гнева, глубокого огорчения, вызванного неблагодарностью и незаслуженным оскорблением (подменой перстня). Он весь трясся и корчился от боли в печени и кишках; ноги его, до сих пор немного опухшие, совершенно налились… С этого дня у него стала развиваться водянка. Друзья старались успокоить его, и вскоре он, действительно, забыл о полученном оскорблении… Уже на третьей неделе началось по ночам удушье. Огромное скопление воды требовало немедленной операции, и я был принужден предложить прокол в области живота, чтобы предупредить разрыв наружных покровов; приглашенный на консультацию врач Штауденхейм нашел также это средство необходимым, и Бетховен, подумав минуты две, согласился на прокол. 18 декабря хирург Зейберт сделал операцию со свойственным ему искусством. Видя целый поток воды, Бетховен заметил оператору, что это напоминает Моисея, высекающего жезлом своим воду из скалы. Вскоре затем маэстро почувствовал значительное облегчение».
Так прошел первый период болезни, принятой д-ром Ваврухом за воспаление легких, но, по уверению других врачей, бывшей воспалением брюшины. О количестве принятых больным слабительных сиропов можно судить по счету кухарки Зали, уже в середине декабря собравшей 80 пустых бутылок и продавшей их по два крейцера за каждую.
Почти все лица, присутствовавшие при первой операции, считают долгом сказать несколько слов больному.
Карл. – Сейчас все будет кончено, вода потечет скорее.
Ваврух. – Пять с половиною кружек воды. Вы держались рыцарем.
По уходе врачей Карл замечает: «Будь же доволен тем, что сошло отлично; могло быть иначе. Ваврух уверяет, что вода накопилась в тебе годами», а Зейфрид прибавляет: «Лучше вода из живота, чем из пера».
В последующие дни сделаны, между прочим, такие записи:
Шупанциг. – Мы пробовали играть ваше последнее произведение; оно прелестно. Артариа слушал его и был в восторге. Вперед радуюсь квинтету. Я ему сказал, что он уже начат, и он остался очень доволен.
Карл. – Через 3–4 недели, вероятно, придется мне маршировать в Португалию.
Шиндлер. – Уже всем известны подробности; со всех сторон справляются о вашем здоровье. Жаль, что это случилось именно теперь, после того происшествия. Если бы вы не были так потрясены и печальные воспоминания не волновали вас, то выздоровели бы скорее. Но мудрец покорен судьбе.
Развлекая больного, приятели продолжают свои реплики, и у постели композитора ведутся такие разговоры:
Шиндлер. – Говорят, что Карл виною болезни вашей… Даже Мальфати сказал, что причина болезни этой кроется в нравственных потрясениях, пережитых вами в последнее время. Кажется, он отчасти прав… Мальфати спрашивал: как мог Бетховен схватить эту болезнь?.. Он спросил профессора Вавруха, наблюдал ли он ухудшение в вашем положении после какой-нибудь неприятности? Последний ответил, что наблюдал это уже несколько раз, на что Мальфати заметил: очевидно, в этом причина болезни и ее постоянных колебаний… Вы можете сами спросить Мальфати, он объяснит вам все обстоятельнее.
Карл. – Если бы мы остались в имении его, то пришлось бы после обида ходить в гостиницу, чтобы утолить голод…
Бетховен. – Скверная говядина, да еще гусь! Так можно умереть с голода.
Шупанциг. – Это была неудачная затея; ведь можно было предвидеть условия жизни там.
Хольц. – Милорд сказал Иоганну, что вы нажили болезнь от плохого питания у него.
Шиндлер. – Я удивлялся, что вы так долго оставались там в эту ужасную погоду, да еще пользовались милостью!!! Им не стыдно было говорить при вас такие вещи?
Иоганн. – За две первые недели не плати ничего… Я сделал бы для тебя больше, если бы меня не обременяли налоги. Если хочешь жить у нас, то можешь иметь все за 40 фл. в месяц, это составит 500 гульденов в год.
Расчет брата был практичен и не лишен выгоды для него, но, конечно, не мог соблазнить композитора даже в те минуты, когда одиночество и беспомощность особенно угнетали его.
Во время болезни композитора в тетради записываются отрывки из бесед с ним, но не одни тетради покрываются речами врачей и друзей; всякий писал где попало: в разговорных тетрадях, на листах нотной бумаги и на аспидной доске; приведем здесь несколько отрывков, относящихся к декабрю месяцу.
Карл. – Я дождусь доктора… Я тоже провел ужасные ночи… Он находит, что тебе гораздо хуже, чем вчера… Доктор требует, чтобы кто-нибудь был поблизости ночью: Фекла может спать несколько ночей в соседней комнате… В уходе за тобой я был вполне исправен, что может, наконец, подтвердить сам доктор… Я был у фельдмаршала Штутерхейма, он был sehr charmant и приказал мне выехать через 5–6 дней в полк… Визиты доктора Вальбруха (Вавруха): 5-го – 1 раз; 6-го – 2 раза; 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, каждый день по одному разу… Фекла опять обманывает, обсчитывает…
Шиндлер. – К. М. Вебер приехал в Лондон, когда дни его были уже сочтены.
Ваврух. – Сегодня язык более обложен. Что вы кушали? Вы сердились?..
Да, ответим мы, Бетховен сердился, он был взволнован и возмущен по случаю подозрительной истории с перстнем от Прусского короля.
Еще два года тому назад, озлобленный поведением немцев, польщенный заказом квартетов и медалью французского короля, автор задумал было посвятить 9-ю симфонию кн. Голицыну или Людовику XVIII, но после долгих колебаний возвратился к первоначальной мысли посвящения королю прусскому Фридриху-Вильгельму III и просил через посольство соответствующего разрешения; получив его, Бетховен стал носиться со вздорной мыслью, которую еще недавно, в более нормальном состоянии, отвергал и осмеивал: теперь он мечтает получить орден, хотя эту мечту осуждает даже беспутный Карл. «Едва ли, – говорит ему последний, – орден может содействовать твоей славе… Орден не имеет значения; иное дело – дворянское достоинство». Тем не менее Бетховен отмечает у себя в дневнике: «Даннекер, Штифт и др. получили орден… Кажется орден, подобно дворянству, дает большие права»; вместе с тем автор старательно переписывает партитуру и передает ее берлинскому придворному библиотекарю Шпикеру, прехавшему в Вену, поручив Хольцу переговорить об ордене. «Он ответил, – пишет Хольц, – что нет препятствий, что стоит ему сказать слово королю – и через несколько дней последует награждение орденом. Все это очень легко устроить, так как король очень высокого мнения о вас».
В то же время композитор шлет благодарность королю.
Ваше величество!
Глубоко осчастливлен на всю жизнь милостивейшим разрешением вашего величества всеподданнейше представить вам настоящее произведение. В. величество являетесь не только отцом ваших подданных, но и покровителем искусств и наук. Ваше всемилостивейшее разрешение тем более радует меня, что имею счастье состоять, как гражданин Бонна, в числе ваших подданных.
Прошу принять сие произведение, как ничтожный знак глубокого почтения к вашим добродетелям.
Вашего величества всеподданнейший, преданнейший
Людвиг ван Бетховен.
В первые же дни болезни композитора был получен приказ Фридриха-Вильгельма III, каковым приказом Бетховену пожалован бриллиантовый перстень, получение которого оказалось ныне более желанным, чем ожидавшегося ордена, так как тощий кошелек композитора все чаще приводил его в затруднительное положение, а предстоящий отъезд Карла и болезнь вызвали усиленные расходы. Вместе с приказом и футляром было получено письмо короля:
Мне было очень приятно получить новейшее из ваших произведений, пользующихся вполне заслуженною славою. Благодарю за присылку его и в знак истинного благоволения препровождаю при сем бриллиантовый перстень.
Фридрих-Вильгельм. Берлин, 25 ноября 1826 г.
Польщенный композитор набрасывает в разговорной тетради эскиз записки к прусскому посланнику, графу Хацфельду.