«Сейчас возвратился к себе от Бетховена; он в агонии. Великое светило померкнет навеки ранее, чем это письмо будет за пределами Вены. Сейчас он еще в полном сознании».
«Я осторожно изложил общее желание на листе бумаги, – рассказывает сам профессор Ваврух, – Бетховен прочитал написанное необыкновенно спокойно, медленно и задумался; лицо его просияло, он крепко пожал мне руку и сказал: “пригласите священника…” Он причастился с глубоким благоговением, а затем, обращаясь к окружающим, в числе которых были Шиндлер, Бреининг, Иенгер, Ансельм Хютенбренер (композитор из Граца) и мать Карла, проговорил: “Plaudite, amici, finita est comoedia…” После причастия он сказал священнику: “Благодарю вас, батюшка; вы доставили мне утешение…” Затем он еще раз напомнил о предстоящем появлении в печати квартета ор. 131, о благодарности лондонской филармонии и всей английской нации, которую “да благословит Господь!”»
«В полдень, – рассказывает Шиндлер, – привезли вино из Майнца. Я поставил 2 бутылки перед постелью, он посмотрел на них и проговорил: “жаль, жаль, слишком поздно!” Это были его последние слова. Наступила агония».
Множество знакомых, поклонников и любопытных толпилось в этот день перед домом на Schwarzpaniergasse. Черни, Хаслингер и Пирингер в последний раз пожали ему руку; Шуберт, потрясенный видом страдальца, и многие другие спешили удалиться. Кастелли и Хольц, стоя на коленях, целовали его руку, а последний отвечал лишь жестами, призывая на них благословение неба. Такими же жестами и потухавшим взором встретил он художника Тельчера, пришедшего набросать внешность Бетховена, но это удалось сделать лишь потом, когда замолк бред, когда стихло хрипение, когда прекратились страдания.
Брат Иоганн, задумавший найти и унести к себе все ценное, в особенности акции и деньги, был выгнан возмущенными друзьями умирающего. Две служанки, Зали и Фекла, удивляли всех своим усердным и терпеливым уходом, своими заботами и неутомимостью, вызывая воспоминание о прислуге минувших дней, предпочитавшей брань и единоборство; Рау даже просил лондонскую филармонию о денежном пособии двум служанкам, проявившим необыкновенную любовь и преданность к великому маэстро.
«Смерть отчаянно боролась с крепким организмом, с могучим еще дыханием легких, – рассказывает Брейнинг, – зрелище было ужасное. Страшно было видеть великий гений во власти разрушительных сил». По временам ему вливали ложечкой полученное от Шотта вино, но организм перестал принимать это подкрепляющее средство, вино выливалось назад.
Чудным весенним утром начался понедельник 26 марта; небо было безоблачно, солнце ярко освещало обширную площадь перед окнами Бетховена; небольшие часы в виде пирамиды, полученные в подарок от княгини Лихновской лет двадцать тому назад, отбивали последние секунды композитора. К полудню появились признаки надвигавшейся грозы, на лице Бетховена вновь отразилось выражение страдания, стрелка часов остановилась, звуки маятника замолкли…
Юного Брейнинга позвали домой к уроку музыки, его отец и Шиндлер отправились выбрать место на ближайшем кладбище. В 5 часов гроза разразилась, потрясая дома раскатами грома и осыпая улицы градом. Через час Хютенбренер закрыл глаза покойника. Возвратившихся с Берингова кладбища друзей мать Карла встретила словами:
– Все кончено.
На следующий день, 27 марта, Брейнинг, Шиндлер и брат Иоганн занялись описью имущества; ценностей оказалось: наличными деньгами – 1215 фл. и 7 билетов австрийского национального банка, завещанных Карлу; впрочем, последних долго не могли найти, несмотря на старательные поиски, их не оказалось даже в конторке, где вместо акций нашли старые письма к «бессмертной возлюбленной». Не морочат ли меня эти друзья? – подумал брат Иоганн, – не присвоили ли акций и только для вида ищут теперь?
Взволнованный такого рода намеком Иоганна, Брейнинг поспешил домой к обеду, а затем послал за Хольцем, который явился немедленно и без труда отыскал акции в секретном ящике шкафа. Все имущество было опечатано, а в отдельном протоколе упомянуто о смертном случае в Альзерфорштадте, где умер Людвиг ван Бетховен, композитор, холостой, 56-летнего возраста.
В тот же вечер доктора Вагнер и Рокитанский произвели вскрытие трупа, обнаружившее значительное изменение селезенки и печени. На поверхности тела видны были глубокие пролежни, от которых не избавила больного баночка мази, присланная Брейнингом. Часть височных костей, со слуховым органом, была выпилена и консервирована, вследствие чего нарушена была связь челюстей, и лицо стало совершенно неузнаваемо; к тому же за последние месяцы выросла борода, длинные седые волосы перепутались космами, кожа складками висела на широких костях. Цирюльник, призванный сбрить бороду, нашел работу весьма затруднительной и просил за нее один дукат, а потому Даннхаузер и Ранфтл, два художника, пожелавшие нарисовать покойника и снять с него маску, сами занялись бритьем; относительно львиной гривы позаботились многочисленные поклонники, побывавшие тут 28 марта и унесшие каждый по пряди волос.
Покойник лежал лицом к входящим в гостиную, небольшую комнату с двумя окнами, примыкавшую к кабинету.
Приглашение на похороны в 3 часа дня 29 марта было напечатано в газетах и раздавалось в магазине Хаслингера в Патерностергассе. Толпа любопытных, сбежавшихся на зрелище, была так велика, что пришлось запереть ворота, но все старания Шиндлера и Брейнинга установить порядок были тщетны; когда гроб снесли во двор, то хлынувшая с улицы масса оттеснила распорядителей и прижала их к стене. В этот прекрасный весенний день каждому хотелось побывать на похоронах Бетховена, потому что там можно было лицезреть всех знаменитых венских артистов и музыкантов, шествующих за гробом, там можно было послушать много интересной музыки, отчасти исполнявшейся артистами итальянской оперы. Во дворе был исполнен «Торжественный хорал» Вебера на слова Шиллера («Смерть быстро наступает»); затем к гробу подошли справа Эйблер, Хуммель, Зейфрид и Крейцер, слева Вейгль, Гировец, Генсбахер и Вюрфель, все в траурном облачении, с развевающимся флером; подняв гроб, они понесли его в Alserkirche (церковь миноритов во имя Св. Троицы), предшествуемые учениками консерватории, украшенными белыми розами и букетами лилий; с такими же украшениями выступали факельщики: Фр. Шуберт, Лаблаш, Черни, Грильпарцер, Бернард, Бем, Кастелли, Давид, Граф, Хаслингер, Хольц, Линке, Майзедер, Пирингер, Штрейхер, Шупанциг, Больфмайер и др.
Целый час продолжалось шествие двадцатитысячной толпы на небольшом расстоянии от квартиры до церкви, причем непрерывно раздавались величественные гармонии Miserere (Equal), написанного Бетховеном в 1812 году в Линце на смерть соборного органиста и изданного Хаслингером лишь в июне 1827 года; в церкви исполнена была «Вечная память» (Libera) Зейфрида. Затем гроб поставлен на утопавший в венках катафалк, запряженный четверкой лошадей, и кортеж, постепенно сокращавшийся, направился к кладбищу.
По пути Франц Шуберт успел зайти с некоторыми приятелями в ресторан Mehlgrube и, наполнив вином стаканы спутников, сказал:
– Господа, пью в память нашего великого Бетховена и в память того из нас, кто первый последует за ним в могилу.
Всего через полтора года Шуберт покоился рядом с прахом Бетховена.
Лишь здесь, на кладбище, полиция разрешила драматическому артисту Аншютцу прочесть надгробное слово, написанное поэтом Грильпарцером:
«Это был артист, всем обязанный искусству. Глубокие раны нанесла ему жизнь, но, подобно пловцу, укрывавшемуся в гавани, он прибегал к тебе, божественное искусство, ниспосланное небом для утешения нас в печали. Это артист, не имеющий равного себе… В этом артисте скрывался человек в лучшем, в высшем значении этого слова. Его считали мизантропом, ибо он бежал от людей, его считали бесчувственным, ибо он не сочувствовал мелочным страстям толпы…»
На свежей могиле могучего титана, опущенного в тесную яму, не было недостатка в слезах, когда друзья и поклонники его бросали на гроб первые горсти земли. Хуммель сложил здесь три лавровых венка и удалился с немногими приятелями после того, как могила уже совершенно была засыпана и рабочие сложили свои лопаты.
Спустя неделю, 3 апреля, в церкви августинцев состоялась панихида, заказанная венскими издателями, причем исполнен был реквием Моцарта.
По смерти маэстро, 4 апреля, «Аугсбургская всеобщая газета» вздумала бросить упрек всем лицам, содействовавшим присылке Бетховену 100 фунтов стерлингов из Лондона, а в особенности Мошелесу. «Нетрудно было убедиться Мошелесу в том, – писала она, – что столица наша любит музыку и поощряет таланты, а потому не понятно стремление собирать деньги в Лондоне для венского артиста… Известие это возмутило всех. Покойный не нуждался в такой дани, и никто не имел права предупредить правительство, покровительствующее искусствам, и общество, любящее их. Стоило сказать лишь слово, и Бетховен получил бы тысячи гульденов, но его не хотели оскорбить таким поступком тем более, что он получал пенсию от е. и. в. эрцгерцога Рудольфа и некоторых других лиц. Истинным австрийским артистам не подобает прибегать к великодушию британцев. Сам Бетховен совсем не желал этого…» Эти строки, продиктованные, очевидно, избытком патриотизма, а не истиной, вызвали весьма сдержанное опровержение Брейнинга, указавшего на беспомощность Бетховена в житейских делах, на его глухоту, на отношения к племяннику, на последнюю тяжкую болезнь и великодушие англичан, выраженное в подарке Штумпфа. Друг детства Бетховена, переживший его лишь двумя месяцами, видимо, не хотел вызывать над еще свежей могилой великого композитора полемики с недобросовестными публицистами. Однако история воздала suum cuique.
Вторая панихида, с реквиемом Керубини, состоялась 5 апреля по почину общества любителей церковной музыки при церкви Св. Карла; как под мрачными сводами церкви на Angustinerstr., так и между величественными колоннами храма на Karlgasse прошло в эти дни немного публики. Группа артистов задумала немедленно устроить концерт, сбор с которого дал бы возможность воздвигнуть памятник на могиле Бетховена; однако энергия их была быстро парализована неизбежными в таких случаях затруднениями и хлопотами. Венское музыкальное общество, избравшее несколько месяцев тому назад Бетховена своим почетным членом, устроило панихиду с реквиемом Керубини (26 апреля) в церкви августинцев. В течение нескольких недель газеты печатали стихотворения, посвященные памяти маэстро, воспоминания о нем, описание похорон и т. п. Пирингер посвятил один из своих «духовных концертов» (3 мая) произведениям Бетховена, были исполнены симфония c-moll, концерт c-moll, Adelaide и др.; сбор предназначался на сооружение памятника.