Pour Mr de Gleichenstein.
Ответь мне относительно шляпы.
Поручая Глейхенштейну переговоры с промышленной конторой Шрейдогеля и Веста, композитор при этом пишет:
Приятель мой, г-н фон Глейхенштейн, имеет сделать вам некоторое предложение относительно меня; если вы его примете, то премного обяжете меня. Подобное предложение вызвано не недоверием к вам, но предстоящими большими расходами, вследствие нездоровья моего, а также невозможностью получить деньги, именно теперь, там, где мне должны.
Ваш преданный Бетховен.
Баден, 23 июля.
Надеюсь получить от тебя ответ. Что касается письма Зимрока, то думаю, что ему можно было бы дать эти вещи с некоторыми изменениями, так как это, во всяком случае, составит некоторую сумму. Можно было бы заключить с ним только для Парижа. После ведь он может делать, что ему угодно. Таким образом, промышленная контора не может иметь против. Как ты думаешь? Мне еще не совсем хорошо; думаю, что будет лучше. Приезжай поскорее ко мне; обнимаю тебя от всего сердца. Много поклонов от меня одному весьма известному месту.
Твой Бетховен.
Баден, 16 июля.
Моему другу, подобному камню, но не имеющему себе подобного в добре и зле.
Милый, добрый ГЛ Ты не пришел вчера. Во всяком случае, мне пришлось написать тебе сегодня, по заключению Шмидта мне нельзя оставаться здесь дольше! Поэтому прошу тебя взяться сейчас же за дело в промышленной конторе. Что же касается барышничания, то можешь поручить это моему брату-аптекарю. Так как дело довольно важное, и ты до сих пор устраивал для меня дела с пром. конторой, то по многим причинам нельзя возложить этого на моего брата. Вот несколько строк относительно дел с пр. к. Если ты завтра собираешься сюда, то устрой так, чтобы я мог выехать с тобою. Прощай! Я люблю тебя; сколько бы ты ни бранил все мои поступки, о которых ты судишь с неправильной точки зрения, ты не убедишь меня в этом. Может быть, Вест может приехать с тобой.
Твой Бетховен.
Милый, добрый Глейхенштейн!
Передай, пожалуйста, это завтра переписчику. Как видишь, дело идет о симфонии. – Впрочем, если он не окончит завтра квартета, то отдай ее тогда в промышленную контору. Можешь сказать моему брату, что я ему, конечно, не буду больше писать. Причину я уже знаю. Дело в том, что он одолжил мне денег и еще кое-что оплатил за меня и потому – я знаю своего брата – он уже теперь озабочен, так как я не могу еще возвратить ему. Да к тому же, вероятно, и та особа внушает ему мысль о мести против меня. Лучше я возьму все 1500 гульденов (из промышленной конторы) и заплачу ему. Тогда будет конец всей истории.
Да сохранит меня Бог от необходимости принимать благодеяния братьев. Всего лучшего.
Поклон Весту. Твой Бетховен.
NB. Я послал отсюда симфонию в промышленную контору; они, вероятно, ее уже получили. Когда снова придешь сюда, привези хорошего сургуча.
Его Высокородию г-ну фон Глейхенштейну
Хорошо бы, если бы ты потребовал 60 фл. свыше 1500, или же, если ты думаешь, что я имею на то право, то 1600. Впрочем, предоставляю все твоему усмотрению, в пределах законности и справедливости.
Я нездоров, и потому не могу прийти к тебе. Возьми несколько бутылок вина, присланного тебе раньше. Могу себе представить, как приезд М. беспокоит тебя. Поэтому не могу даже просить тебя, чтобы ты навестил меня. Если же можешь, то зайди. Прощай.
Люби меня твой Бетховен.
Pour mon ami Baron de Gleichenstein.
Твоя жизнь протекает среди тихого, спокойного моря, или уже в надежной пристани. Страданий друга, который переживает бури, ты не чувствуешь или не можешь чувствовать. Что могут думать обо мне на звезде Венере, Урании, как могут обо мне судить, не видев меня? Моя гордость так унижена. Незваным я поеду туда с тобой. Приходи ко мне завтра утром, я буду ждать тебя к завтраку около 9 часов. Пусть Дорнер придет когда-нибудь в другой раз с тобою. Если бы ты только был откровенен. Ты, наверно, скрываешь кое-что от меня, ты хочешь пощадить меня, но возбуждаешь во мне этим неведением еще больше страданий, чем может принести самое ужасное известие. Прощай! Если не можешь прийти, то сообщи мне заблаговременно. Думай и заботься обо мне. Бумаге нельзя доверить больше ничего из того, что во мне происходит.
Твое сообщение вновь низвергло меня из сферы высокого восторга глубоко вниз. К чему это прибавление: ты хотел мне дать знать, когда будет музыка? Разве я ничто иное как только музыкант, твой или кого-нибудь другого? По крайней мере, так можно понять. Итак, я должен вновь и только в себе самом искать утешения; иного для меня не существует в мире. Дружба и подобные ей чувства наносят мне только раны. Да будет так! Для тебя, бедный Б., нет счастья в жизни! ты должен все создавать сам в себе и только в идеальном мире найдешь друзей! Прошу тебя, успокой меня: сам ли я виноват во вчерашнем? Если же ты не можешь этого, то скажи мне правду, я выслушиваю ее так же охотно, как и высказываю. Теперь еще есть время, истина еще может принести мне пользу. Прощай! Пусть твой единственный друг Дорнер ничего не знает обо всем этом.
Милый друг. Так поздно ужасно. Прижимаю горячо к сердцу всех. Что мешает мне сделать это. Прощай, в среду утром буду у тебя. Письмо написано так, что его может прочесть весь мир. – Если бумага обложки покажется тебе недостаточно чистой, то возьми другую. Ночью я не мог различить, насколько она чиста. – Прощай, милый друг, думай и заботься также о твоем верном друге Бетховене.
Насколько было глубоко увлечение Бетховена, видно из того, что весной 1810 года он озабочен приобретением своего метрического свидетельства, необходимого при бракосочетании; с этой просьбой он обращается к доктору Вегелеру в Бонне, которому в то же время Брейнинг пишет: «уже более трех месяцев я не видел Бетховена; все это время он мне присылает дружеские записки, но не знаю причины, почему же он не навещает меня более».
Вена, 2-го мая 1810 года.
Добрый, старый друг. Эти строки, я думаю, вызовут твое удивление. Я часто вспоминаю тебя, хотя ты не имеешь тому письменных доказательств. Между моими рукописями уже давно лежит одна, предназначенная тебе; летом, наверное, получишь ее. Вот уже два-три года, как я прекратил тихую, спокойную жизнь и силой вовлечен был в светскую. До сих пор она не дала мне ничего хорошего; скорее – наоборот. Но кто же не подвергался влиянию внешних бурь? И все-таки я был бы счастлив, быть может, одним из счастливейших людей, если бы демон не поселился в моих ушах. Если бы я не прочел где-то, что человек не вправе добровольно расстаться с жизнью до тех пор, пока в состоянии еще творить добро, я уже давно покончил бы с собою. О, жизнь так прекрасна, но для меня она отравлена навсегда.
Ты не откажешь мне в дружеской просьбе: доставь мне метрическое свидетельство мое. Все расходы, которые с этим сопряжены, можешь немедленно получить от Стефана Брейнинга, который получит от меня. Если по-твоему необходимо для этого съездить из Кобленца в Бонн и дать себе труд поискать там, то поставь все расходы на мой счет. Следует обратить внимание именно на то обстоятельство, что еще раньше меня родился мой брат, уже умерший, который также назывался Людвигом, только с прибавкою – Мария. Для того, чтобы точно определить мой возраст, следует найти, прежде всего, сведения об этом брате, ибо мне известно, что из-за него произошла ошибка, по которой меня считают старше. К сожалению, некоторое время я жил, сам не зная, сколько мне лет. Была у меня памятная книжка с соответствующими сведениями, но затерялась, Бог весть каким образом. Итак, не сердись, если я по дружбе прошу тебя разыскать Людвига-Марию и нынешнего Людвига, явившегося после него. Чем скорее пришлешь мне метрическое свидетельство, тем более меня обяжешь. Рассказывали мне, что ты поешь в ваших франкмасонских ложах одну из моих песен, вероятно, в E-dur, которой у меня самого не имеется. Пришли мне ее; обещаю вознаградить тебя иным образом, втрое, вчетверо. Не забывай обо мне и относись благосклонно, хотя я, казалось бы, этого совершенно не заслуживаю.
Обними и поцелуй уважаемую супругу твою, детей твоих и все, что тебе мило, от имени друга твоего
Бетховена.
Вегелер, исполнивший немедленно просьбу Бетховена, напрасно ждал от последнего несколько строк благодарности; спустя лишь три месяца он получил от своего шурина, Стефана Брейнинга, письмо, в котором последний извещал, что Бетховен еженедельно собирался писать Вегелеру, но, видимо, обстоятельства изменились, предположения о браке не осуществились, и нечего больше думать о признательности за труды по доставке метрического свидетельства. Неожиданно для нашего композитора Тереза Мальфати была помолвлена и вскоре стала баронессой фон Дросдик.
В двух дальнейших записках Бетховена к Глейхенштейну нет ни слова о красавице Терезе; влюбленный музыкант, затаив в глубине сердца страдания отвергнутого поклонника, уступает место деловому человеку, выражающему заботы о друге своем Брейнинге и т. п. Затем, когда Глейхенштейн, женатый на сестре Терезы Мальфати, Анне-Матильде, покидает Вену, композитор наш дает ему рекомендательное письмо к Петру Винтеру, придворному капельмейстеру, автору модной тогда оперы «Прерванное жертвоприношение».
Милый, добрый Глейхенштейн. Не могу никак воздержаться и не выразить тебе беспокойства своего относительно лихорадочно нервного состояния Брейнинга; не могу не просить тебя в то же время, чтобы ты привязался к нему крепче, насколько это возможно, или, лучше, чтобы ты постарался притянуть его ближе к себе. Обстоятельства не позволяют мне исполнить вполне высокий долг дружбы. Поэтому прошу тебя, заклинаю тебя, во имя добрых благородных чувств, которыми ты, конечно, обладаешь, взять на себя эту заботу, преследующую меня. В особенности было бы хорошо, если бы ты постарался брать его почаще с собою и удерживал бы его (каким примером прилежания мог бы он служить тебе) от чрезмерных и, мне кажется, не всегда необходимых занятий. Не можешь поверить, в каком возбужденном состоянии я уже нашел его. Вчерашнюю досаду его ты знаешь. Все это последствия его ужасной раздражительности, которая убьет его, если он не будет предупреждать ее.