вы слушаете, то будто ласкаете вашего собеседника. Мой слух, к сожалению, представляет преграду к дружескому общению с окружающими. Впрочем, если бы я знал вас ближе, то, вероятно, в состоянии был бы понять этот крайне пугливый взгляд ваших глаз! Он так изумил меня, что я этого никогда не забуду. Милая подруга! дорогая моя… Искусство! Кто понимает его и с кем можно поговорить об этой великой богине… Как любы мне те несколько дней, когда мы вместе болтали или, еще более, переписывались. Я спрятал все эти маленькие записки, в которых находятся ваши остроумные, милые, дорогие ответы. Итак, я обязан своему скверному слуху тем, что лучшая часть этих беглых разговоров записана. Со времени вашего отъезда имел я много неприятностей, провел немало тех тягостных часов, когда исчезает способность к работе. После вашего отъезда, около трех часов бегал я по Шенбрунну и к Bastey, не встретив ни одного ангела, который бы так овладел мною, как ты, ангел… Простите, милая подруга, за такое отклонение в тоне: подобные интервалы мне необходимы для того, чтобы высказать все, что у меня на сердце. А Гете вы написали обо мне, не правда ли? Я готов спрятать голову свою в мешок, чтобы ничего не слышать и ничего не видеть из всего, что происходит в мире, ибо тебя, милый ангел, больше не встречу! Но письмо я все же получу от вас. Живу надеждой; ведь ею живет полмира; она была спутницей всей моей жизни; иначе что стало бы со мною! При сем присылаю собственноручно мною написанный романс как воспоминание о той минуте, когда я познакомился с вами. Посылаю также и то, что мною сочинено с тех пор, как я простился с тобой, мое сердце, моя дорогая!
О сердце, сердце, что с тобою,
Что властно так тебя гнетет?
Пред жизни новою зарею
Мой ум тебя не узнает…
Да, милая подруга, отвечайте мне на это; напишите мне, что означает перемена в отношениях ваших ко мне с тех пор, как сердце мое сделалось таким мятежным? Пишите вашему преданному другу
Бетховену.
В следующем году Бетховен пишет ей вновь; пораженный вестью о ее предстоящем браке он шлет ей лучшие пожелания, благодарит за память, о чем он узнал из письма Беттины к Тоне (жене Франца Брентано, Антонии, урожденной Биркеншток); тут же, цитируя Жанну д’Арк, жалуется он на свое нынешнее положение и предлагает вспомнить стихотворение Шиллера «Реки», где река Шпрее говорит:
«Некогда Рамлер дал мне язык, а материю – Цезарь; я похвалялась тогда, но зато ныне молчу».
Вена, 10-го фев. 1811 г.
Любезная, милая подруга!
Я получил уже два письма от вас и вижу из письма вашего к Тоне, что вы постоянно меня вспоминаете и притом с чрезвычайным участием. Ваше первое письмо носил я при себе все лето и часто находил в нем свое спасение. Хотя я и не пишу вам часто и вы от меня ничего не получаете, но мысленно 1000, 1000 раз пишу вам тысячу писем; если бы даже вы сами не описали, то я мог бы представить себе, каково вам в Берлине, среди мировой пошлости, рассуждения, бездарной болтовни об искусстве!!! Лучшее изображение этого находится в стихотворении Шиллера «Реки», где Шпрее говорит… Вы выходите замуж, милая подруга, или же это уже свершилось; и я не мог еще раз видеть вас до этого. Да стекутся к вам и супругу вашему все блага, которыми украшается супружество!
Что могу вам сказать о себе? «Жалей меня, оплачь мою судьбу!» – восклицаю я вместе с Жанною. Если удастся мне прожить еще несколько лет, то и за это и за все прочее, хорошее или худое, воздам благодарность Всевышнему. Если будете писать обо мне Гете, то подберите слова, которые выразили бы ему мое искреннее почтение; я сам собираюсь писать ему насчет «Эгмонта», к которому я сочинил музыку, и это только из любви к стихам, которые доставляют мне блаженство. Но кто в силах выразить благодарность великому поэту, драгоценнейшей жемчужине всей нации. Ну, милая, добрая Б., довольно. Сегодня вернулся я в четыре часа утра с вакханалии, где мне пришлось много смеяться, чтобы сегодня почти столько же поплакать; шумная радость весьма часто заставляет меня углубляться в самого себя. Много благодарен за предупредительность Клементия. Что касается кантаты, то здесь такие вещи для нас не имеют особенного значения, другое дело в Берлине. Что же касается моего расположения, то сестра владеет им в такой мере, что брату немного остается. Довольно ли будет с него? Затем, прощай, любезная, милая Б.; целую тебя с грустью в лоб и тем прикладываю к тебе, как печатью, все мои помышления.
Пишите скорее, скорее, чаще вашему другу Бетховену.
Спустя еще год композитор продолжает свои нескромные признания в любви к той, к которой его постоянно влек «внутренний голос».
К Беттине фон Арним.
Милейшая, добрая Беттина!
Короли и князья могут, пожалуй, давать звание профессора, дарить чин тайного советника и другие титулы, навешивать орденские ленты, но производить великих людей они не в состоянии, создавать умы, выдающиеся над жалкой толпой – вещь для них непосильная, и потому к ним надо относиться с уважением. Когда сходятся такие двое, как я и Гете, то следовало бы этим знатным господам иметь в виду наши понятия о великом. Вчера, возвращаясь домой, мы встретили всю императорскую семью; издали мы заметили их приближение, и Гете высвободил свою руку из моей, чтобы отойти в сторону, и, несмотря на все мои увещания, он остановился в стороне неподвижно. Я надвинул шляпу на голову, застегнул свой сюртук и, заложив руки назад, пошел среди густой толпы. Князья и блюдолизы образовали шпалеры; герцог Рудольф снял предо мною шляпу, императрица поклонилась первая. Эти господа знают меня. Мне смешно было смотреть, как процессия дефилировала пред Гете, стоявшим в стороне с обнаженной и низко склонившейся головой. После того я намылил ему голову, не давая пощады и упрекая во всех его прегрешениях, в особенности против вас, милейшая подруга, ибо как раз речь зашла о вас. Господи! если бы я мог так проводить с вами время, как он, верьте мне, я создал бы много более великого. Музыкант тоже поэт: пара глаз может его внезапно перенести в лучший мир, где музы могут, шутя, внушить ему великие творения. Что только не приходило мне в голову, когда я познакомился с вами ближе у маленькой обсерватории, во время чудного майского дождя, бывшего для меня также весьма плодотворным. Из глаз ваших проникли тогда в мое сердце прекраснейшие темы, которые станут восхищать мир только тогда, когда Бетховен не будет больше дирижировать. Если Бог подарит мне еще несколько лет жизни, то я должен вновь видеть тебя, милейшая, любезная подруга; этого требует внутренний голос, который никогда не обманывает меня. Души также могут любить друг друга. Я всегда буду добиваться вашей любви. Ваша похвала мне милее всего в мире. Я высказал Гете свой взгляд относительно того, насколько одобрение действует на нас и что от людей, ему подобных, желательно услышать обстоятельное мнение. Умиление пристойно только бабам (прости мне это); в мужчине музыка должна воспламенять дух. Ах, милое дитя, давно уже мы сходимся во взглядах!!!! Ничего нет лучше, как обладать прекрасной душой, которая узнается во всем и пред которой нет надобности скрываться. Необходимо быть чем-нибудь, если хотят чем-нибудь казаться. Свет должен узнавать людей; он не всегда несправедлив. Я в этом не нуждаюсь, потому что преследую более возвышенную цель.
В Вене буду ожидать от вас письма; пишите скорее, скорее и как можно больше; через неделю я буду там. Двор отправляется завтра, а сегодня они играют еще раз. Он прошел с императрицею всю ее роль. Его герцог и сам он хотят, чтобы я сыграл что-нибудь из моих сочинений; я отказал обоим. Они оба влюблены в китайский фарфор. Тут уж снисхождение – вещь необходимая, так как ум больше не руководит ими; но я, ради их сумасбродства, играть не стану. Я не делаю бессмысленных поступков, для толпы или князей, которые никогда не остаются в долгу. Прощай, прощай, добрейшая. Последнее твое письмо лежало целую ночь на груди моей и услаждало меня. Музыканты позволяют себе все.
Боже, как я люблю вас. Твой вернейший друг и глухой брат Бетховен.
Теплиц, 15-го августа 1812 г.
Бетховен и Гете
Подруга Гете еще долгие годы оставалась кумиром композитора и, вероятно, не раз содействовала полету его фантазии, вдохновляемой музой Гете.
Создание музыки к «Эгмонту» вызвало обмен письмами между композитором и поэтом.
Его превосходительству господину фон Гете.
Вена, 12-го апреля 1811.
Ваше превосходительство!
Пользуясь случаем, представившимся благодаря одному приятелю моему, также вашему большому поклоннику (как и я), уезжающему немедленно, чтобы выразить вам признательность за все те долгие годы, которые я вас знаю (а знаю я вас с детства) – это так мало за столь многое – Беттина Брентано уверяла меня, что вы приняли бы меня не только любезно, но даже дружественно, но как смею я думать о таком приеме, если считаю за честь только приблизиться к вам с величайшим почтением и несказанным сердечным волнением, вызванным вашими чудными творениями – вскоре вы получите из Лейпцига от Брейткопфа и Хертеля музыку к «Эгмонту», этого великолепного «Эгмонта», которого я пережил, продумал и положил на музыку с таким же пылом увлечения, с каким перечитывал его. Я очень желал бы знать ваше мнение о ней, и порицание ваше так же послужит мне и искусству моему на пользу и будет принято мною так же, как и величайшая похвала Вашего превосходительства, великий поклонник
Людвиг ван Бетховен.
Карлсбад, 25 июня 1811.
Глубокоуважаемый и милостивый государь!
Ваше любезное письмо получил с большим удовольствием через господина фон Олива. За выраженные в нем чувства сердечно благодарен и могу вас уверить, что отвечаю вам тем же и, слушая исполнение ваших произведений хорошими артистами или любителями, во мне всегда являлось желание увидеть вас когда-нибудь за роялем и насладиться вашим необыкновенным дарованием. Добрейшая Беттина Брентано вполне заслуживает того участия, которое вы ей оказали. Она говорит о вас с восторгом и живейшей симпатией и считает часы, проведенные с вами, счастливейшими в своей жизни.