[98]. Однако после 1792 года, когда начались военные действия Австрии, Пруссии и некоторых мелких немецких государств против французов, пространные депеши Кизова превратились в сводки с фронтов. После того как летом 1796 года генерал Моро перешел через Дунай, Аугсбург оказался под непосредственной угрозой захвата. В этих условиях Вена выглядела более безопасным местом, тем более что Клюпфель обладал дипломатическим иммунитетом.
Благодаря этому аугсбургскому сюжету пересекаются две линии в венском окружении Бетховена: музыкальная (семьи Штейн и Штрейхер) и дипломатическая (русский агент Кизов и советник русского посольства Клюпфель).
Семья Штейн пользовалась широкой известностью, причем не только в Аугсбурге: фортепиано, производимые Иоганном Андреасом Штейном (1728–1792), высоко ценились и в Вене; об одном из таких инструментов восторженно отзывался Моцарт, который, бывая в доме Штейна, познакомился с его дочерью Нанеттой, пианисткой-вундеркиндом (но игра восьмилетней девочки тогда не сильно его впечатлила)[99]. Концертирующей пианисткой Нанетта так и не стала, однако ей было суждено сделаться чем-то большим: после смерти отца она унаследовала его фабрику и стала главой фирмы, переместившейся в Вену и получившей название «Нанетта Штрейхер». В 1794 году она вышла замуж за Иоганна Андреаса Штрейхера (1761–1833) и сменила фамилию. Штрейхер всячески помогал супруге в семейном бизнесе, занимаясь также преподаванием музыки. Бетховен дружил с обоими супругами с юных лет и практически до конца своей жизни; Штрейхеры прислушивались к его советам и пожеланиям, совершенствуя свои инструменты.
События, о которых поведала Нолю фрау Бернхард, относились к 1796 году. «Однажды, – рассказывала она, – ее учитель, тогда еще мало кому известный, принес ей вещи, которые, по его словам, не желала играть ни одна из молодых дам, которым он давал уроки, поскольку им эти вещи показались слишком трудными и непонятными. Не соблазнилась бы она попробовать сыграть их? То были первые фортепианные сонаты Бетховена [ор. 2], вышедшие в свет в марте 1796 года у [Доменико] Артариа в Вене. Девочке показалось, что она сможет их осилить, и вскоре она разучила также и другие фортепианные произведения молодого маэстро, причем столь успешно, что ее стали приглашать выступить на музыкальных собраниях у Лихновского и Разумовского»[100].
После одного из таких выступлений 13-летней Элизабет фон Кизов Бетховен написал восторженное письмо Штрейхеру: «Ваша маленькая ученица, дорогой Штрейхер, – не говоря уже о том, что на моих глазах выступили слезы, когда она играла мое Adagio, – привела меня поистине в изумление. <…> Поверьте, дорогой мой Штрейхер, я впервые испытывал удовольствие от прослушивания своего терцета, и право же, это побудит меня писать для фортепиано больше, нежели доныне. Если даже хоть немногим моя музыка понятна, то это меня удовлетворяет. <…> Попутно замечу, что Вы можете позволить своей маленькой ученице играть где угодно, и, между нами говоря, многих из наших банальных, но чванливых шарманщиков она заставит натерпеться стыда. Еще одно. Не покажется ли Вам неуместным, любезный Штрейхер, если и я приму кое-какое участие в ее образовании, – или, вернее, если я тоже позабочусь о ее успехах?»[101]
В письме Бетховена речь шла, очевидно, об исполнении Элизабет фон Кизов фортепианной партии в одном из его Трио ор. 1, опубликованных годом ранее, – вероятно, первого, Es-dur, поскольку именно в нем медленная часть обозначена темпом Adagio. С учетом того, сколь неохотно Бетховен занимался преподаванием, его добровольно высказанное желание присоединиться к Штрейхеру в пестовании таланта юной пианистки выглядит совершенно необычным. Штрейхер, очевидно, получал плату за уроки от отца девочки (напрямую или через посредничество Клюпфеля), Бетховен же, вовсе не пытаясь переманить к себе его ученицу, заботился о ее музыкальном развитии иначе – как именно, она также рассказала Людвигу Нолю, признавшись попутно в своем давнем детском легкомыслии, не позволившем ей понять, с кем она, собственно, имела дело. Бетховен, говорила она, «настолько ценил ее талант, что постоянно посылал ей экземпляры своих новых фортепианных сочинений, едва они выходили из печати, и сопровождал их короткими, по большей части шутливыми записками, наподобие тех, что нам уже известны. К сожалению, ни одна из этих записок не сохранилась. По словам старой дамы, в доме тогда бывало так много красивых русских офицеров, что невзрачный с виду Бетховен не производил на нее никакого впечатления. Тем не менее она часто встречалась с молодым маэстро. Ведь господин фон Клюпфель был тоже очень музыкален, и Бетховен часто играл там часами, причем “без нот”, что воспринималось окружающими как чудо и совершенно всех завораживало»[102].
Воспоминания госпожи фон Бернхард – единственный источник, из которого мы узнаём о пристрастии Клюпфеля к музыке; жаль только, что она не сообщила, принимал ли он сам участие в музицировании, а если да, то на каком инструменте. Под игрой «без нот» подразумевалось, скорее всего, не исполнение Бетховеном неких произведений наизусть (хотя и это не составляло для него труда), а его знаменитые импровизации, восхищавшие всех, кто имел счастье их слышать.
Общение Бетховена с Клюпфелем и завсегдатаями его салона поначалу было весьма дружеским, несмотря на то, что облик и манеры композитора оставляли желать лучшего. «Когда он приходил к нам домой, – вспоминала фрау фон Бернхард, – он первым делом просовывал голову в дверь и убеждался, что среди присутствующих нет никого из тех, кто ему ненавистен. Он был малорослым и невзрачным, с некрасивым красноватым лицом, испещренным оспинами. У него были очень темные волосы, почти неряшливо обрамлявшие его лицо. Одевался он неброско и далеко не изысканно, что, впрочем, в те времена иногда было принято и в нашем кругу. К тому же он изъяснялся на диалекте и выражался несколько просторечно, что не только свидетельствовало об изъянах его воспитания, но и приводило к демонстрации дурных манер в обществе. Он был очень горд. Я однажды видела, как мать княгини Лихновской, старая графиня Тун, встала на колени перед ним, сидевшим вразвалку на софе, и умоляла его сыграть, но Бетховен не соизволил это сделать. Впрочем, графиня Тун была эксцентричной дамой».
Одна из дерзких эскапад Бетховена стала причиной его разрыва с Клюпфелем. На музыкальном собрании у Клюпфеля композитор Франц Кромер (1759–1831) исполнял свое новое сочинение. Бетховен сначала слушал, сидя рядом с Элизабет фон Кизов на софе, потом ему стало скучно, он подошел к фортепиано и начал листать лежавшие на крышке ноты. Клюпфель, проявив дипломатический такт, попросил друга Бетховена, барона Николауса фон Цмескаля, внушить тому, что неприлично проявлять такое неуважение к старшему коллеге. После этого нравоучения Бетховен больше никогда не бывал у Клюпфеля.
Неизвестно, в каком году произошла эта размолвка. Возможно, с нею каким-то образом могло быть связано раздраженное и запальчивое высказывание Бетховена из письма к Цмескалю, которое датируется приблизительно 1798 годом: «Пропадите Вы пропадом со всей этой Вашей моралью, я ничего не желаю о ней знать. Сила – вот мораль людей, возвышающихся над остальными, она же и моя мораль»[103].
В июне 1800 года из Вены уехали как Клюпфель с семьей, так и его подопечная Элизабет фон Кизов, и отношения между всеми этими людьми и Бетховеном в любом случае должны были оборваться. К тому времени отца Элизабет уже не было в живых, а ее старший брат Иоганн Георг, возглавивший семейную фирму в Аугсбурге, счел за благо поскорее выдать сестру замуж. Ее чувствами, очевидно, никто не интересовался. 6 июня 1800 года 17-летняя Элизабет была обвенчана в Вене с 40-летним коммерсантом Карлом Бернхардом (1760–1826) и вскоре покинула город. В этом браке родился лишь один сын, Фридрих Людвиг фон Бернхард (1801–1871), который впоследствии сделался профессором Мюнхенского университета и получил титул барона[104].
Музыкальную карьеру Элизабет фон Кизов сделать в любом случае не могла: для девушки и тем более молодой дамы дворянского сословия это было практически исключено. Остается лишь догадываться, каким ярким талантом должна была обладать дочь русского агента из Аугсбурга, чтобы вызвать восторг Бетховена.
Подписчики на Трио ор. 1
В перечне подписчиков на первое крупное сочинение Бетховена, изданное им в 1795 году за свой счет в Вене, – три Трио ор. 1 для фортепиано, скрипки и виолончели – присутствует несколько русских фамилий, и это не только известные нам дипломаты.
Трио ор. 1 символизировали настоящий композиторский дебют Бетховена, причем третьим трио, написанным в «фирменной» бетховенской тональности c-moll, он особенно гордился, невзирая на критику этого сочинения со стороны Гайдна. В силу такого отношения посвятить первый опус учителю, как полагалось бы, Бетховен счел невозможным, и посвящение было адресовано князю Карлу Лихновскому. Композитор решил распространять экземпляры по подписке, и цена их была заметно выше издательских издержек.
Некоторые меценаты, чтобы поддержать молодого автора, покупали по несколько экземпляров. Больше всего экземпляров приобрели члены семьи и родственники князя Лихновского, однако в подписном листе дебютного опуса Бетховена на удивление много русских. Помимо Разумовского (он приобрел два экземпляра и еще один – графиня Разумовская) и Ивана Юрьевича Броуна (также два экземпляра и один для супруги), в списке присутствуют имена людей, о личном знакомстве Бетховена с которыми ничего не известно. Возможно, в их решении стать подписчиками сыграла роль «пропаганда» со стороны Разумовского, Броуна и Клюпфеля. Интересно, однако, что в дальнейшем каждый из них сыграл определенную роль в русской истории или культуре.