[138]. Вскоре выяснилось, что Броун был в этом неповинен, но в итоге три марша вышли в свет в 1804 году с посвящением даме, не имевшей никакого отношения к истории их создания, – княгине Эстергази. Возможно, она участвовала в их исполнении на одном из приватных музыкальных вечеров у графа Броуна, поскольку была хорошей пианисткой, ученицей Гайдна, и высказала пожелание получить их в подарок.
После 1802 года характер произведений Бетховена, посвященных графу Броуну, резко меняется. На то имелись веские причины. Гармоничная супружеская жизнь Ивана Юрьевича и графини Аннетты не была свободной от печальных событий. Их первенец, девочка, появившаяся на свет в Риге в 1794 году, умерла через десять дней после рождения. Сын Мориц родился в Вене 22 июня 1798 года и рос, насколько можно заключить из имеющихся скудных документов, болезненным. Сама же графиня внезапно скончалась в Вене 13 мая 1803 года в возрасте 34 лет.
Слова Бетховена из посвящения Трио ор. 9, касавшиеся «тонкости натуры» Ивана Юрьевича, были, по-видимому, не светским комплиментом, а чистой правдой. Граф перенес утрату жены очень тяжело. При ее жизни он был веселым, дружелюбным, очень общительным и энергичным человеком, развернувшим в Вене и в имении Ной-Вальдек бурную хозяйственную деятельность. После смерти Аннетты эти планы отчасти продолжали осуществляться, но в душе графа начали происходить перемены, которые настораживали окружающих.
Шесть песен ор. 48 на тексты духовных од Геллерта, вышедшие в свет в августе 1803 года, всего несколько месяцев спустя после смерти графини Аннетты, можно считать выражением сочувствия и моральной поддержки со стороны Бетховена. Однако этот жест имел сложную предысторию, показывающую, насколько много личного оказалось вложено в посвящение Броуну. Ведь первый вариант ключевой и центральной песни цикла, «О смерти», возник в эскизах Бетховена еще в 1799 году, когда ничто не предвещало кончины графини, зато сам Бетховен переживал тяжелый внутренний кризис, связанный с развивавшейся у него глухотой. Первый вариант песни «О смерти» был в тональности d-moll – той самой, в которой написано Largo e mesto из фортепианной сонаты № 7, посвященной Аннетте Броун. Смягченным и более сдержанным воплощением сумрачной меланхолии стало Andante quasi Allegretto (также в d-moll) из второго трио ор. 9, а в струнном квартете ор. 18 № 1 сходная музыкальная образность приняла облик траурной элегии, вдохновленной, по собственному признанию Бетховена и согласно ремаркам в его эскизах, сценой смерти влюбленных в финале «Ромео и Джульетты» Шекспира[139]. Казалось бы, вернувшись к тексту Геллерта весной 1803 года, Бетховен мог бы доработать свой прежний эскиз с учетом всего, что он уже написал на эту тему. Однако у него возник другой вариант в гораздо более редкой тональности fis-moll, с иной мелодией и гармонией, хотя и в сходном трехдольном ритме.
Из довольно длинного стихотворения Геллерта композитор взял лишь первую строфу, в которой, собственно, и выражен основной смысл (процитирую эти стихи в оригинале и в моем переводе):
Meine Lebenszeit verstreicht,
Stündlich eil’ ich zu dem Grabe;
Und was ist’s, das ich vielleicht,
Das ich noch zu leben habe?
Denk, o Mensch! an deinen Tod;
Säume nicht, denn eins ist Not.
Жизнь моя к концу течет,
Каждый час к могиле ближе.
Что меня в сей жизни ждет,
Цель вдали какую вижу?
Знай о смерти, человек,
Будь готов к ней весь свой век
Хоть и Бетховен, и Броун были католиками, они оба хорошо знали поэзию лютеранина Геллерта, одного из самых популярных немецких поэтов и писателей старшего поколения. На стихи его сборника духовных од писали музыку многие композиторы XVIII века, включая высоко почитаемого Бетховеном Карла Филиппа Эмануэля Баха. Поэтому вряд ли можно сомневаться в том, что граф Броун представлял себе также содержание остальных строф песни «О смерти», включая последние, в которых суровость первоначального настроения сменяется ободрением и надеждой.
Daß du dieses Herz erwirbst,
Fürchte Gott und bet und wache.
Sorge nicht, wie früh du stirbst;
Deine Zeit ist Gottes Sache.
Lern nicht nur den Tod nicht scheun,
Lern auch seiner dich erfreun.
Чтобы сердце обновить,
Бога чти, молись, готовься.
Рано ль дней прервется нить —
Не твоя забота вовсе.
Страх пред смертью позабудь,
В миг урочный рад ей будь.
Überwind ihn durch Vertraun;
Sprich: Ich weiß, an wen ich glaube,
Und ich weiß, ich werd’ ihn schaun
Einst in diesem, meinem Leibe.
Er, der rief: Es ist vollbracht!
Одолей ее, сказав:
Верой сердце укрепилось,
Знаю я: воскреснет плоть,
И предстанет мне Господь,
Сам воскликнувший: «Свершилось!».
Стихи Геллерта близки по смыслу тем сентенциям о «желанной» и «дружественной» смерти, которые присутствовали в письме Бетховена к Струве.
Другие песни из цикла ор. 48 носят более светлый, а иногда и гимнический характер. Минор, но уже не такой «замогильный», как fis-moll, а мягкий и человечный a-moll, появляется в первом разделе последней песни – «Песни покаяния». Однако завершается она в A-dur выражением надежды и благодарности Богу.
С геллертовским циклом, несомненно, связана и песня «Крик перепела» WoO 129, написанная для графа Броуна, но, как уже говорилось, опубликованная без посвящения. Каждая строфа стихотворения Заутера содержит различные подтекстовки характерной ритмической фигуры, подражающей перепелиному крику: fürchte Gott, liebe Gott, lobe Gott, bitte Gott, traue Gott («бойся Бога», «люби Бога», «хвали Бога», «моли Бога», «вверься Богу»). Перепелиная попевка еще раз отчетливо возникнет у Бетховена во второй части Пасторальной симфонии – в коде, где над строками трех солирующих духовых инструментов рукой композитора обозначены голоса соответствующих птиц: соловья (флейта), перепела (гобой) и кукушки (кларнет). Учитывая религиозную символику песни WoO 129 и весь контекст, в котором формировался бетховенский натурфилософский пантеизм, можно предположить, что и в «концерте птиц» из Пасторальной симфонии композитор не просто наивно изображал пернатых певцов, а вкладывал в их голоса более глубокое и очень значимое для него содержание. К тому же первые эскизы второй части симфонии, «Сцены у ручья», возникли примерно тогда же, когда была сочинена песня «Крик перепела».
Едва ли не в последний раз имя Броуна как человека, с которым Бетховен активно общается, упоминается в письме, относящемся, по мнению Зигхарда Бранденбурга, примерно к осени 1803 года[140]. Обращаясь к барону Цмескалю, встречи с которым обычно происходили в популярном венском ресторане, Бетховен сообщал: «Завтра не могу быть в “Лебеде”, так как обедаю с Иог. Броуном». Неизвестно, был ли этот обед сугубо дружеским или деловым (в том же письме Бетховен жаловался, что у него много долгов и мало денег) и по чьей инициативе он состоялся.
В более поздние годы имя «первого мецената» совершенно исчезает из переписки Бетховена, хотя композитор продолжал дружить со швейцарцем Иоганнесом Бюэлем (1761–1830), протестантским священником и литератором, который приехал в Вену в 1803 году и стал воспитателем единственного сына графа Броуна, Морица. Сохранился текст записи Бетховена в альбоме Бюэля, сделанной 29 июня 1806 года, очевидно, накануне отъезда из Вены воспитателя вместе с воспитанником:
Дружба – это и тень, укрывающая нас от зноя, и защита от непогоды. Мое воспоминание о тебе, дорогой мой Бюэль, будет омрачено единственно тем, что мы слишком мало с тобой встречались. Прощай и не забудь своего искреннего друга
Людвига ван Бетховена[141].
О графе Броуне здесь ничего не говорится. Слова, очевидно, были излишними, поскольку печальное душевное состояние графа в Вене было всем известно. В 1805 году окружающим стало ясно, что его разум помутился, и он больше не мог отвечать за свои поступки. Броун продолжал удивлять общественность широкими жестами (в Wiener Zeitung от 5 июня 1805 года появилось сообщение о пожертвовании им суммы в 1300 флоринов в пользу приютов для бедствующих ткачей и прях в Чехии; всего на эти цели удалось собрать 8784 флорина и 42 крейцера, то есть его взнос был одним из самых крупных)[142]. Однако месяцем позже в той же газете сообщалось, что 17 июля 1805 года Нижнеавстрийским земельным судом установлена опека над графом Броуном вследствие его невменяемости; его куратором был назначен придворный и судебный адвокат Йозеф Франц Омайер[143].
Безумие графа Броуна обсуждалось и в 1803–1806 годах в переписке между генерал-губернатором Риги графом Ф. Ф. Буксгевденом и А. К. Разумовским, частично сохранившейся в АВПРИ. 20 июля (1 августа) 1805 года Разумовский направил Буксгевдену письмо и пакет документов, касавшихся плачевного состояния Броуна, и генерал-губернатор ответил ему 19 августа, что поручил учредить комиссию по управлению движимым и недвижимым имуществом графа в Ливонии (Латвии)[144].
Об этих прискорбных обстоятельствах и о его взаимоотношениях с Бетховеном в литературе о Броуне не говорится ничего или почти ничего, так что можно подумать, будто связь композитора с его «первым меценатом» оказалась прерванной по причине отъезда Броуна или вследствие какой-то размолвки. Гунар Мелдер, очевидно, не нашел в рижских архивах соответствующих документов, и потому об опеке над Броуном не упоминал вовсе. Стефан Михаэль Неверкла упустил из виду газетные сообщения 1805 года и предположил, что на Броуна повлияли потрясения военных лет и ранняя смерть единственного сына, из-за чего он закончил свои дни в клинике для душевнобольных в январе 1827 года – примерно за два месяца до смерти Бетховена