Российское посольство в Вене стало средоточием политической жизни отнюдь не местного масштаба. Внешне чрезвычайно любезный, Разумовский умел сохранять дипломатическую непроницаемость там, где речь шла о государственных тайнах или секретных интригах. Он наладил хорошие личные отношения с императором Францем и его канцлером бароном Францем фон Тугутом (1736–1818). Это позволяло Разумовскому получать самую свежую информацию о действиях австрийского правительства, однако имело и оборотную сторону: Разумовского впоследствии подозревали в том, что он часто защищает интересы австрийской стороны в ущерб российским. На самом деле, конечно же, Разумовский всегда оставался верен своему долгу. Однако у него имелась собственная точка зрения на многие вопросы, и он был в политике активным игроком, а не просто исполнителем присланных из Петербурга инструкций. К тому же Разумовский находился в гуще событий, а инструкции всегда запаздывали (депеши шли в Петербург примерно десять дней, и еще столько же времени нужно было ждать ответа).
Обо всех этих далеких от музыки материях мы говорим здесь для того, чтобы представить себе фон, на котором разворачивались взаимоотношения Разумовского с Бетховеном. Этот фон был густо насыщен политикой, и витавшая над ним электризующе грозная атмосфера революционного и военного времени парадоксально сочеталась с духом венского аристократического салона – феномена, порожденного вольнодумной эпохой императора Иосифа II и постепенно уходившего в прошлое.
Разумовский как меценат
Благодаря своему браку Разумовский оказался в родстве с несколькими знатными семьями, которые издавна славились пристрастием к музыке (Тун, Лобковиц, Вальдштейн, Лихновские). Именно эти семьи в течение многих лет поддерживали Бетховена.
Одним из первых молодого композитора поддержал в 1793 году в Вене князь Карл Лихновский, ранее – покровитель Моцарта и его собрат по масонской ложе. Семейство Лихновских принадлежало к силезско-моравской аристократии, поэтому их родовые имения находились ближе к границам империи, в Силезии (замок Градец, или Грэц, около нынешней Опавы). Лихновский был пианистом-любителем, как и его жена, княгиня Мария Кристиана фон Тун, причем она, судя по всему, владела инструментом лучше всех сестер фон Тун. Любовь к музыке объединяла супругов, не питавших друг к другу пылких чувств: брак был заключен по расчету. Музыкальным талантом обладал и младший брат князя, граф Мориц Лихновский (1771–1837), который был не только одаренным пианистом, но и композитором, автором ряда песен и салонных пьес.
Отношения Лихновского с Моцартом, собратьев по масонской ложе, завершились взаимным отчуждением (князь даже пытался взыскать с неимущего Моцарта денежный долг через суд). После безвременной смерти композитора в 1791 году воспоминания об этом, вероятно, беспокоили совесть князя. Поэтому, познакомившись с юным Бетховеном, крайне бедным, но гордым, Лихновский предложил ему кров и стол на совершенно дружеских условиях. Когда именно это случилось, неизвестно; возможно, уже в 1793 году, однако несомненно, что в 1794-м Бетховен проживал в семье Лихновских (это засвидетельствовал Франц Герхард Вегелер, приехавший в то время в Вену). В отличие от некоторых других вельмож, князь не имел собственного дворца в столице, а снимал жилье, подобавшее его титулу и положению. С 1794 года он жил в пригороде Альзерфорштадт.
По воспоминаниям Вегелера, к Бетховену относились как к члену семьи. В его распоряжении был личный слуга Лихновского, которому было приказано в первую очередь исполнять приказания Бетховена. Единственное, что несколько тяготило свободолюбивого гения, – это необходимость являться к обеду строго в четыре часа дня, будучи прилично одетым и причесанным. Впрочем, в доме Разумовского царил еще более строгий этикет. Андрей Кириллович, человек екатерининской эпохи, настаивал на том, чтобы гости являлись к нему в париках или с пудреными волосами. Неизвестно, распространялось ли это правило на музыкантов, в том числе Бетховена, – думается, что, скорее всего, нет (в мемуарной литературе не сохранилось никаких упоминаний об этом).
Бетховен мог познакомиться с русским послом либо у его тещи, графини Тун, либо у князя Лихновского. В салон графини Тун Бетховен должен был попасть благодаря ее родственнику графу Вальдштейну, который снабдил молодого музыканта вдохновляющим напутствием при отъезде из Бонна и, вероятно, дал ему соответствующие рекомендательные письма. Если допустить, что Бетховен мог познакомиться с графиней фон Тун еще во время своего первого пребывания в Вене в начале 1787 года, то в этом доме его уже должны были знать.
В книге М. А. Разумовской рассказ о появлении Бетховена в Вене сопровождается, к сожалению, множеством ошибок и неточностей. Главной благодетельницей молодого музыканта представлена княгиня Лихновская, а граф Вальдштейн назван Карлом (правильно – Фердинанд), при этом утверждается, будто «граф Вальдштейн подал курфюрсту [Максимилиану Францу] мысль назначить этого прекрасного пианиста на оставшееся свободным после смерти Моцарта место в Вене»[169]. На самом деле Моцарт никогда не состоял на службе у курфюрста-архиепископа Кёльнского, и такой должности, как пианист в венской резиденции курфюрста, вообще не существовало (как и самой резиденции вплоть до вынужденного переезда Максимилиана Франца в 1794 году в загородный дворец в Хетцендорфе под Веной). Бетховен занимал в боннской капелле пост придворного органиста, а в Вену его направили для совершенствования в композиции под руководством Гайдна.
Конечно, Гайдн также способствовал вхождению Бетховена в венский свет, и некоторые меценаты у них впоследствии оказались общими (князь Лобковиц, граф Аппоньи, императрица Мария Тереза Бурбон-Неаполитанская). В июне 1793 года Гайдн взял ученика с собою в Эйзенштадт – резиденцию князей Эстергази, надеясь, возможно, что Бетховена примут там на службу, чего не случилось: правящий князь Антон был равнодушен к музыке, а его будущий преемник, главный покровитель старого Гайдна, князь Николай II Эстергази, всегда относился к Бетховену с прохладцей.
Лихновский устраивал у себя по пятницам утренние концерты камерной музыки, на которых присутствовали искушенные знатоки и самые выдающиеся музыканты, включая Гайдна и Сальери. Репертуар этих собраний был исключительно серьезным. Музыкальные интересы князя включали в себя творчество и старых мастеров (таковыми в конце XVIII века считались И. С. Бах и Гендель), и самых современных – Моцарта, Гайдна и Бетховена. Для нас эти имена ассоциируются с понятием «венская классика», но в 1790-х годах музыка Моцарта все еще воспринималась широкими кругами публики не без труда, а поздние шедевры Гайдна (квартеты, мессы, оратории) отнюдь не принадлежали к «легкому» жанру. Выделиться на их фоне было чрезвычайно трудной задачей. К штурму этих высот Бетховен подходил со всей ответственностью и отнюдь не спешил с публикацией значительных сочинений.
Историкам музыки хорошо известно письмо Андрея Кирилловича Разумовского от 25 ноября (6 декабря) 1794 года к графу Платону Александровичу Зубову, последнему фавориту императрицы Екатерины II. Зубов любил музыку, хорошо в ней разбирался и сам играл на скрипке, так что, помимо понятного желания Разумовского заручиться симпатиями фаворита, в своем письме он обращался к такому же искушенному дилетанту, каким был сам[170].
Обычно это письмо цитируется потому, что в нем упоминаются Моцарт и Гайдн. Однако оно примечательно еще и тем, что в нем нет ни слова о Бетховене.
Приведем это письмо полностью[171].
Господин граф,
я с большим удовольствием воспользуюсь услугами отбывающего отсюда курьера, чтобы в точности выполнить поручение, любезно данное мне Вашим Превосходительством, и переслать музыкальные сочинения вкупе с набором скрипичных струн наилучшего итальянского качества, какое только можно было найти в Вене. Несомненное преимущество, которое они имеют, заключается в возможности хорошего их использования. Что касается количества, я распределил его согласно их размерам и необходимости обновлять струны на инструменте; таким образом, получилось 12 комплектов верхних струн, восемь – струны «ля» и шесть – «ре».
Общая сумма – 96 флоринов 30 кр[ейцеров], включая жестяную коробку для их хранения.
Что касается нот, то я смог набрать лишь на стоимость в 14 флоринов сочинений разных хороших авторов, живущих в этом городе, причем выбирал самое новое на нынешний момент, зная, что музыкальные магазины Петербурга располагают большим ассортиментом во всех жанрах. Утрата знаменитого Моцарта и отсутствие Гайдна заставляют нас ощущать здесь голод в этом отношении, а прочие композиторы по сравнению с теми двумя стоят намного ниже, с трудом решаясь что-то предлагать публике, из страха, что не сумеют поставить на поток производство своих вымученных произведений.
Мне очень жаль, что шесть последних квартетов Гайдна, которые я слушал с превеликим удовольствием, сейчас достать невозможно. Они были сочинены года два тому назад для некоего лица, заплатившего 100 дукатов за удовольствие исключительного пользования ими в течение первого года; по всей видимости, они еще не награвированы и не выпущены в продажу, поскольку Гайдн, который крайне внимателен к своим интересам, вознамерился лично продать их в Англии как можно дороже[172]. Если Вашему Превосходительству будет любопытно их со временем получить, следует направить таковое поручение в Лондон, адресуясь к самому автору.
Я был чрезвычайно польщен, господин граф, что Вы соблаговолили любезно ответить на сделанные мною предложения, и я всегда готов оказывать Вам особенные услуги. Еще раз осмелюсь просить Вас рассчитывать на мое усердие и не стесняться обращаться ко мне во всех случаях, которые могут оказаться для Вас необходимыми в будущем.