взял на себя вольность отправить ее на Ваш адрес, мой князь, в ящике с первым же транспортом, который отбыл отсюда несколько дней тому назад. Льщу себя надеждой, что Ваша Светлость соблаговолит принять такой знак уважения с моей стороны, и мне было бы бесконечно приятно узнать, что Вы не сочли сей предмет недостойным того, кому он предназначался[193].
Кого-то может покоробить льстивый тон этого письма, но для нас важнее то, что оно свидетельствует о продолжавшихся контактах между Разумовским и «художником Мюллером». Приобретение люстры для Зубова было частной инициативой Андрея Кирилловича, и сами по себе эти предметы не имеют особого исторического значения. Гораздо интереснее была судьба скульптурной коллекции, «сосватанной» Разумовским Екатерине II.
В Wiener Zeitung за 13 апреля 1796 года появилось сообщение, составленное, вероятно, не без участия либо самого Дейма, либо Разумовского (об этом могут свидетельствовать славословия в адрес Екатерины II):
Ее Величество Российская Императрица изволила приобрести за 30 000 гульденов венской валютой через находящегося здесь уже несколько лет господина полномочного посланника графа Разумовского полное изысканное собрание античных слепков из Художественной галереи, наделенной императорско-королевской привилегией, здешнего придворного скульптора Йозефа Мюллера, который два года тому назад собственноручно изготовил их с наиточнейшей достоверностью с оригиналов в Италии. Тем самым свету представлено новое доказательство того, насколько эта высочайшая Монархиня ценит изящные искусства и не жалеет никаких средств для того, чтобы привнести их в свою обширную державу. Это собрание будет в ближайшие дни отправлено отсюда в Петербург[194].
В России коллекция, приобретенная за столь внушительную сумму, отнюдь не лежала мертвым грузом. Сошлемся на исследование Екатерины Михайловны Андреевой: «В Петербург прибыло более 100 новых экспонатов на корабле из Вены через Любек. Среди них были гипсовые отливы с античных произведений, формы которых уже имелись в собрании: Венеры Каллипиги, “Мальчика, вынимающего занозу”, Лаокоона, “Умирающего галата”, Аполлона Бельведерского, “Эрота и Психеи” и “Эрота, натягивающего лук” из Капитолийского музея. <…> Однако ценность присланных из Вены “гипсов” состояла, прежде всего, в том, что в их число вошли отливы с древних статуй, найденных при раскопках Геркуланума, таких как портретная статуя сидящей римлянки (так называемой Агриппины Младшей), конная статуя консула Бальбы Старшего (слепок поступил в коллекцию с деревянным пьедесталом), статуя “философа, обернувшегося в свою тогу” – Эсхина – и “Сатир с мехом”. Кроме того, было получено большое количество слепков с бюстов, голов, ваз и барельефов, среди которых – повторение знаменитого большого барельефа с виллы Альбани с изображением Антиноя»[195]. Двадцать слепков послужили моделями для отливов в 1797 году в воске, а затем и в бронзе русскими мастерами[196]. Однако в сколько-нибудь целостном виде коллекция не сохранилась, и даже отливы оказались разбросанными по разным императорским резиденциям. Как сообщил мне в личном письме хранитель отдела скульптуры в Эрмитаже Александр Витальевич Круглов, после смерти Екатерины II император Павел I рассредоточил всю коллекцию скульптуры, находившуюся в основном в Царском Селе, между Павловском, Гатчиной, Михайловским замком и Зимним дворцом, а после 1801 года скульптуры из Михайловского замка попали в Таврический дворец. Это касалось, разумеется, не только отливов с работ Мюллера-Дейма, а всей императорской коллекции. Некоторые оригиналы слепков Мюллера-Дейма находятся в настоящее время в петербургской Академии художеств, они значатся как произведения венского скульптора «Иосифа Миллера»[197]. В XVIII веке фамилия Müller могла транскрибироваться и как «Миллер», и из-за этого недоразумения отечественные искусствоведы, вероятно, до сих пор не пытались выяснить, кто на самом деле был автором оригиналов.
Как заметила Габриэле Хатвагнер, внушительная сумма, полученная из Петербурга, позволила Дейму рассчитаться с долгами и вложить средства в строительство и обустройство нового здания своей галереи на берегу Дунайского канала[198]. Хотя граф к 1800 году официально вернул себе аристократическую фамилию Дейм и получил придворный титул камергера, галерея по традиции продолжала именоваться Мюллеровской, и само здание – также Мюллеровским (реже – «дворцом Дейма»).
Коллекции Дейма были столь обширными, что, несмотря на продажу внушительной их части в Петербург, экспонатов хватило на заполнение галереи, действовавшей как публичный музей. Весной 1799 года находившаяся в Вене вдовствующая венгерская графиня Анна фон Брунсвик привела туда на экскурсию двух своих дочерей, Терезу и Жозефину. Немолодой граф Дейм пылко влюбился в младшую, двадцатилетнюю Жозефину, и немедленно попросил ее руки. Мать приняла предложение, нисколько не считаясь с желаниями дочери: в глазах Анны Брунсвик граф Дейм выглядел очень богатым человеком (во многом, заметим, благодаря деньгам из Петербурга). Уже летом 1799 года Жозефина стала графиней Дейм и навсегда поселилась в Вене.
С этого момента сюжет о «художнике Мюллере», графе Разумовском и Екатерине II вплетается в биографию Бетховена. Сестры Брунсвик, Тереза и Жозефина, стали весной 1799 года его ученицами и друзьями на долгие годы. Познакомился Бетховен и с графом Деймом, который в 1799 году заказал ему пять очаровательных пьес для своих механических органчиков WoO 33. Судя по легкому стилю этих вещиц, они могли использоваться в какой-либо из галантных и даже эротических инсталляций в Мюллеровской галерее. В 1800–1804 годах Бетховен часто бывал у графа и графини Дейм в качестве друга семьи и учителя музыки Жозефины; он устраивал там камерные концерты, в которых участвовали и члены квартета Игнаца Шуппанцига. Нет никаких сведений о том, бывал ли на этих концертах граф Разумовский, вернувшийся в Вену в конце сентября 1801 года, но это кажется вполне вероятным, коль скоро Дейм был ему обязан своим благосостоянием.
В литературе о Бетховене граф Разумовский и графиня Жозефина Дейм фигурируют в совершенно разных разделах, и кажется, будто они никак не были связаны между собой. На самом деле, как явствует из документов, Разумовский хорошо знал Дейма еще в бытность его «художником Мюллером» и, скорее всего, общался с ним и в 1801–1803 годах (в начале 1804 года Дейм умер в Праге). После того как Жозефина овдовела, между нею и Бетховеном возник тайный роман (не исключено, что Разумовский знал и об этом)[199]. Хотя формально Жозефина была свободной женщиной и могла выйти замуж по собственному желанию, в данной ситуации это было трудно или вообще невозможно, поскольку, став «госпожой ван Бетховен», она потеряла бы всё – титул, имущество и, главное, четырех маленьких детей, которых она страстно любила. По законам Австрийской империи простолюдин Бетховен не мог быть ни их приемным отцом, ни опекуном, и детей у Жозефины отобрали бы, назначив им постороннего опекуна. Этого она боялась больше всего и потому настаивала на полной тайне своих взаимоотношений с Бетховеном.
Вынужденное расставание влюбленных осенью 1807 года, когда Жозефина, поддавшись давлению родственников и измучившись безвыходностью ситуации, порвала отношения с Бетховеном и вскоре покинула Вену, также не могло пройти мимо внимания Разумовского. Отправляясь в путешествие по Швейцарии и Италии, Жозефина взяла с собой двух сыновей, Карла и Фридриха, а дочерей Викторию и Зефину, по-видимому, оставила в Вене. Считается, что обе они, или, по крайней мере, старшая, Виктория, находились до возвращения матери на попечении Марии Биго – супруги Поля Биго де Морож, библиотекаря графа Разумовского[200]. Андрей Кириллович вряд ли мог не быть осведомленным обо всех этих перипетиях. Мария Биго была талантливой пианисткой и композитором; ее дарование высоко ценил Бетховен, и, скорее всего, она принимала участие в музыкальных собраниях во дворце Разумовского. В декабре 1808 года она дала концерт в Малом Редутном зале дворца Хофбург[201]; возможно, получить зал ей помог Разумовский. Вероятно, супруги Биго и Разумовский присутствовали на историческом концерте Бетховена 22 декабря 1808 года в театре Ан дер Вин, где впервые исполнялись, помимо прочего, Пятая и Шестая симфонии, посвященные князю Лобковицу и графу Разумовскому.
Меценатский интерес Разумовского к художественной деятельности графа Дейма позволяет выявить еще одну линию в той сети тесных взаимоотношений, которая существовала между всеми этими незаурядными людьми.
Дворец Разумовского в Вене.
Внутренний двор
Французские сюжеты
Несмотря на общие музыкальные интересы семейств Лихновских и Разумовских, политические симпатии князя Карла и его младшего брата графа Морица заметно отличались от взглядов русского посла. Андрей Кириллович был убежденным противником Французской революции и всяких революций вообще. Прекрасно помня, что семья Разумовских вознеслась из низов только благодаря стечению обстоятельств, граф тем не менее никогда не пытался подстраиваться под «демократические» нравы и моды.
О взглядах князя Лихновского и его брата мы, к сожалению, можем судить лишь по косвенным источникам, поскольку архивы этой семьи, насколько мне известно, не сохранились, да и в мемуарной литературе свидетельств такого рода очень мало. Тем не менее если собрать материал по крупицам, то некоторые выводы сделать можно. Источники, о которых пойдет речь далее, позволяют предположить, что князь Лихновский был франкофилом и, вероятно, в определенный период симпатизировал революционной Франции и не питал особой враждебности к Наполеону. Это не так уж удивительно, если вспомнить, что Лихновский был масоном, а стало быть, вольно или невольно превратился в диссидента при императоре Франце, который из страха перед заговорами запретил все тайные общества. Более того, как выяснено историком Вильгельмом Кройцем, в 1781–1782 годах молодой Лихновский, будучи студентом Гейдельбергского университета, входил в еще более радикальный орден иллюминатов (там ему присвоили красноречивое имя «Меценат»)