Бетховен и русские меценаты — страница 27 из 80

[212]. Более того, с легкой руки Антона Шиндлера возникла легенда о том, что Бернадот якобы подал Бетховену идею симфонии в честь Наполеона – будущей «Героической», причем Шиндлер ссылался на свидетельство Морица Лихновского, который якобы сам ему об этом говорил[213]. Шиндлер действительно был хорошо знаком с графом Морицем, но не всем утверждениям Шиндлера можно верить безоговорочно, поскольку в XX веке были доказаны сознательно совершенные им фальсификации в разговорных тетрадях Бетховена и другие искажения фактов.

В шиндлеровскую версию возникновения Третьей симфонии верится с трудом хотя бы потому, что у Бернадота всегда были плохие отношения с Наполеоном, от которого он в итоге окончательно отрекся в 1812 году, встав на сторону России и примкнув к антинаполеоновской коалиции в качестве кронпринца Швеции. Кроме того, в 1798 году Наполеон только начинал свое восхождение на вершины власти, Францией формально управляла Директория, а Наполеон в апреле начал свой Египетский поход. Идея посвятить ему симфонию выглядела в это время очень странно со всех точек зрения. Бетховен в 1798 году не написал еще ни одной симфонии, и первые две его симфонии, созданные в 1800 и 1802 годах, заведомо не имели к Наполеону никакого отношения.

Тем не менее Бетховен действительно посещал французское посольство, был лично знаком с Бернадотом и выступал перед ним. Об этом неопровержимо свидетельствует его собственное письмо от 1 марта 1823 года к бывшему революционному генералу, ставшему в 1818 году королем Швеции и принявшему имя Карла XIV Юхана. В письме, в частности, говорилось:


…Пребывание Вашего Величества в Вене и интерес, проявленный Вами и несколькими вельможами из Вашей свиты к моему скромному таланту, оставили в моем сердце глубокий след. Ваши подвиги, заслуженно приведшие Вас на трон Швеции, вызывают всеобщее восхищение, и особенно тех, кто имел честь лично знать Ваше Величество. Это же касается и меня самого. То время, когда Ваше Величество взошли на трон, всегда будет считаться эпохой, имеющей огромное значение. <…> Ваше Величество является предметом любви, восхищения и заинтересованности всех тех, кто умеет ценить королей. Чувства уважения, питаемые мною к Вашему Величеству, едва ли можно преувеличить.

Примите милостиво, Ваше Величество, искреннее заверение в почтении Вашего покорнейшего слуги.

Луи ван Бетховен[214].


Насколько это известно, письмо осталось без ответа. Однако, несмотря на его льстивый тон и обтекаемость некоторых выражений, из текста можно извлечь очень важные сведения: подтверждение взаимного интереса, существовавшего между Бетховеном и Бернадотом в 1798 году, и признание композитором огромной исторической значимости эпохи Французской революции и наполеоновских войн. Говоря о периоде «пребывания в Вене» Бернадота, Бетховен вряд ли мог иметь в виду какую-то другую дату, кроме 1798 года. После этого Бернадот посещал Вену лишь однажды, в 1809 году, очень ненадолго, для бурного выяснения отношений с Наполеоном. Насколько это известно, с Бетховеном он тогда не встречался, иначе эта встреча непременно отразилась бы в каких-то свидетельствах современников (например, в мемуарах Луи Жиро, впоследствии барона де Тремона, который довольно много общался с Бетховеном в период второй французской оккупации Вены). На Венском конгрессе 1814–1815 годов Бернадот, в то время наследный принц Швеции, не присутствовал.

Интересно, что спутников Бернадота, прибывших в Вену в 1798 году от имени Французской республики, Бетховен в своем письме от 1823 года называет «вельможами». На самом деле это были молодые, амбициозные, предприимчивые люди с яркими военными биографиями. Многим из них еще не исполнилось тридцати лет, другим было немного за тридцать – стало быть, будущие «вельможи», гордо именовавшие тогда себя «гражданами», были сверстниками Бетховена. Среди них – адъютанты посла: Эжен-Казимир Виллат (1770–1834), впоследствии роялист и генерал от инфантерии; Морис-Этьен Жерар (1773–1852), будущий генерал наполеоновской армии; Антуан Морен (1771–1730), кавалерист, позднее бригадир кавалерии, активный участник наполеоновских походов[215]. Секретарь посольства Клод-Эмиль Годен (1768–1836) был штатским человеком, дипломатом и политиком; до появления в Вене он служил во французском посольстве в Константинополе, а после отъезда из Вены – в Бухаресте; Разумовский назвал его «интриганом», однако вряд ли Годен был таковым в большей мере, чем сам Андрей Кириллович[216].

Дипломатическая карьера Бернадота завершилась оглушительным международным скандалом. 13 апреля 1798 года в Вене отмечалась годовщина создания народного ополчения, годом ранее собиравшегося воевать против французской армии, которая, продвигаясь со стороны Италии, оказалась в угрожающей близости к Вене. Именно в этот памятный день в 1798 году Бернадот осуществил дерзкий демарш, вывесив на балконе посольства во дворце Капрара заранее заготовленный французский республиканский триколор. Дворец находился в центре Вены совсем недалеко от императорского дворца Хофбург и от главных улиц и площадей, на которых происходили народные гуляния: Фрайунг, Грабен, Кольмаркт.

О том, что произошло далее, известно из многих источников, исходивших от разных сторон конфликта. Канва событий везде неизменна, варьируются лишь стили описания инцидента и его интерпретации.

По горячим следам Разумовский составил и отправил 15 апреля 1798 года депешу императору Павлу I – огромное послание на 19 (!) страницах[217]. Даже с учетом того, что секретарь, писавший под диктовку Разумовского, оставил в документе широкие поля и отделил обращение к императору («Sire!») и заключительную прощальную формулу большими пробелами, размеры депеши заметно выходят за обычные рамки, а ее стиль далек от дипломатической сдержанности. Эта депеша демонстрирует не только личное отношение Разумовского к описываемым событиям, но и позволяет говорить о его собственном литературном стиле, сочетающем в себе страстность публициста (фактически посол выступает здесь как журналист-репортер) и иронию аристократа XVIII века, взирающего свысока и на республиканские эскапады Бернадота, и на поведение венской толпы (Разумовский пользуется словом populasse, которое допускает разные оттенки перевода, от нейтрального «толпа» до более уничижительного «чернь»). Вместе с тем сквозь строки письма пробивается и острая личная заинтересованность: будучи послом, Разумовский неизбежно должен был примерять ситуацию на себя (в Стокгольме он также столкнулся с проявлениями открытой враждебности, пусть и не достигшими стадии общественных беспорядков). Притом что на словах он осуждает поведение Бернадота, внутренне он отчасти даже любуется им, как любовался бы театральным героем. Интересно также проследить, как от описания событий Разумовский постепенно переходит к политическим обобщениям, стараясь убедить императора действовать так, как ему видится единственно верным, – а в заключение мастерски возвращается к основной теме и завершает сюжет о Бернадоте. Приведем этот текст полностью, поскольку между строк встает своеобразный «автопортрет» Разумовского.


Сир,


событие, которое здесь произошло, может повлечь за собой важные последствия, и потому я спешу дать отчет Вашему Императорскому Величеству с тем самым курьером, которого Вы изволили направить ко мне некоторое время тому назад.

Позавчера около семи часов вечера незадолго до заката на балконе дома, в котором живет Бернадот, появилось трехцветное знамя. Первые прохожие, обнаружившие его, возроптали против такого новшества; по мере того, как толпа увеличивалась, возрастал и ропот. Некоторые называли это «деревом свободы», и все громким криком требовали, чтобы знамя убрали, и поносили французские власти. Вслед за этим первым порывом в окна было брошено несколько камней. Рассказывают, что Бернадот показался в дверях дома с саблей в руке. Толпа росла с каждым мгновением; полиция и военная комендатура были поставлены в известность и наблюдали за площадью в случае необходимости подавления беспорядков. Прежде всего, не дожидаясь прибытия войск, комиссар полиции и полковник генерального штаба, заблокировав дверь дома, поднялись к Бернадоту и, приводя живейшие доводы, заклинали его, призывая убрать знамя, гарантируя ему, что такая уступка рассеет толпу и положит конец столь прискорбному зрелищу. Он же ответил лишь бранью и с непреклонным упорством заявил, что «Республика не нуждается в опекунах», громко требуя возмещения ущерба и угрожая возмездием своего правительства. Он написал прямо на месте соответствующую записку к барону Тугуту. Волнение черни нарастало, почти все окна в доме были разбиты; увидев же, что знамя осталось непоколебимым, они нашли мальчишку, который подобрался к нему со стороны балкона и снял его; знамя с триумфом отнесли на соседнюю площадь Фрайунг, где его сожгли дотла. Враждебность, однако, достигла такого накала, что дело этим закончиться не могло. Посла не желали больше терпеть. Двери дома взломали, толпа проникла в его апартаменты, и несомненно должна было случиться резня, особенно ввиду того, что Бернадот в своей необузданной экстравагантности вооружил всех своих людей и возглавил их, и два выстрела из пистолетов уже были сделаны, но тут вовремя подоспел охранник, сумевший остановить людей внизу лестницы и вытеснить их на улицу; к счастью, толпа забавлялась битьем окон, выходивших во двор, и вытаскиванием наружу экипажей посла. Войска прибывали со всех сторон, кавалерия и пехота окружили квартал, и примерно к часу после полуночи спокойствие было восстанвлено. Подразделения остались на своих постах на всю ночь, они находились там и вчера, и, вероятно, лишь сегодня были выведены. Во время этих событий Бернадот отослал еще две ноты в Государственную Канцелярию, требуя немедленно выдать ему паспорт для выезда. Барон Тугут отвечал ему сообразно с обстоятельствами, выразив свои сожаления по поводу случившегося и сообщив о том, что Его Величество принимает меры к тому, чтобы положить конец беспорядкам. На следующий день в десять часов утра посол возымел дерзкую неосторожность отправить пешком своего секретаря, разодетого по-республикански и несущего в руке письмо, адресованное непосредственно Императору. Хотя были приняты меры предосторожности и его сопровождал военный эскорт, чернь впала в ярость, и он не смог избежать нескольких ударов, и лишь с трудом сумел укрыться в караульном помещении дворца.