Император послал туда генерала Салиса, чтобы забрать письмо на месте. Оно содержало экстравагантные жалобы на все случившееся и на барона Тугута, который ответил лишь на третье из его посланий, и столь недопустимое поведение вынудило его обратиться к самому императору, дабы получить паспорт и как можно скорее удалиться. Его Величество любезно соизволил ответить через одного из министров своего кабинета, графа Коллоредо, попросив его выразить свои сожаления и указав на тяжелые последствия, которые может повлечь за собою решение о поспешном отбытии. Этот шаг оказался безрезультатным, и паспорт истребовали вторично. Таковой был ему отослан вчера вечером; он был подписан Его Величеством, как обычно, и скреплен подписью не барона Тугута, как сему полагалось, а графа Коллоредо. Паспорт был передан барону Дегельману, который отвечал за все сношения с Бернадотом после его приезда. Последний вознамерился забрать с собой всех лиц, находившихся в посольстве, и даже всех тех, кто состояли у него на службе.
Вчера в полдень было расклеено уведомление от имени полиции, экземпляр которого я здесь прилагаю.
Поведав Вашему Величеству об этом столь же неожиданном, сколь и досадном событии, я смею добавить, Сир, что Бернадот никоим образом не известил кого-либо о своем намерении вывесить триколор. Если бы он прибег к такой предосторожности, его бы попытались отговорить или приняли бы меры к тому, чтобы предотвратить всякие беспорядки. Совершенно очевидно, что во всем виноват только он. Говорят, что на знамени была начертана по-немецки некая революционная надпись; не знаю, слухи это или правда. Несомненно, однако, что сей необузданный посланник с самого начала пребывания здесь плетет интриги, и особенно с участием рассеянных в этой столице поляков. В своем буйстве он дошел до того, что обещал восстановить независимость Польши и пойти войной на Россию. Нет никаких сомнений о том, что в случае со знаменем он действовал лишь по приказу Директории, и вполне вероятно, что целью последней было спровоцировать венский двор на ответные действия.
Сокровенное желание здешнего кабинета восстановить коалицию, к сожалению, выдохлось, и теперь французы запросто смогут воспрепятствовать заключению союза, который может оказаться для них роковым, если он окажется искренним. Для их правительства война абсолютно необходима. В то, что их гигантские приготовления направлены против Англии, никто не верит. Им требуются более практические дела, чтобы дать работу своей армии, своим властям и своему правительству, и найти способ поддерживать смуту, сеять рознь и подавлять сопротивление всех тех, кто способен противостоять катастрофическим последствиям революции. Несомненно, они поставили на карту всё. Либо они потерпят поражение от объединенных сил, либо эти силы будут сокрушены революцией. Такова безвыходная дилемма. Дабы в этом убедиться, стоит лишь взглянуть на прошлое и увидеть своими глазами ежедневное продвижение этой чудовищной гидры, собранной из самых грязных отбросов, бесконечно изливающей свой яд на всё новые страны и умножающей свое стихийное могущество, ниспровергая принципы морали, религии и общественного порядка. Эта дилемма, сказал бы я, не может быть оспорена ничем, кроме злой воли или предельно слепого эгоизма, недальновидные иллюзии которого не рассеются, пока уже не останется времени, чтобы сопротивляться этим опасностям. С подобной точки зрения, Сир, я и рассматриваю Германию. Этот центр Европы готов рухнуть в бездну из-за отсутствия согласия и нехватки должной энергии у главных его членов, призванных привести в движение все тело. Они ощущают такую необходимость, по крайней мере, я в этом убежден, но недоверие слишком глубоко, чтобы достичь откровенности, необходимой для сближения. Дабы устранить его, необходимо вмешательство Вашего Императорского Величества. Нужно вникнуть в намерения тех и других. Суд, представленный в Вашем лице, будет служить не только гарантом их обязательств, но и обеспечивать их верность в выполнении таковых, а те, кто манкируют ими, утратят право на Ваше благоволение. Оно слишком драгоценно, Сир, чтобы даже подобный намек не стал самым надежным средством скрепить союз, который будет способен спасти Европу! Она будет обязана всем Вашему Императорскому Величеству, и эта слава полностью достойна Вашей великой души.
Курьер графа Дитрихштейна прибыл в самый день беспорядков. Барона Тугута я видел лишь мельком. У него не было времени обсуждать события, и он ограничился тем, что дал мне прочитать письмо Вашего Императорского Величества к Римскому Императору и заверил, что Его Величество осведомлен о содержащемся в нем выражении благоволения, дружбы и преданности. Он предлагает неустанно работать над посылкою войск в согласии с подробностями, которые Ваше Императорское Величество соблаговолили ему сообщить.
Последние новости из Раштатта указывают на то, что депутация очень склонна присоединиться ко второму основному требованию французов – секуляризации, и курфюрст Майнца, несомненно, соблазненный их обещанием, является одним из сторонников этой погибельной уступки[218]. Эренбрайтштайн окружен, и нет никаких сомнений в том, что они попытаются взять его[219].
Прежде чем завершить эту скромную реляцию, добавлю, что Бернадот отправился в путь сегодня в час пополудни. Говорят, его пытались убедить уехать ночью, но он сел в карету, надев, как и вся его свита, трехцветный плюмаж, и все сопровождавшие его люди имели на себе бросавшиеся в глаза национальные кокарды, притом что, находясь здесь, они носили их так, чтобы те были едва заметны под лентами на шляпе. Его поезд состоял из всадника и трех карет. В эскорте было 25 кавалеристов, которые сопроводили их до первой почтовой станции, дабы оградить от каких-либо оскорблений. Улицы были заполнены толпой, но никакого волнения не наблюдалось. Скажу по этому поводу, что в тот вечер, когда начались столкновения, в народе не было ни малейших признаков возбуждения. В том же доме на третьем этаже проживает мадам Тышкевич, сестра князя Понятовского, и в ее квартире лишь по случайности оказалось выбито одно окно, а когда были захвачены кареты Бернадота и среди них обнаружилась карета этой дамы, толпа переместила ее ради безопасности в соседний двор. Паспорт Бернадота выдан не для поездки в Париж, он потребовал его для предъявления в Германии. Неизвестно, какова его цель.
Остаюсь с глубоким почтением,
Сир,
Вашего Императорского Величества
верноподданнейший
г[раф] А. Разумовский.
Немецкий филолог и композитор Август Герман Хорикс, симпатизировавший революции, опубликовал отчет обо всем, что случилось 13 апреля 1798 года у французского посольства. Хорикс также не был очевидцем событий (он в это время находился в Зальцбурге), но встретился с Бернадотом вскоре после венского инцидента и, несомненно, получил сведения из первых рук. Иначе трудно понять, как в руках журналиста, находившегося вдалеке от эпицентра событий, оказались тексты французских дипломатических депеш, которые он цитирует в своей брошюре дословно. Хорикс между прочим писал, что камни, которые толпа бросала в окна дворца Капрара, организованно подвозились с берега Дуная, – такое не могло произойти совершенно внезапно, ведь река находилась довольно далеко от места конфликта, и кто-то должен был оплатить подводы, лошадей, возниц и грузчиков, заручившись притом невмешательством венской полиции. Упоминал Хорикс и о том, что в толпе, осаждавшей посольство, были замечены слуги в ливреях русского и английского дипломатических ведомств. Более того, некоторые сторонники Бернадота утверждали, будто в эскалации инцидента с флагом были виноваты послы Англии и России, которые подстрекали толпу к бунту. В этой связи называли также имена князей Шварценберга, Лобковица и графа фон Туна. Кто именно из князей Шванценберг подразумевался, не совсем ясно, но, вероятно, Карл Филипп (1771–1820), будущий австрийский фельдмаршал и дипломат, хотя не исключено, что в событиях был заинтересован и его старший брат Йозеф (1769–1733), один из меценатов Гайдна и молодого Бетховена.
Очевидцы единодушны в одном: Бернадот, державшийся с гасконской задиристостью, едва избежал гибели от рук толпы. Дипломатические отношения между Австрией и Францией после этого инцидента оказались разорваны. Лица, проявлявшие симпатию к Бернадоту, были взяты полицией на заметку, а некоторые подвергнуты преследованиям: например, на квартире Гуммеля был произведен обыск, у него изъяли ноты, изданные во Франции и якобы нелегально ввезенные в Австрию, а также главную «улику» – альбом, в котором Бернадот, посетивший Гуммеля, оставил памятную запись. Гуммелю было приказано в течение двенадцати часов покинуть Вену[220]. На помощь ему срочно пришел «папа Гайдн», снабдивший его рекомендательным письмом в Эйзенштадт к князю Николаю Эстергази, который приютил опального музыканта в своей капелле.
Семья Лихновских была слишком знатной, чтобы подобные действия производились в отношении князя Карла или графа Морица. Возможно, покровительство князя и других венских высокопоставленных меценатов спасло и Бетховена, у которого, скорее всего, также имелись «крамольные» французские ноты, ввезенные Крейцером в Австрию в дипломатическом багаже.
Вся эта история показывает, насколько глубоким оказалось политическое размежевание в определенных кругах венской знати. Большая часть меценатов Бетховена (Лобковиц, Шварценберг, Разумовский) были ярыми противниками примирения с революционной Францией и настаивали на войне до победного конца. Князь Лихновский и его брат Мориц, вероятно, придерживались другого мнения, о котором после 1793 года (наступления во Франции террора и казни короля и королевы) публично говорить стало опасно. Еще опаснее было выражать симпатии к идеям, исходившим из Франции, после казни венских якобинцев в январе 1795 года. Тем не менее Лихновские не побоялись водить знакомство с Берна