дотом.
Музыка тоже считалась частью политики. Показательно, что сочиненную 1797 году программную симфонию Павла Враницкого «На заключение мира с Французской республикой», поставленную в программу рождественского благотворительного концерта Общества помощи вдовам и сиротам музыкантов, запретил исполнять публично сам император Франц, и лишь в 1800 году она все-таки прозвучала в закрытом придворном концерте по желанию императрицы Марии Терезы. По мнению Джона Райса, запрет императора мог объясняться как словесной программой симфонии (первая ее часть называлась «Революция», а находившийся в середине цикла траурный марш – «Судьба и смерть короля Людовика XVI»), так и унизительными для Австрии условиями Кампо-Формийского мира[221].
Обычно Бетховена – простолюдина и демократа – противопоставляют окружавшим его аристократам. На самом деле картина, как мы видим, была намного сложнее. Революционное по духу и авангардное по музыкальному языку искусство Бетховена находило отклик прежде всего в сугубо аристократической аудитории, в том числе у тех меценатов, которые не питали никаких симпатий к революционным идеям и лично участвовали в войнах против Наполеона (князья Карл Шварценберг, Лобковиц и Кинский, принц Луи Фердинанд Прусский). Разумовский, для которого полем битвы была дипломатия, был их союзником и относился к Наполеону и его окружению с презрительной иронией высокомерного вельможи. При этом не известно ни одного случая каких-либо трений между Бетховеном и Разумовским на почве оскорбленного самолюбия композитора. Дипломатическое искусство Андрея Кирилловича позволяло ему вести себя со вспыльчивым гением так, чтобы тот не имел поводов для недовольства. Эмоциональная и этикетная дистанция оказалась, по всей видимости, спасительным средством для сохранения взаимного уважения.
Общение Бетховена с Разумовским, начавшееся предположительно в 1794 или 1795 году, было прервано в конце 1799 года, когда император Павел I, недовольный крайне неудачными действиями русских войск в Италии и Швейцарии и двуличным поведением австрийских союзников, возложил вину за все эти провалы на Разумовского и приказал ему сдать дела новому послу в Вене, Степану Алексеевичу Колычёву. Правда, настроение Павла резко менялось: уже назначив послом в Вене Колычёва, император вдруг передумал отзывать Разумовского, за которого заступились император Франц и канцлер Тугут. На некоторое время в русском посольстве воцарилось двоевластие: Разумовский категорически не хотел покидать свое место и считал Колычёва всего лишь «помощником». После подробной депеши Колычёва с жалобами на поведение Разумовского и с обвинениями его в слишком большой близости с австрийским двором судьба Андрея Кирилловича была решена. Разгневанный император приказал ему срочно вернуться в Россию, причем не в одну из столиц, а в украинское семейное имение, Батурин, где жил его старый отец. Фактически это была опала и ссылка, ради приличий именовавшаяся «отпуском» и подслащенная присвоением Разумовскому почетного ордена Андрея Первозванного.
Разумовский оттягивал дату отъезда, насколько мог, ссылаясь на плохое самочувствие, но 12 декабря все-таки подчинился царскому приказу. Елизавета Осиповна осталась в Вене, поскольку ее родители были очень больны (графиня Тун скончалась 9 мая 1800 года, граф Тун – 24 августа). В Батурине Андрей Кириллович находился до начала 1801 года: Павел I внезапно решил амнистировать всех опальных служащих, так что Разумовскому было дозволено вернуться в Москву, а затем и в Петербург. Но это не могло внушить ему никаких радостных надежд, поскольку в обществе царили страх и уныние, отношения России и Австрии казались безнадежно испорченными, а император Павел вдруг проникся симпатиями к Наполеону и начал строить планы совместного с ним передела мира.
Убийство Павла I его приближенными в ночь на 11 марта 1801 года разрубило сразу множество запутанных узлов. Несмотря на всю неприглядность этого деяния, русское общество было охвачено эйфорией: смерть Павла была воспринята как освобождение от мрачного и мелочного деспотизма. Император Александр I восстановил союзнические отношения с Австрией и вернул Разумовского на должность посла в Вене. Правда, Андрей Кириллович смог добраться до любимого города лишь в конце сентября 1801 года, уже после коронации нового императора, на которой он присутствовал.
Казалось бы, во время отсутствия Разумовского в Вене посещения Бетховеном его дома должны были временно прерваться, но это было не так: композитор продолжал навещать Елизавету Осиповну и ее мать графиню Тун. Старой графине Бетховен посвятил свое Трио ор. 11 для фортепиано, кларнета и виолончели, сочиненное и изданное в 1798 году, – несомненно, оно неоднократно исполнялось на музыкальных собраниях в семьях Лихновских и Разумовских, в том числе и после вынужденного отъезда Андрея Кирилловича из Вены. С новым послом, Колычёвым, у Бетховена никаких отношений не было – тому, похоже, было вообще не до музыки, и он чувствовал себя в Вене крайне неуютно.
В книге М. А. Разумовской упоминается о регулярной переписке между Елизаветой Осиповной и Андреем Кирилловичем, сохранившейся в венском семейном архиве. К огромному сожалению, эта обширная переписка (около 230 писем за 1800–1801 годы) не опубликована; автор книги приводит в самых общих словах лишь краткий пересказ основных тем и событий, освещенных в письмах. Однако один важный фрагмент цитируется дословно; он содержится в письме Елизаветы Осиповны от 26 апреля 1800 года: «У нас здесь появился замечательный валторнист по имени Пунто, он играет как ангел <…>. Она (графиня фон Тун. – Л. К.) выразила желание его послушать, и он вместе с Бетховеном сыграл чудесную сонату, сочиненную последним. Они расположились для игры в соседней комнате. Я боялась, что это будет слишком шумно и утомительно для нее. Оказалось совсем наоборот – игра доставила ей величайшее удовольствие»[222].
Это камерное выступление состоялось меньше чем за месяц до смерти графини фон Тун, относившейся к Бетховену даже не как мать, а как любящая бабушка. Соната ор. 17 действительно была совсем свежей, Бетховен только что ее завершил; публичная премьера сочинения с огромным успехом прошла в Вене 18 апреля. Под итальянским псевдонимом Джованни Пунто выступал музыкант чешского происхождения Иван Штих (1746–1803), судьба которого была необычайной: беглый крепостной графа Иоганна Йозефа фон Туна (мужа графини Вильгельмины), он добрался до Италии, усовершенствовался там в мастерстве и триумфально объездил с гастролями всю Европу. В 1800 году он пользовался гораздо большей известностью, чем Бетховен, и, конечно, семья фон Тун больше не угрожала ему расправой за давний побег, тем более что император Иосиф II повсеместно отменил крепостное право. Возможно, Елизавета Разумовская даже не знала, что Пунто и Штих – одно и то же лицо.
Содержать открытый дом и действующий салон графиня Разумовская в этот тяжелый период не могла: утраты близких родственников и траур по ним, опала мужа, постоянная нехватка средств и слабое здоровье заставляли ее вести тихий образ жизни в небольшом загородном доме («даче») в предместье Ландштрассе; дворец там еще не был построен. Еще большим анахоретом жил Андрей Кириллович в Батурине, где он не общался почти ни с кем, кроме отца и немногих домочадцев. Помимо естественного в его положении безрадостного настроения, причиной замкнутости графа было понимание, что его официальная переписка перлюстрируется, а за ним самим ведется наблюдение. Лишь в письмах, переданных с оказией, можно было изъясняться откровенно.
После гибели Павла I у Разумовского появился шанс вернуться к активной деятельности. Для этого нужно было найти подходы к молодому императору Александру, что для Разумовского, человека совсем другого возраста и воспитания, было совсем не просто. Александр решил сделать министром иностранных дел одного из своих ближайших друзей, князя Адама Чарторыйского, что для Разумовского оказалось большим сюрпризом. Ведь он помнил юного князя в роли фактического заложника: после польского восстания 1794 года Екатерина II согласилась простить семью Чарторыйских лишь при условии, что оба сына переедут в Петербург и поступят на русскую службу. Чарторыйский вспоминал, как Разумовский, узнав о его новом статусе, спросил у него «полушутливым-полупрезрительным тоном: “Так это вы руководите нами?” – “По-видимому”, – ответил я»[223]. После некоторого периода недоразумений между этими двумя незаурядными людьми установилось уважительное взаимопонимание, и их переписка приобрела не только официальный, но и личный характер. Но отношения Разумовского с императором Александром никогда не были простыми. Возвращение графа на должность посла России в Вене было актом прагматической политики, а не человеческих симпатий. Впрочем, и эта манифестация великодушия монарха стоила благодарности.
Сражения трех империй
По-видимому, именно Разумовский подал Бетховену идею посвятить Александру I три скрипичные сонаты ор. 30, созданные в 1801–1802 годах (о них будет подробнее рассказано в главе «Бетховен и русская императорская чета»). Как ни странно, этот символический жест нисколько не противоречил восхищению, которое Бетховен питал в те годы по отношению к Наполеону Бонапарту – первому консулу Французской республики. Здесь Бетховен резко расходился во взглядах с рьяными антибонапартистами из числа своих меценатов, прежде всего с Разумовским и Лобковицем.
Известно, что Третья симфония (впоследствии названная автором Героической), завершенная весной 1804 года, должна была быть посвящена Наполеону. Провозглашение 18 мая Наполеона «императором Французской республики» вызвало гнев Бетховена, колоритно описанный его учеником Рисом, однако не заставило его окончательно расстаться с идеей связать имя Бонапарта с Третьей симфонией, пусть не в тексте посвящения, а лишь в виде названия (название не требовало обязательного официального разрешения). О серьезности намерений композитора свидетельствует и сохранившийся титульный лист, датированный августом 1804 года, и письмо Бетховена от 26 августа того же года к издателю Гертелю, где прямо говорится: «Симфония, собственно, имеет наименование “Бонапарт”