<…>»[224]. Князь Лобковиц фактически выкупил посвящение себе и, вероятно, убедил Бетховена снять название «Бонапарт», которое могло не только шокировать публику, но и привести к запрету на публичное исполнение произведения, как это ранее случилось с симфонией Павла Враницкого. Приватная премьера Третьей симфонии состоялась 9 июня 1804 года во дворце Лобковица силами его капеллы. За этим исполнением последовали и другие, столь же закрытые, и очень вероятно, что на некоторых концертах присутствовали и граф Разумовский, и князь Лихновский. На публичной премьере в театре Ан дер Вин 7 апреля 1805 года симфония исполнялась без программного названия; она была обозначена просто как «Большая симфония».
Лихновский, как уже упоминалось, в течение ряда лет вынашивал идею посетить Париж, взяв с собою Бетховена, и тот всерьез готовился к поездке, которая неоднократно откладывалась по разным причинам. Фердинанд Рис писал 6 августа 1803 года в Бонн Николаусу Зимроку, что Бетховен через год или полтора года уедет в Париж[225]. В июле 1804 года Бетховен предполагал, что зимой он покинет Вену (Париж не упоминался, однако подразумевался)[226]. В декабре 1804 года, то есть уже после коронации Наполеона, графиня Шарлотта Брунсвик писала брату Францу, что Бетховен вместе с Лихновским намерен отбыть в Париж будущей весной, то есть в марте – апреле 1805 года[227]. Собственных средств для такой поездки у Бетховена не было, а князь, вероятно, также испытывал финансовые трудности или выжидал наиболее удобного момента. Помимо прочего, Бетховен был связан контрактом с театром Ан дер Вин, а работа над оперой «Леонора, или Супружеская любовь» (в окончательной версии – «Фиделио») продвигалась медленно; партитура была завершена лишь летом 1805 года; премьера первоначально была назначена на 15 октября, но отложена, а потом мечтать о поездке в Париж стало поздно: 13 ноября французы заняли Вену.
Некоторые крупные произведения Бетховена начала 1800-х годов могли быть связаны с его планами «покорения Парижа». Помимо Героической симфонии, это скрипичная Соната ор. 47, посвященная Крейцеру (предполагалось даже двойное посвящение ведущим парижским виртуозам, пианисту Луи Адаму и скрипачу Крейцеру)[228], и опера «Фиделио», в основу которой была положена французская пьеса Жана-Николя Буйи.
Похоже, что окончательный перелом в отношении Бетховена к Наполеону произошел не в 1804 году, как это традиционно принято считать, а мрачной осенью 1805 года, когда 13 ноября Вену оккупировали французские войска, и через несколько дней Наполеон обосновался в Шёнбруннском дворце. Император Франц с семьей и двором, большая часть венской аристократии и представители дипломатического корпуса покинули столицу, пережидая трудные времена в Венгрии и других землях, не затронутых войной. Из покровителей Бетховена в Вене остался лишь князь Лихновский, который стал свидетелем сокрушительного провала оперы «Фиделио», впервые прозвучавшей в театре Ан дер Вин 20 ноября 1805 года. В доме Лихновского примерно месяц спустя состоялось совещание, решившее судьбу бетховенской оперы: в результате мучительных многочасовых уговоров Бетховен сдался на мольбы княгини Марии Кристианы и согласился сократить и переработать свое детище, чтобы вернуть «Фиделио» на сцену[229].
Самый катастрофический в жизни Бетховена провал сопровождался тяжелыми переживаниями, связанными не только с французской оккупацией Вены, но и с последующим поражением Австрии, России и Пруссии в битве при Аустерлице (2 декабря 1805 года). Вена и ее окрестности были полны пленных и раненых, между тем светская и культурная жизнь в ноябре и декабре 1805 года продолжалась как ни в чем не бывало: театры работали, в Шёнбрунне под руководством Луиджи Керубини проходили камерные концерты для Наполеона и его свиты. В предрождественские дни, 22 и 23 декабря, в придворном Бургтеатре состоялись два традиционных благотворительных концерта-академии Общества помощи вдовам и сиротам музыкантов (Tonkünstler-Sozietät); оркестром из 200 человек дирижировал Керубини. Имя Бетховена не фигурировало нигде, хотя обычно его приглашали лично участвовать в подобных концертах, в чем он никогда не отказывал. Керубини был с ним знаком и даже присутствовал на премьере его оперы, отозвавшись о ней довольно иронически. Полнейшее игнорирование Бетховена французскими оккупационными властями и даже глубоко почитаемым им Керубини должно было сильно ранить самолюбие композитора. Конечно, он и сам не прилагал никаких усилий к тому, чтобы оказаться представленным кумиру его прошлых лет, Наполеону, который из героя-освободителя превратился не просто в коронованного монарха, но и в прямого врага. Оставаться в этих условиях бонапартистом было бы этически неприемлемо. Возможно, Бетховен даже мысленно поблагодарил князя Лобковица, убедившего его отказаться от упоминания имени Наполеона в связи с Третьей симфонией.
Война союзников (Австрии, Пруссии и России) против Франции была излюбленной идеей Разумовского, неустанно трудившегося над заключением необходимых договоров и глубоко убежденного в возможности совместной победы над Наполеоном. Позорная сдача в плен армии генерала Карла Мака при Ульме, взятие французами Вены без боя и разгром союзных войск при Аустерлице стали для Разумовского личной трагедией, усугубленной к тому же неуклонно слабеющим здоровьем жены. Вплоть до самого конца октября 1805 года он оставался в Вене, откуда вел интенсивную переписку, но ввиду неизбежности сдачи города французам был вынужден по приказу императора Франца эвакуироваться в начале ноября в Брюн (Брно), а накануне Аустерлицкого сражения – в моравский Ольмюц (Оломоуц) и затем в Тешен, в Силезию.
После заключения перемирия с французами чета Разумовских перебралась в Тропау (Опаву) – рядом с этим силезским городом находился замок князя Лихновского (сам Лихновский остался, напомним, в Вене). Только к январю 1806 года Разумовский смог вернуться в Вену, где сразу же занялся делами многочисленных русских пленных и раненых, оказавшихся в бедственном положении в чужой стране[230]. Между тем на руках у него была безнадежно больная жена; несколько месяцев, проведенных Елизаветой Осиповной в Италии осенью 1804 года, в какой-то мере улучшили состояние ее здоровья, но страшные потрясения военного времени свели на нет надежды на выздоровление. Она скончалась в Вене 23 декабря 1806 года. Смерть жены, ставшей ему близким и незаменимым другом, погрузила Разумовского в глубокую скорбь.
Все это время, с катастрофического ноября 1805 года до мрачной осени 1806 года, над головой Разумовского неуклонно сгущались тучи. Его деятельностью многие в России были недовольны. Императора Александра сумели убедить в том, что посол в Вене плохо справляется со своими обязанностями. Роскошный образ жизни Разумовского и его близость к венской аристократии и императорскому двору заставляли говорить о том, что он защищает в большей мере австрийские и свои личные интересы, нежели проводит политику, необходимую России. Вопрос о замене Разумовского другим дипломатом вновь встал на повестку дня. В Петербурге произошли важные перемены: вместо князя Чарторыйского, с которым Разумовский сумел сработаться, российское Министерство иностранных дел в июне 1806 года возглавил барон Андрей Яковлевич Будберг, относившийся к Разумовскому с неприязнью.
9 июля 1806 года император Александр назначил послом России в Вене князя Александра Борисовича Куракина (1752–1818), дипломата того же поколения, той же школы и даже сходной с Разумовским судьбы. Куракин также был другом великого князя Павла Петровича, учился за границей, затем на некоторое время был сослан в свое сельское имение, но после смерти Екатерины II вновь возвысился и стал одним из влиятельнейших вельмож при дворе сначала Павла, а затем и Александра. Прозванный «бриллиантовым князем» за любовь к драгоценностям, Куракин отличался при этом здравомыслием и гибким умом. Он дружил с императрицей Марией Фёдоровной и был в очень хороших отношениях с императором Александром (Разумовский похвастаться этим не мог), так что его кандидатура на пост русского посла в Вене в тот момент выглядела наиболее подходящей. Куракину, однако, удалось добраться до Вены лишь к лету 1807 года, поскольку император медлил с приказом о его отправке в Австрию.
Князю Куракину было поручено решить крайне деликатный вопрос, который можно было доверить лишь человеку, близкому к русской императорской семье (Разумовский таковым заведомо не был). Речь шла о возможном династическом браке на высшем уровне. Политический и военный союз Австрии и России стал бы еще прочнее, если бы был скреплен кровными узами. Еще в 1788 году будущий император Франц (тогда еще эрцгерцог) женился на принцессе Елизавете Вюртембергской – родной сестре великой княгини Марии Фёдоровны, супруги будущего императора Павла I. Но юная Елизавета скончалась в 1790 году родами, не успев стать императрицей. Столь же печально закончился брак эрцгерцога Иосифа, палатина Венгрии, заключенный в 1799 году с великой княжной Александрой Павловной: в 1801 она умерла от послеродовой горячки. А 13 апреля 1807 года от последствий родов умерла вторая жена императора Франца, императрица Мария Тереза Бурбон-Неаполитанская, и, хотя он горько оплакивал свою утрату, в высших сферах говорили о его скором новом браке. У вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны возникла мысль о возможном союзе императора с великой княжной Екатериной Павловной, любимой сестрой Александра. Как явствует из писем Куракина к императрице Марии Фёдоровне, этого брака желали прежде всего обе дамы, мать и дочь, а император Александр относился к нему скептически: он хорошо представлял себе императора Франца по совместным действиям под Аустерлицем и вряд ли считал, что это самый подходящий супруг для его умной, волевой, красивой и темпераментной сестры