[231]. Екатерина Павловна и сама не питала симпатии к Францу I, но великую княгиню прельщала возможность стать императрицей Австрии и королевой Венгрии и Чехии. Однако Куракин, прибыв в августе 1807 года в Вену и пообщавшись с императором Францем, пришел к выводу, что такой брак заведомо не принесет Екатерине Павловне счастья: жених был на двадцать лет старше нее, у него было восемь детей, и при всей своей добродетельности Франц был как человек на редкость скучен[232]. Так что смысл тайной миссии князя Куракина вскоре изменился, и возник другой матримониальный проект. После того, как Франц выбрал очередной супругой свою кузину, принцессу Марию Людовику Моденскую, рассматривалась возможность бракосочетания Екатерины Павловны с одним из братьев императора, предпочтительно с эрцгерцогом Иоганном. Однако и эти переговоры не увенчались успехом. Закончив свою миссию, Куракин покинул Вену, и на его место 19 октября 1808 года был назначен Иван Осипович Анстедт, который также пробыл в должности посла не очень долго, всего два года.
Отношения с Разумовским у Куракина не сложились, причем вину за это князь возлагал всецело на Андрея Кирилловича, демонстративно отвергавшего все приглашения на обеды и рауты у своего преемника[233]. Хотя император Александр собирался отправить Разумовского послом в Англию, тот решительно отказался от назначения, выговорив себе право остаться в Вене в качестве частного лица. К тому времени дворец Разумовского в районе Ландштрассе был уже построен, и его помещения наполнялись великолепным убранством и коллекциями картин и скульптур.
Все описанные военные, политические и дипломатические конфликты накладывали неизбежный отпечаток на атмосферу венских салонов, которая уже не могла сохранять относительно безмятежный и при этом вольнодумный дух середины 1790-х годов.
Если говорить о салоне графа Разумовского, то он имел два разных направления, почти не пересекавшихся друг с другом: политическое и художественно-музыкальное. В политическом отношении это был своеобразный клуб рьяных врагов Наполеона и сторонников коалиции России, Австрии и Пруссии.
Бетховен, естественно, присутствовал в салоне Разумовского только в связи с музыкальными интересами Андрея Кирилловича, удовлетворять которые посол мог в эти трудные годы лишь урывками и далеко не всегда в своих собственных стенах. Интенсивная дипломатическая деятельность Разумовского в течение многих месяцев военного 1805 года и постоянно ухудшавшееся состояние здоровья Елизаветы Осиповны не позволяли ему вволю предаваться музицированию. Мучительно растянутая во времени отставка с должности посла и медленное угасание жены доставили Разумовскому много тягостных переживаний. В то же время к 1807 году он оказался свободен от службы и мог, выдержав положенный срок траура, вернуться к привычному светскому образу жизни.
Для Бетховена период 1805–1806 годов также оказался наполнен тяжелыми потрясениями. При первом публичном исполнении в апреле 1805 года фактически провалилась Третья симфония, затем случилась двойная катастрофа с оперой «Фиделио» – провал премьеры в ноябре 1805 года и скандал в дирекции в апреле 1806 года, после которого Бетховен снял оперу с репертуара. Эти болезненные удары по самолюбию сопровождались резким падением доходов и кризисом во взаимоотношениях Бетховена с самыми близкими ему людьми. Его возлюбленная, графиня Жозефина Дейм, очевидно, приняла решение отдалиться от него, хотя и медлила с окончательным разрывом. Брат и помощник в делах, Карл Антон Каспар, женился весной 1806 года на Иоганне Рейс, малообразованной дочери обойщика, которую Бетховен категорически не хотел видеть свой родственницей. Этот брак надолго поссорил братьев; их примирение состоялось лишь в 1813 году, когда выяснилось, что Карл болен чахоткой.
В крайне сумрачном состоянии духа Бетховен отправился осенью 1806 года в замок князя Лихновского в Градеце близ Опавы (Троппау), где в октябре между ними произошла печально знаменитая ссора, положившая конец давней дружбе. Мне уже доводилось подробно писать о вероятных глубинных причинах этой ссоры, не сводимой к демонстративному противостоянию «феодала» Лихновского и «демократа» Бетховена[234]. Ведь поводом для конфликта послужил резкий отказ Бетховена играть перед французскими офицерами, гостившими в княжеском замке. Учитывая, что эти гости оказались там как раз в те дни, когда все немцы оплакивали трагическую гибель принца Луи Фердинанда Прусского в бою против французов и когда Пруссия проиграла войну и Наполеон триумфально вошел в Берлин, нетрудно понять нежелание Бетховена быть любезным с вражескими офицерами. Если Лихновский мог оставаться в этих условиях франкофилом или сохранять политический нейтралитет, то Бетховен все четче осознавал себя немецким патриотом и противником Наполеона.
Символично, что именно в это время в первом издании Третьей симфонии, вышедшем в свет в Вене в конце октября 1806 года, появилось окончательное название: «Героическая симфония, сочиненная в честь памяти великого человека». В отличие от Патетической сонаты, название было напечатано не на французском, а на итальянском языке. Смысл, который композитор вкладывал в это название, остается дискуссионным. Существует мнение, будто «великим человеком», память о котором решил почтить композитор, мог быть Луи Фердинанд Прусский[235]. Однако симфония сочинялась задолго до его гибели, а очень небольшой срок, прошедший с момента смерти принца (13 октября 1806) до выхода из печати симфонии (конец октября), заставляет сомневаться в технической возможности столь оперативной замены титульного листа – это стоило денег, которых у Бетховена не было. Князь Лобковиц, которому симфония была официально посвящена и который был близким другом Луи Фердинанда, а значит, мог бы одобрить «перепосвящение», находился тогда в своих чешских владениях.
В любом случае после 1805 года Бетховен и Разумовский должны были понимать друг друга гораздо лучше, чем прежде. Их сближало не только моральное неприятие Наполеона и ощущение собственной отверженности (у Бетховена после двух провалов его оперы, у Разумовского после отставки), но и пережитые личные потрясения – у каждого свои, но в чем-то очень сходные. К сожалению, нет никаких документов, подтверждающих возрастание в этот период их взаимного интереса. В любом случае о тесной дружбе, как ранее с князем Лихновским, здесь речь идти не могла. Но именно учтивая отстраненность Разумовского делала невозможной и бурные ссоры. А факт их душевного сближения подтверждает самый неподкупный свидетель – музыка.
Квартеты для Разумовского: история и контекст
Андрею Кирилловичу Разумовскому посвящены три струнных квартета Бетховена ор. 59 (№ 7, 8 и 9), которые не имеют особого авторского названия, но в отечественной литературе нередко именуются «Русскими», а в зарубежной – либо «Разумовскими», что в русском переводе звучит грамматически неправильно, либо просто «средними», что указывает на их центральное положение в квартетном творчестве Бетховена, но ничего не говорит об их эстетическом своеобразии. Поэтому обозначение «Русские» квартеты, хотя оно и не аутентично, кажется предпочтительным. Эти произведения связаны не только с личностью Разумовского, но и с Россией, которую он представлял.
После возвращения в Вену в 1801 году граф вплотную занялся устройством своей личной резиденции, в которой, очевидно, решил обосноваться навсегда, вне зависимости от того, как сложится его дальнейшая карьера. Еще в конце 1790-х годов он купил большой участок земли в пригороде Ландштрассе на берегу Дунайского канала, напротив парка Пратер. Там он намеревался разбить ландшафтный парк и построить дворец, не уступающий в роскоши знаменитым дворцам Петербурга. Для осуществления этого амбициозного замысла Разумовскому пришлось выкупить несколько частных домов, стоявших на месте будущего имения. В первую очередь были заложены великолепные сады, среди которых появился небольшой загородный дом (именно в нем обитала во время ссылки Разумовского его жена). Разумовский распорядился также построить собственный деревянный мост через Дунайский канал, чтобы можно было совершать конные прогулки в парк Пратер, не делая большой крюк до другого моста, расположенного у Красной башни.
По справедливому замечанию Марка Феррагуто, долго и тщательно возводившаяся резиденция Разумовского должна была воплощать не только его собственное богатство, но и величие Российской империи. Репрезентация имперского блеска осуществлялась через органическое соединение изящных искусств: садоводства, архитектуры и музыки[236]. Внутри же архитектуры нашли прибежище живопись, скульптура и ювелирное искусство, ибо дворец в итоге оказался наполнен художественными коллекциями и изысканными предметами роскоши.
Образцом идеального природного пространства Разумовскому виделся английский парк, поэтому уже в 1795 году он нанял ландшафтного мастера Конрада Розенталя, согласовав с ним разбивку участка. Нужно отметить, что причину выбора этого стиля следует искать не столько в «англомании» Разумовского, сколько в общих тенденциях того времени. В послепетровской России французский регулярный парк в целом вышел из моды; иногда он разбивался перед фасадом дворца, но далее переходил в английский парк со свободно расположенными деревьями и кустами, извилистыми дорожками, мостиками, гротами и лужайками. Именно такими были парки и сады, которые Разумовский видел и в окрестностях Петербурга, и у своих родственников – в Гостилицах в Санкт-Петербургской губернии, в Москве и под Москвой (дворец Алексея Кирилловича Разумовского на Гороховом поле и его же имение Горенки)[237]