О душевном состоянии Разумовского писал прослуживший несколько лет под его начальством и хорошо его понимавший К. Я. Булгаков: «Разумовский хотя внешне и спокоен, но чувствительно поражен, и боюсь, как бы не заболел. Жестоко, особливо в его летах, видеть уничтоженным то, что соединяло в себе столько привязанностей. Этот дом был для него жена и дети. Он, конечно, имеет средства заново его отстроить, но ему уже за 60; сколько же времени он будет им еще наслаждаться, ежели только не станет исключением из природного порядка? Я был у него и признаюсь тебе, что вид этих руин там, где несколько дней тому назад мы веселились на прекраснейшем в свете празднике, навел меня на размышление о тщете человеческих усилий». И на другой день: «Вчера я видел Разумовского на балу при дворе. Он спокоен, но спокойствие сие может быть только наружным. <…> Этот дом, который он столько лет обустраивал по-своему, составлял его счастие. Огонь все поглотил. Он сказал мне, что это как если бы он потерял ребенка, коего пятнадцать лет воспитывал, и я это понимаю»[313]. Отвечая брату, А. Я. Булгаков сожалел о беде, постигшей Разумовского, и не только его одного: «Это несчастье для Вены, ибо город теряет свое величайшее украшение. Это, несомненно, – увы, это был, несомненно, красивейший дом в Европе. Многие короли живут не так хорошо, как граф; я могу это сказать, ибо был во дворце короля Сардинского в Кальяри»[314].
Разумовский поначалу не хотел восстанавливать дворец, понимая, что вернуть прошлое невозможно. Однако огромное здание сгорело все-таки не полностью, часть построек уцелела, и с руинами нужно было что-то делать. С царской помощью в течение нескольких лет дворец был все-таки отстроен заново, и Разумовский провел в нем последние годы своей долгой жизни.
Битва за «Битву»
В настоящее время выявлено всего одно письмо Бетховена к Разумовскому, датированное 5 июня 1815 года – то есть написанное через пять месяцев после рокового пожара. Поскольку адресат называется здесь не по имени, а лишь по обращению, подобавшему князю (Euer Durchlaucht, Votre Altesse Sérenissime), в ряде публикаций XX века делались разные попытки определить адресата. Лишь Зигхард Бранденбург сумел связать содержание письма с личностью Разумовского, заметив, что в указанное время Андрей Кириллович уже был возведен императором Александром в княжеское достоинство, и потому к нему надлежало обращаться именно таким образом[315]. Действительно, заключительный акт Венского конгресса от 21 мая (9 июня) 1815 года Разумовский подписал в качестве светлейшего князя.
Судьба этого письма загадочна. Текст дошел до нас в двух вариантах: недатированный черновик на немецком языке, опубликованный в 1909 году Теодором Фриммелем по сделанной кем-то копии, и копия чистовика на французском, выполненная рукой неустановленного лица. Французский вариант хранится в Бонне, в Музее Бетховена (шифр BH 43). В 2013 году с аукциона в Берлине продавался оригинал немецкого черновика, воспроизведенный в виде расшифровки (без факсимиле) в каталоге антикварной фирмы J. A. Stargardt[316]. Документ был приобретен Домом Бетховена и в настоящее время оцифрован и доступен онлайн на сайте музея (шифр NE 332). Хотя этот оригинал также написан чужой рукой, он содержит пометы и поправки, сделанные самим Бетховеном, и значит, создавался под диктовку композитора. Указание дня в немецком тексте отсутствует (для даты оставлен пробел), поэтому окончательный вариант текста, по-видимому, был французским. Это выглядело более официально и более вежливо, учитывая деловой характер письма. Кто из друзей помогал Бетховену привести письмо в надлежащий вид, невозможно сказать ввиду отсутствия оригинала. Почерк лица, записавшего немецкую версию, также пока не идентифицирован.
Приведем текст в русском переводе.
В[аша] Светлость!
Когда мое произведение «Победа Веллингтона в битве при Виттории» было с большим успехом исполнено здесь, в Вене, некоторые из почтеннейших моих покровителей, а именно покойный князь фон Лихновский, как равно и его супруга, которая ныне еще здравствует, пришли к заключению, что данное произведение было бы с особым благоволением принято в Англии, так как оно не только чествует одного из величайших ее полководцев, герцога Веллингтона, но и прославляет событие, столь блестяще выделяющееся в истории Англии и сыгравшее столь достославную роль в освобождении Европы. Сообразуясь с этим, они мне посоветовали переслать произведение Его К[оролевскому] Высочеству принцу-регенту[317], а госпожа княгиня была того мнения, что ежели прибегнуть к милостивому вмешательству В[ашей] Светлости, то цель будет достигнута самым лучшим образом. В[аша] С[ветлость] были столь милостивы, что взяли на себя самолично доставить Е[го] К[оролевскому] Высочеству мое произведение, каковое было поднесено принцу-регенту с письменной дедикацией и с запросом: соизволит ли Е[го] К[оролевское] Высочество дать разрешение на обнародование этого посвящения при выходе произведения из печати? Сейчас я беру на себя смелость ознакомить В[ашу] С[ветлость] с последствиями предпринятого шага.
Я длительно и тщетно выжидал сообщения из Лондона касательно этого дела. Между тем здесь уже стали циркулировать зловредные слухи, которые распространялись устно и письменно и исходили, по всей вероятности, от моих врагов. Лишь после этого я, наконец, узнал из писем, получаемых с родины пребывающими в Вене англичанами, из газет, а также и из письменных уведомлений проживающего в Англии моего ученика Риса, что Его К[оролевское] Высочество принц-регент приказал передать мое произведение музыкальной дирекции театра «Друри-лейн» в Лондоне для исполнения. Оно состоялось под руководством братьев Смарт 10 февраля и было повторено тринадцатого числа того же месяца[318]. При обоих исполнениях приходилось всякий раз бисировать все номера, и в обоих концертах они были приняты публикой с шумным энтузиазмом.
Тем временем ко мне неоднократно обращались из разных городов с предложениями издать, наконец, мою «Битву при Виттории», причем на чрезвычайно выгодных условиях. Я все еще, однако, считал себя обязанным дожидаться ответа Е[го] К[оролевского] Высочества и дозволения печатать посвящение. Я ждал понапрасну!
Благодаря немецким газетам сообщения о лондонских концертах и об исключительном приеме произведения распространились теперь и у нас, а в корреспонденции из Лондона от 14 февраля, напечатанной в одном утреннем листке, есть даже такое замечание: «Старые англичане очень горды тем фактом, что “Битва при Виттории” создана и исполнена в Вене и посвящена принцу-регенту еще в то время, когда Австрия состояла в союзе с Францией!» Все газеты полны восхвалениями и сообщениями об исключительном успехе, выпавшем в Англии на долю произведения. Только обо мне, об авторе произведения, никто не подумал, ни малейшего знака благодарности или признательности, даже ни единого звука в ответ я ни разу не получил!
Имея перед собою такие факты и приняв в соображение, что надеяться на получение ответа мне уже больше не приходится, пришел я к выводу, что мой долг перед соотечественниками – не задерживать долее выпуск своего произведения. Я уступил настоятельным требованиям и предоставил сочинение для печатания одному издателю.
Но как же я был ошеломлен, узнав недавно о том, что в письме одного англичанина к его находящемуся здесь земляку содержится – наряду с новым подтверждением исключительно хорошего приема сочинения в Лондоне – сообщение еще и о том, что сочинение издается в Англии в виде клавираусцуга! Стало быть, за то, что я оказал англичанам честь, переслав им свою «Битву при Виттории» и посвятив ее принцу-регенту; за то, что я доставил удовольствие лондонской публике столь во многих отношениях интересным для нее музыкальным произведением; за то, что самый большой тамошний театр был благодаря этому переполнен и принес дирекции огромные сборы, – за все это я не только не получаю ни звука благодарности, но меня даже вынуждают вернуть немецкому издателю полученный гонорар (ведь клавираусцуг произведения вышел в Лондоне) и принять на себя без всякого возмещения значительные расходы по переписке посланного в Лондон экземпляра. Сверх всего еще и срам: ведь поскольку мною не получено разрешение, я должен теперь уничтожить то посвящение принцу-регенту, которое приобрело повсеместную известность стараниями лондонских газет. Да я и теперь уже поставлен в пренеприятнейшее положение, ибо если исключить газетные, а также и те сообщения, которые мне стали известными по письмам из-за границы, то на всякий вопрос о посланной мною в Лондон «Битве при Виттории» я не могу отвечать ничем, кроме пожимания плечами. Посвяти я свое произведение одному из союзных монархов, присутствовавших на конгрессе, то – конечно! – меня бы быстро и достойно вознаградили.
Выражая настоящим В[ашей] Светлости свою покорнейшую благодарность за милостивое вмешательство в это дело и сетуя на то, что великодушные старания и благосклонные намерения В[ашей] Светлости касательно меня оказались сведенными на нет грубостью тех, кто бы должен был почувствовать воздаваемую честь, я вместе с тем отваживаюсь вторично обратиться к В[ашей] Светлости по этому вопросу, дабы моему достоинству, собственности и достоянию не был нанесен ущерб тем невниманием, с которым отнеслись к данному предмету в Лондоне.
С глубочайшим почтением имею честь быть Вашей Светлости покорнейший слуга
Луи ван Бетховен.
Вена, 5 июня 1815
Сразу скажем, что надежды Бетховена на получение достойного вознаграждения от принца-регента, а с 1820 года короля Англии Георга IV не оправдались, хотя переписка по поводу «Битвы при Виттории» продолжалась в течение ряда лет уже без участия Разумовского. Однако текст приведенного письма интересен не только в связи с долгой и безуспешной борьбой композитора за гонорар.