Необычным в письме Бетховена к императору Александру был сам способ его передачи, фактически по цепочке из рук в руки, а также характер просьбы композитора и безоговорочное согласие на это предложение со стороны императора, чему, вероятнее всего, способствовала императрица Елизавета Алексеевна. В иных случаях получить разрешение Александра на посвящение или преподнесение ему каких-либо музыкальных сочинений было намного труднее.
Письмо Бетховена к Александру I, долгое время считавшееся утраченным, было опубликовано в 1997 году в переводе на русский язык в рамках заметки, помещенной в небольшой газете, и потому эта публикация прошла также мимо моего внимания[448]. Автор статьи, Михаил Алексеевич Додолев, историк, специализирующийся на наполеоновской эпохе, не будучи музыковедом, ограничился лишь самой общей информацией, касающейся письма Бетховена, и привел его текст в переводе на русский язык без цитирования оригинала и без воспроизведения факсимиле. Эту заметку никак нельзя считать научной публикацией ни в текстологическом, ни в историческом отношении. Между тем документы, находящиеся в деле № 36, заслуживают того, чтобы ввести их в научный обиход полностью и с надлежащими комментариями.
Такая публикация с факсимиле документов, предоставленнных АВПРИ, была осуществлена мною в 2020 году[449]. Дабы не повторять здесь текст статьи целиком, остановимся на самом важном, поместив сопутствующие тексты в приложении[450].
После аудиенции, данной князю Голицыну, Елизавета Алексеевна, по-видимому, сама представила ходатайство Бетховена императору Александру, и он отдал надлежащие указания своему статс-секретарю Петру Андреевичу Кикину. Тот 23 мая 1823 года уведомил министра иностранных дел графа Нессельроде о согласии императора принять подписку на «ораторию» Бетховена. Механизм действий в подобных ситуациях был давно отлажен. Министерство иностранных дел обычно связывалось с послом в соответствующей стране, приказывая ему выплатить автору достойное вознаграждение и внести эту сумму в счет экстраординарных расходов.
Однако случай с Торжественной мессой был совершенно необычным и не укладывался в рамки бюрократической рутины. Речь шла не о посвящении произведения императору и не просто о каком-то даре, вознаграждение за который всегда оставлялось на усмотрение монарха, а об участии русского двора в подписке с объявленной стоимостью в 50 дукатов, причем самой партитуры мессы никто еще не видел – оставалось лишь верить на слово композитору, убежденному в особой значительности своего творения. Было также не совсем понятно, идет ли речь о печатном издании или о рукописи и каков жанр произведения. Понятно, что при дворе православного царя месса на латинский текст не могла найти практического применения, но сам Бетховен в первом же абзаце своего письма назвал ее «ораторией». Поэтому формулировки в письмах Кикина и Нессельроде предельно осторожны и обтекаемы. Граф Нессельроде вообще не совсем свободно изъяснялся по-русски, и черновики его служебных бумаг изобилуют многочисленными исправлениями внутри текста и на полях. При этом он добивался отнюдь не литературного блеска, а безупречной корректности выражений, шлифуя фразы с сугубо немецким педантизмом.
30 мая 1823 года Нессельроде составил черновик письма к Александру Михайловичу Обрескову (1789–1885), потомственному дипломату, поверенному в делах России при посольстве в Вене. В тот же день Нессельроде известил Кикина о выполнении поручения императора. В обоих случаях граф избегал называть мессу не только собственно мессой, но даже и ораторией, предпочтя нейтральный термин «музыкальное сочинение». Очевидно, Нессельроде хорошо представлял себе, что месса и оратория – это совершенно разные жанры хотя бы потому, что первый из них литургический, а второй – светский, концертный.
Обе записки Нессельроде могут произвести впечатление, будто их автор не имел понятия о том, кто такой Бетховен, и вообще не разбирался в музыке. Но это неверно. В 1814–1815 годах граф Нессельроде присутствовал на Венском конгрессе, причем не просто как член свиты императора, а как один из активнейших участников выработки итоговых решений с российской стороны, наряду с графом Разумовским и послом России в Вене графом Густавом Оттоновичем Штакельбергом. Имя Бетховена в это время звучало в Вене постоянно, и Нессельроде, скорее всего, посетил хотя бы часть многочисленных концертов, в которых исполнялись его сочинения – может быть, и гала-концерт 29 ноября.
Более того, после 1813 года музыка Бетховена, в том числе крупные симфонические и вокальные произведения, начала исполняться в Петербурге: оратория «Христос на Масличной горе» (с 1813 года звучала неоднократно), опера «Фиделио» (1818 и 1819, силами немецкой труппы[451]), Фантазия для фортепиано, хора и оркестра ор. 80 (1822). Постепенно проникало в русский музыкальный обиход и камерное творчество Бетховена, хотя отследить исполнение таких сочинений по упоминаниям в прессе почти невозможно; эти сведения можно почерпнуть, скорее, из мемуарной литературы, из писем, из владельческих надписей на нотных изданиях, хранящихся в российских библиотеках.
В любом случае не знать имени Бетховена граф Нессельроде не мог.
Более того, в письме Голицына к Бетховену от 16 июня 1824 года говорится, что Нессельроде сам «имеет честь быть музыкантом» (об этом письме будет подробнее сказано далее). Хотя граф и не являлся таким выдающимся дилетантом, как князь Голицын или братья Михаил и Матвей Юрьевичи Виельгорские, в 1828 году Нессельроде стал одним из соучредителей петербургского Общества любителей музыки, так что и меценатству он был не чужд[452]. Правда, музыкальные вкусы графа явно расходились со вкусами князя Голицына. В том же письме к Бетховену от 16 июня 1824 года Голицын с горечью констатировал: «…здешний двор мало интересуется музыкой; всеми овладело жалкое шарлатанство в духе Россини»[453]. Между тем летом 1823 года жена министра, графиня Мария Дмитриевна Нессельроде, находилась в Бадене под Веной и регулярно посещала спектакли итальянской труппы в Вене – там давались исключительно оперы Россини, от которых она была в полном восторге. Граф, несомненно, разделял ее мнение, и из переписки супругов явствует, что так и оставшаяся нереализованной идея пригласить в 1824 году итальянцев вместе с Россини в Петербург принадлежала К. В. Нессельроде[454]. Имя Бетховена в переписке супругов не упоминается ни разу, хотя графиня Нессельроде могла видеть композитора как в Вене, так и в Бадене, где он находился одновременно с нею.
Впрочем, как бы ни относился к музыке Бетховена граф Нессельроде, он был обязан выполнить волю императора, и он ее выполнил, переслав в Вену на имя Обрескова также копию письма Бетховена.
Поучительно сравнить эту ситуацию с другими известными нам примерами. Королевство Вюртемберг ответило Бетховену отказом, поскольку король Вильгельм I «не смог найти должного применения его музыкальному сочинению»[455]. Двор Вюртемберга был протестантским, и понятно, что католическая месса действительно не могла там звучать в своем оригинальном виде. Но и католический двор Мюнхена прислал отказ, мотивируя его совсем другими обстоятельствами, которые в глазах Бетховена должны были выглядеть отчасти оскорбительными. Министр иностранных дел (то есть коллега Нессельроде) граф Алоис Франц Ксавер фон Рехберг по поручению короля Баварии Максимилиана Йозефа I писал 25 февраля 1823 года послу в Вене барону Иоганну Готлибу Эдуарду фон Штайнлейну:
Государственное министерство Королевского Дома и Иностранных дел. По высочайшему поручению Его Величества Короля.
Согласно суждению инденданта придворной музыки, придворная капелла располагает столькими произведениями в церковном стиле, сочиненными самыми прославленными мастерами, что по причине такового многообразия большая их часть не может быть исполнена, разве что во фрагментах, и потому нет возможности заказать приобретение новейшей Торжественной мессы знаменитого композитора Бетховена. Таковое решение доводится до сведения посла ф[он] Штайнлейна в ответ на его представление от 25 января.
Граф фон Рехберг.
На самом деле индендант барон Сигизмунд фон Румлинг вынес не столь категоричное суждение: ему показалось, что цена за рукописную копию партитуры Торжественной мессы непомерно высока, и чтобы исполнить произведение, пришлось бы потратиться на изготовление голосов, поэтому он рекомендовал приобрести мессу, когда она выйдет в свет в виде печатного издания и будет стоить ощутимо дешевле, и его отзыв сопровождался всевозможными похвалами в адрес Бетховена: «Следует дождаться момента, когда это произведение гениального автора будет издано и станет публичным достоянием. К тому времени и по такому случаю королевское управление Придворной музыкой окажется в состоянии приобрести экземпляр этой Мессы и преумножить тем самым имеющуюся у него сокровищницу классических церковных произведений этим новым шедевром»[456]. Румлинг сам был композитором и, конечно, представлял себе значение творчества Бетховена, но в данном случае его устами говорил государственный служащий, призванный экономить казенные деньги. Король же Баварии музыкой Бетховена, по-видимому, вовсе не интересовался.
Еще обиднее для Бетховена должен был прозвучать отказ подписаться на Торжественную мессу, полученный от князя Николая II Эстергази – единственного из австрийских вельмож, к которому композитор рискнул обратиться с такой просьбой. Решая вопрос о подписке, Эстергази обратился к своему капеллану, известному композитору и пианисту аббату Йозефу Гелинеку, который также знал Бетховена с первых лет его пребывания в Вене и некоторое время даже конкурировал с ним за право считаться лучшим из венских виртуозов. Гелинек ответил князю письменно: «Поскольку я не могу вынести какое-либо суждение о столь крупном произведении, ни разу его не слышав, то мне остается лишь предоставить свойственному Вашей Светлости милосердию и мягкосердечию право решать, оказать ли поддержку этому прославленному композитору»