[457]. На сей раз великодушие князю изменило, и в своем письме от 8 июля 1823 года он сухо сообщил Бетховену: «В настоящее время я не намереваюсь пополнять мое собрание месс»[458].
На этом фоне отсутствие каких-либо колебаний со стороны российского двора выглядело отрадным контрастом. Указание графа Нессельроде было отослано в Вену, откуда уполномоченный в делах Обресков в письме от 14 (26) июля 1823 года сообщил ему о выполнении царской воли (привожу документ в орфографии подлинника)[459].
Милостивый Государь Граф Карл Васильевич[460],
вследствие предписания Вашего Сиятельства от 30 мая под № 3499м я немедленно подписался для Его Императорского Величества на один экземпляр сочинения жительствующего в Вене Лудвига фан Бетговена и внес следующие за сию подписку пятьдесят червонных золотом в счет чрезвычайных Миссии издержек. Как скоро приведено будет к окончанию упоминаемое сочинение, я не премину доставить таковое по принадлежности. —
С истинным высокопочитанием и преданностию честь имею быть,
Вашего Сиятельства
покорнейший слуга
А. Обресков.
За несколько дней до отправки этого письма, 9 июля 1823 года, Шиндлер извещал Бетховена: «Имею удовольствие сообщить Вам, что по приказу императора всех россов в качестве русского контингента сюда явились 50 закованных в латы всадников, чтобы воевать за отечество под Вашими знаменами. Начальник сего передового отряда – русский советник»[461]. Шутливая «милитаризованная» лексика использовалась в письмах Бетховена со времен окончания наполеоновских войн и Венского конгресса, особенно в общении с сотрудниками венского издательства «З. А. Штейнер и К°» (себя Бетховен именовал Генералиссимусом, Штейнера – Генерал-лейтенантом, его помощника Тобиаса Хаслингера – Адъютантом, и т. д.). В данном случае 50 всадников обозначали 50 золотых дукатов (или червонных в российской валюте), а под начальником отряда подразумевался, по-видимому, советник посольства Григорий Афанасьевич Кудрявский (1785–1844), имя которого упоминается в разговорных тетрадях Бетховена за этот период.
Однако торжествовать победу было еще рано: очевидно, Шиндлер получил лишь информацию о благоприятном решении Александра I и о выделении денег на подписку, но сами «50 закованных в латы всадников» в течение некоторого времени не покидали стен посольства. Вероятно, Обресков не очень спешил выдавать деньги за партитуру, которой пока не держал в руках. Вскоре после 9 июля Бетховен писал Шиндлеру:
Здесь приложено письмо к г[осподину] ф[он] Обрескову[462]. Так что отнесите его туда. Касательно денег скажите, что им достаточно лишь послать мне расписку, чтобы потом их мог получить предъявитель, с которым я ее перешлю туда. <…> Не говорите там ничего, кроме самого необходимого, иначе это вызовет раздражение. Равным образом не говорите, будто месса еще не готова. Это неправда, поскольку новые части – лишь добавление. – Увольте меня от всего остального.
С наилучшими пожеланиями,
наставник Папагено[463].
Я дал Ваш адрес. Если понадобится, подскажите, только неназойливо, где это находится. И что Франция тоже направляла деньги для меня Вам. И помните постоянно, что подобные люди представляют Его Величество[464].
Торжественная месса действительно была полностью готова. 19 марта 1823 года Бетховен вручил эрцгерцогу Рудольфу чистовую копию с посвящением на титульном листе[465]. Однако весной и летом 1823 года Бетховен все еще вынашивал идею добавить к мессе, и без того колоссальной по объему, еще три части на тексты проприя – Градуал, Офферторий и гимн Tantum ergo. Эта идея воплощена не была, но слухи о том, что Бетховен еще продолжает работать над мессой, по Вене ходили (возможно, не без вины разговорчивого Шиндлера). Тем временем завершалась переписка копий, предназначенных для отсылки заказчикам, и Бетховен вычитывал каждый экземпляр, что требовало немало времени и усилий.
Чтобы положить конец компрометирующим слухам, Бетховен 15 июля 1823 года попросил у эрцгерцога Рудольфа дать ему письменное свидетельство, «которое своим содержанием подтверждало бы, что большую мессу я написал для В[ашего] И[мператорского] В[ысочества], что она уже продолжительное время находится в Вашем владении и что Вы милостиво разрешили сделать ее общедоступной. <…> Это свидетельство будет иметь для меня важное значение, ибо как мог я подумать о своих скромных талантах, что они на меня навлекут столько зависти, преследований и клеветы?»[466] Оправдываясь перед эрцгерцогом за свой самовольный шаг – устроить подписку на мессу в тот период, когда партитурой, согласно правилам, должен был владеть носитель посвящения, Бетховен в том же письме несколькими строками ниже заверял Рудольфа: «Если когда-нибудь позднее месса появится в печати, то я надеюсь на дозволение посвятить В. И. В. также и издание. И только потом последует перечень немногих высокопоставленных подписчиков». Отсюда можно заключить, что Бетховен в принципе не исключал посвящение печатного издания Торжественной мессы какому-то другому лицу, помимо Рудольфа, – это важно представлять себе в свете дальнейшей переписки Бетховена с Голицыным.
Эрцгерцог согласился дать просимое свидетельство, и Бетховен снял с документа две заверенные копии, чтобы представить их в посольства России и Пруссии как гарантию скорого получения ими рукописных партитур. В записке Бетховена к Шиндлеру говорится: «Пришлите, пожалуйста, вместе с оригиналом и заверенную копию, так как ее сегодня же отправляют в Петербург»[467]. Поскольку письмо Обрескова к Нессельроде от 14 (26) июля 1823 года ранее не было известно, теперь появляется возможность датировать записку Бетховена к Шиндлеру более точно. Вероятно, она была написана около этого же времени, и предполагалось, что копия свидетельства о полной готовности Торжественной мессы будет отправлена в Петербург вместе с депешей Обрескова. Но в материалах изученного мною дела этого свидетельства или каких-то упоминаний о нем не обнаружено. Возможно, оно осталось в канцелярии русского посольства в Вене.
Все лето и большую часть сентября 1823 года Бетховен, пытаясь поправить здоровье, провел за городом, сначала в Хетцендорфе, а затем в Бадене, и в Вене бывал редко. Работа над копированием подписных экземпляров Торжественной мессы и над их корректурой замедлялась стечением печальных обстоятельств: болезнью глаз Бетховена (конъюнктивит) и кончиной 6 августа Венцеля Шлеммера – основного копииста Бетховена, с которым тот сотрудничал много лет. Конечно, Шлеммер не самолично изготавливал десять копий Торжественной мессы; под его начальством работало несколько переписчиков, однако именно Шлеммеру композитор мог доверять, а его подручным, оставшимся без строгого руководства, – не всегда.
По-видимому, Обресков начал проявлять нетерпение, о котором известил композитора через того же Шиндлера. Бетховен отреагировал на это запиской к Шиндлеру, из которой можно заключить, что примерно в конце октября композитор лично посетил российское посольство вслед за передачей туда пакета с готовой партитурой Торжественной мессы: «Прилагаю пакет для русского посольства и прошу его тотчас же доставить. Кстати, скажите, что в ближайшие дни я приду к нему сам, так как меня обижает проявленное недоверие. Благодарение Богу, я еще могу доказать, что ни в коей мере не заслужил подобного отношения, и мое чувство собственного достоинства этого не допустит»[468]. Процитированная записка не датирована, а Шиндлер ошибочно относил ее к зиме 1824 года, что, безусловно, неверно. Н. Л. Фишман предложил датировать записку концом октября – началом ноября 1823 года на основании сопоставления с публикацией в петербургской газете «Русский инвалид, или Военные ведомости» от 21 ноября 1823 года, где говорилось: «Знаменитый Бетховен недавно привел к окончанию большую ораторию, которую он сам постановляет выше всех своих сочинений. Многим из наших читателей, без сомнения, приятно будет узнать, что доселе существует только один экземпляр сей оратории в манускрипте и что оный находится здесь, в С.– Петербурге»[469]. Заметка была напечатана анонимно, но из нее следовало, что к началу ноября как минимум одна из авторизованных копий уже находилась в Петербурге – но возможно, что уже не одна, а две, о чем автор заметки еще не имел понятия. Ведь, помимо императора Александра, подписаться на мессу 3 августа 1823 года изъявил желание князь Голицын, и предназначенный ему экземпляр был отправлен из Вены 22 октября 1823 года через банковскую фирму Йозефа Хеникштейна[470]. Голицын с самого начала был осведомлен о принятии подписки царским двором и не мог не знать, что в Россию должны были быть посланы не один, а два экземпляра партитуры. Даже если их отправка осуществлялась не одновременно, то экземпляр, предназначенный для императора Александра, мог быть вручен кому-то из сотрудников русского посольства (возможно, самому Обрескову) примерно в те же сроки.
Итак, в начале ноября 1823 года месса прибыла в Петербург, а Бетховен получил желаемый гонорар. Но история взаимоотношений композитора с русской императорской четой на этом совсем не закончилась.