И тут Гордон понял.
«Он убьет его», — осознал старший полицейский, и кровь застыла у него в жилах. Смех Джокера затих, безумный заливистый хохот превратился в сдавленные вздохи, когда Бэтмен притянул его ближе.
Смех стих. Джокер замолчал.
— Бэтмен, нет!
Силы вернулись к Гордону, и он двинулся вперед почти бегом, едва не спотыкаясь. Но он не мог этого допустить. Дождь лил сильнее прежнего и заливал глаза. По мере приближения патрульных машин свет усиливался. Темный рыцарь повернулся, и стало видно его лицо в маске. В тот момент Гордон увидел что-то холодное и ужасное в глазах своего друга. Что-то, чего он никогда не забудет.
— Ты не можешь позволить ему победить! — закричал он, шатаясь, в попытке удержать предательское тело в вертикальном положении. — Надо все сделать по закону, — выдохнул он. — Это единственный выход.
На лице Бэтмена боролись противоречивые эмоции, едва различимые под маской. Затем он едва заметно кивнул и ослабил хватку. Джокер рухнул на колени, схватившись за горло. Несколько мгновений он молчал, а потом снова начал хихикать в перерывах между глубокими хриплыми вздохами.
Подъехали четыре патрульные машины с красными и синими мигалками, прибавив происходящему сюрреалистичности. Из них выскочил отряд полицейских, которые накинулись на негодяя, стоявшего на коленях. Остальные рассредоточились, чтобы обыскать территорию. Двое из них подбежали к Гордону и взяли его под руки. Внезапно он почувствовал благодарность за поддержку.
— Комиссар, — сказал офицер.
Гордон тупо смотрел на мужчину, тяжело опираясь на его руку.
— Там остальные, — сказал Гордон. — Сомневаюсь, что они далеко уйдут.
Полицейский только кивнул. Гордон прищурился от яркого света.
Закрыв глаза, он не хотел открывать их снова.
Но сделав это, он увидел, что Бэтмена уже не было.
Когда до сих пор хихикавшего Джокера заковали в наручники и увели, Гордону захотелось пойти за другом, чтобы хоть как-то его утешить. И все-таки он знал, что после этого шоу ужасов утешения уже не будет. Каждый из них должен был по-своему справиться с тем, что испытал.
Полицейские метались в темноте. Где-то вдалеке пронзительные голоса становились то громче, то тише, а потом и вовсе стихли. Он уставился на растекавшиеся лужи.
А дождь все лил. Мир вращался, как и раньше.
40
Барбара Гордон проснулась не до конца. Это больше было похоже на погружение в ледяную воду с привязанными к телу обрывками отвратительного сна, который она не могла вспомнить. Она охнула от холодной шокирующей реальности, когда попыталась сесть, но не смогла.
Что это? Она привязана к кровати? Кровати? Чьей кровати?
Где я?
Она произвела логические расчёты, затуманенный мозг пытался сложить факты. Из ее руки торчала игла капельницы. Резиновые трубки, светящиеся зеленые экраны, подозрительные аппараты, мерившие биологические данные с помощью сигналов и загогулин на мониторе.
Больница.
Металлические рельсы на узкой кровати. Нижнюю часть тела скрепляла какая-то сложная шина. О, Господи, это катетер?
Но почему она в больнице? Что случилось? Ее память была предательской и фрагментарной. Ненадежной. Она была у папы, пила какао, а потом…
Что?
И тут она вспомнила о нем. Тошнотворно-сладкий химический запах, как от жевательной резинки и формальдегида. И эта улыбка. Мерзкая желтая улыбка.
Джокер.
Воспоминания нахлынули на нее, она начала задыхаться и хватать ртом воздух. Любая подробность была ужасна. К горлу подкатила желчь, и она запаниковала, пытаясь сесть, но тут ее вырвало. Почему она не может сесть?
Рядом с ней была медсестра, которая помогла ей, нежно повернув голову и поднеся стальной тазик под подбородок.
— Все в порядке, мисс Гордон, — сказала медсестра, когда Барбару вырвало. — Теперь вы в безопасности.
— Почему… — Барбара сплюнула кровавую пену в таз. — Почему я не могу встать?
Женщина занервничала, как олень в свете фар. Спустя мгновение она, похоже, приняла решение:
— У вас проникающая травма грудного отдела позвоночника, — сказала ей медсестра. — Потребовалась срочная операция, вы были в искусственной коме, чтобы вам было легче…
— Позвоночника? — перебила Барбара. Она оттолкнула таз и схватила сестру за блузку, сердце бешено колотилось, когда волна тревоги накрыла ее с головой.
— Вы хотите сказать… — она не могла подобрать слова. Потом ей это удалось: — Я парализована?
— Пожалуйста, постарайтесь сохранять спокойствие, мисс Гордон. — Медсестра говорила мягким, нарочито спокойным голосом. — Лучше дождитесь доктора Ли, чтобы обсудить долгосрочный прогноз.
Но ее слова не произвели желаемого эффекта. Барбара зажала в кулаке ее халат и лишь потом поняла, что она делает.
— Скажите! — зашипела она сквозь стиснутые зубы, притягивая к себе лицо женщины. — Я. Действительно. Парализована?
Затем вдруг вошла еще одна медсестра, бесшумно передвигаясь в резиновых туфлях, и ввела что-то в капельницу.
Они обменялись взглядами, разделяя усталое, молчаливое понимание и жалость.
Барбаре хотелось выбить им зубы.
Все звуки стали приглушенными и далекими. Пиканье аппаратов. Разговор персонала больницы. И, наконец, пронзительное, нездоровое хихиканье Джокера, преследовавшее ее в темноте.
Барбару держали на сильном медикаментозном лечении. Для ее же блага, как говорили врачи. Чтобы облегчить ее беспокойство и травму и дать ее телу зажить. Что бы это ни значило.
— Все травмы позвоночника отличаются друг от друга, — говорила ей серьезная доктор Ли мягким голосом. — И каждый пациент с течением времени реагирует по-разному. Важно понимать, что термин «паралич» на самом деле охватывает широкий спектр функциональных нарушений различной степени тяжести.
Доктор Ли была превосходным врачом. Она говорила напрямую, не стеснялась в выражениях и относилась к Барбаре как к равной, способной понять сложную медицинскую терминологию, а не как к паникующему ребенку, которому надо просто дать леденец на палочке и погладить по голове. Но каждый раз, когда Барбара ее видела, она чувствовала бессознательную волну враждебности. Словно, если бы она не говорила все эти вещи — о закрытой травме позвоночника Барбары, отеке и прогрессировавшей неврологической дегенерации, — они бы не появились у нее на самом деле.
Но ярость была мимолетной. Как и все внутри нее, она была склизкой и все время норовила выскользнуть. Большую часть времени она проводила, просто глядя на пустую белую плоскость потолка, а люди то приходили, то уходили. Что-то делать или говорить было бессмысленно.
Приходил Бэтмен, выражение его лица под маской было непроницаемым, а рот был сжат в жесткую, угрюмую линию. Он пошел остановить Джокера, спасти ее отца, и когда она узнала, что он добился успеха, облегчение захватило её целиком. Но слова не шли у нее с языка. Все, что она могла делать, это молча кивать, лицо у нее было такое же мрачное, как у него.
Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем она увидела отца в ногах кровати. Он был бледен и молчалив, небрит и одет в непривычную мешковатую рубашку, которая почему-то делала его меньше, как ребенка во взрослой одежде.
— Папа? — она сказала или, скорее, попыталась. Трудно было сказать, слетел ли звук с ее потрескавшихся губ.
Его волосы, обычно уложенные, казались тусклыми и немытыми и спадали на один глаз. На его шее виднелись уродливые отметины, кольцо исчезающего синяка, примерно того же пурпурного оттенка, что и круги от усталости под страдальческими голубыми глазами. Он едва сдерживал слезы, отчего она почувствовала, что внутренний порядок Вселенной тайком подменили. Она никогда не видела отца в слезах.
Даже из-за потери матери.
В коридоре раздался громкий металлический лязг. Оба резко вздрогнули, словно в синхронном танце. Как только они поняли, что сделали, то печально друг другу улыбнулись.
— Ты в порядке? — спросил он.
— Нет, — сказала она. — А ты?
— Не-а.
Он подошел к кровати и накрыл ее руку своей, и они надолго замолчали. Ей так много хотелось ему рассказать. Объяснить, как сожалеет о том, что не смогла спасти его от перенесённых им пыток. Она хотела добавить, что она по-прежнему рядом и любит его, и все то приятное, что говорят человеку после глубокой личной травмы, которую самому никогда полностью не понять. Но она знала, насколько бессмысленны эти приятные слова, потому что ненавидела, когда ей пытались их сказать другие.
Помимо этого ей хотелось рассказать ему или кому угодно другому о горе, которое грызло ее кости, как она чувствовала, что внутри нее умирает Бэтгёрл. Её тайное «я», которое она скрывала, упиваясь бесстрашной силой и мощью этой личности, пока другие об этом ничего не знали.
Когда умирал друг или любимый человек, проводилась поминальная служба. Все передавали друг другу старые фотографии, рассказывали знакомые байки и говорили, как им будет не хватать этого человека. Но ее лучшую версию убил неадекватный, непредсказуемый маньяк, который даже не понял, что он сделал. Никто не понял.
Все видели ее обнаженное, истерзанное тело, но никто не видел, что произошло на самом деле.
Бэтгёрл ускользала медленно и мучительно, шаг за шагом, в затянувшемся наркотическом тумане, и теперь Барбара была единственной, кто знал, что с ней случилось. Что ее убили только для того, чтобы доказать какую-то безумную, непостижимую истину. Барбара никому не могла сказать, как сильно скучает по себе.
Однако, взглянув на отца, она поняла, что он тоже борется с тем, чего она никогда не узнает и не поймет. С личными демонами, возможно, такими же, как у нее. В этот момент, несмотря на молчаливую, эмоциональную пропасть между ними, они разделяли глубокую, ужасную связь, в которой ни один из них не мог признаться.
Странно, но от этого она чувствовала себя еще более одинокой.