- Откуда вы?
- Со звезд.
- Со звезд... - повторила Бетти-Энн.
Как странно. Она видела звезды вечерами. Они так далеки (но в иные минуты они казались не такими уж далекими). Она вся напряглась, и напряжение росло. Звезды... Совладать с этим напряжением нелегко, и какое-то время внутри будет смятенье, и она станет метаться из стороны в сторону (мало-помалу она успокоится, так будет непременно, но пока мысль эта не помогала, ибо сейчас покоя не было).
На это потребуется время. Ведь звезды так далеки.
- Мы не с этой планеты. И ты, конечно, чувствовала, Бетти-Энн, что ты не вполне принадлежишь здешнему миру. Конечно же, ты чувствовала, что ты не такая, как все.
Она покачала головой, волосы рассыпались, одна прядь упала на лоб, и она откинула ее. Не такая? Не такая...
- Расскажите... расскажите мне, - попросила она. Рассказывайте не торопясь, понемногу, хотелось ей сказать, ведь я пока не до конца вам верю, а придется услышать еще много такого, чему трудно поверить; и я хочу услышать это не вдруг, не все сразу, чтобы разобраться постепенно, чтобы частицы невероятного понемногу сложились вместе (точно в картинке-головоломке). Помню, как-то мы с Джейн складывали такую головоломку: на картинке должны были получиться две охотничьи собаки, но мы потеряли крышку коробки и долго не могли догадаться, какая должна получиться картина. (Джейн сперва думала, что на ней выйдет бегемот, а я - что медведь гризли.)
- Рассказать надо очень много, - сказал Робин.
Бетти-Энн все думала об охотничьих собаках и как Дейв вернулся домой и сказал, смеясь: "Ну как же. На крышке все нарисовано". (И тогда они с Джейн вспомнили, и теперь, когда он им напомнил, сказали, что они и так все время это знали.) Ей вдруг подумалось, что она знала это всю жизнь: вот они, наконец, ее собратья, те, кто поймет ее, как никто никогда не понимал, и ей хотелось заплакать от радости... нет, не от радости, просто от удивленья.
- Мы странствуем, - сказал-Робин. - Племя наше родилось на планете, которая, должно быть, очень походила когда-то на вот этот мир, на Землю. В старинных записях сказано, что называлась она "Эмио". Земляне еще жили в пещерах, а мы уже странствовали среди звезд. Мы странствуем так долго, что планета наша давно затерялась в межзвездных просторах, быть может, и солнце, вокруг которого она обращается, уже угасло - не знаю. Это было очень давно. Наша история - большая часть ее - забыта... Как знать, быть может, все племена проходят по одним и тем же ступеням, и когда-то мы, возможно, были такими же, как молодое племя, среди которого ты жила здесь, на Земле. Но теперь мы странствуем. Племя наше состарилось на Эмио... и стало мудрым... давным-давно один из нас открыл эффект "зейуи", и тогда мы покинули нашу планету. А теперь мы любуемся солнечным закатом в одном мире, а голубыми водами - в другом, за миллионы миллионов миль...
Бетти-Энн слушала и той частью своего существа, которая не совсем была сбита с толку, сознавалада, Робин стар, но не в том смысле, как она прежде понимала это слово, стар не как земной человек; сами слова его, казалось, изнемогают под грузом лет. Мысль эта вспыхнула и угасла.
- Когда мы в последний раз были здесь, на планете Земля, - сказал Робин, - случилось несчастье и твои родители погибли. Я сам слышал предсмертные мысли твоего отца - я ждал его тогда в разведочной ракете. Я думал, что ты тоже погибла... Месяц назад мы вернулись. Одному из нас показалось, что он чувствует твое присутствие на этой планете. Мне удалось вспомнить, где произошел тот несчастный случай; по бортовому журналу Большого корабля мы определили дату; мы просмотрели газеты, выходящие в городе, близ которого случилось несчастье. И узнали, что ты и вправду осталась жива. Тогда мы осторожно навели справки и напали на твой след.
- Рассказывайте дальше...
- Нас осталось уже не так много, меньше, чем нам хотелось бы. Приятно было бы увидеть среди нас новое лицо. У нас для тебя вдоволь места. Мы пришли за тобой, ибо ты нашего племени, и мы не можем оставить тебя здесь, в одиночестве. Мы пришли, чтобы сказать тебе: возвращайся к нам, лети вместе с нами, ведь ты наша сестра.
Он обернулся к окну - там, за окном, валил снег.
- Есть много планет, где снег куда красивей, - сказал он.
- На Лило снега лучше, - сказал Дон. - И тени лучше. Там три луны.
Бетти-Энн понимала: они нарочно заговорили о снеге, чтобы дать ей время освоиться со всем услышанным. Но в мыслях у нее по-прежнему была сумятица.
- Земля славится лесами и травами, - сказал Робин скорее самому себе, чем Бетти-Энн и Дону. - В тропиках на диво густые и пышные заросли, в Гуаме например. А здесь, да еще в эту пору, один только снег...
- Земляне - не твой народ, - сказал Дон, он все еще сохранял новый странный облик.
Бетти-Энн снова посмотрела на него. Теперь он уже не казался ей ошеломляюще чуждым. Она начинала свыкаться с этим странным обликом. И вот уже все ее существо готово влиться в эту словно бы давно знакомую форму, всем существом она жаждет увериться, что это не сон, что и в ее земной плоти таится ее подлинное тело.
- Я тебе помогу, - сказал Дон.
Дрожа от напряжения, Бетти-Энн начала преображаться. Еще незнакомыми путями пробиралась она к новой области своего разума, к новому отсеку мозга. Какая здесь сложная система управления, все свилось в клубок. Снова мысли закружил неведомый поток, но, точно птицы, летящие зимой к югу, они чутьем угадывали верный путь. Поначалу перемена давалась медленно, трудно, Бетти-Энн даже закусила губу, чтобы не закричать от боли. А потом, ошеломленная, еще не веря чуду, она ощутила свое истинное тело - оно стало набирать силу и затрепетало, готовое явиться на свет. Потрясенная, она не вполне понимала, как это происходит, и лишь благоговейно и смиренно принимала то, что в ней совершалось: да, в ней скрыта великая тайная сила, которая снимет оковы с ее плоти и преобразит ее, и освободит, и слепит заново, и возродит. Она уже предчувствовала свой новый облик, формы и линии нового тела - оно было здесь, в новых отсеках разума, и то, что открылось в этих отсеках, не дополняло ее прежний разум, не превосходило его, но просто было иным, отличным от него, от прежнего ее существа, и чудесно (да, чудесно!) служило ее мыслям, при их помощи она могла делать с собой что угодно. Преображение шло все быстрей, все легче. А ведь она никогда еще ничего подобного не видела, ей и сейчас еще почти не верилось, но они ее научили. Все это было так странно... так чуждо.
Потребуется время, чтобы привыкнуть к новому обличью. Поначалу оно будет казаться чужим, потом просто новым, непривычным, а потом (время делает чудеса!) совсем своим, таким, как и должно быть. (Дейв сказал однажды: "Ходи, ходи, протопчешь дорожку".)
- Нет, - сказала Бетти-Энн. Она еще не пришла в себя от потрясения, не свыклась с переменой, еще не вполне верила в необычайную свободу, которую обрела вместе со своим новым естеством. - Нет, - тупо повторила она. Всем существом своим, не мыслями, не чувствами, но всем существом она ощущала свою к ним причастность и родство. Да, она одного с ними племени. Это правда, тут нет сомнений. - Нет, - снова повторила она. - Земляне - не мой народ.
Она оглядела себя - как нескладны земные одежды на этом чуждом теле... Она подергала платье, и на минуту ей стало грустно и одиноко.
- Значит, ты пойдешь с нами?
Она хотела было сказать:
- Да, да, пойду. Ведь я должна пойти с вами, правда? Вы мое племя.
Но все впечатленья, все беспорядочно столпившиеся воспоминанья со стоном поднялись в душе. Она пыталась оттеснить их, пыталась забыть то волнение, которое впервые ощутила, когда ей сказали дома о приходе Дона. Мое племя живет среди звезд... как трудно в это поверить! Летят куда вздумаетсявольные, свободные (а ведь я обещала Дорис дать ей завтра записи по истории и задумала такую интересную статью для студенческого "Кругозора"). Она ждала - пусть уймется смятение в душе.
- Дайте минуту подумать, - сказала она. Неподвластные ей чувства бурлили, грозя перелиться через край, точно кипяток из чайника. (Она стояла, остро ощущая странное свое тело, и смотрела на Робина, а он вглядывался в падающий за окном снег.)
Вспомнился давний страшный сон: ее комнаты больше нет, и на втором этаже вместо нее пустота, а когда Бетти-Энн проснулась, на коврике трепетал лунный свет, и нежные мамины руки обнимали ее - руки, которые всегда приносили покой, всегда, с гех пор как она себя помнит, и даже еще раньше. А внизу, в общей комнате, висят кружевные занавеси, лежат девять толстых альбомов с пластинками (сколько раз она их пересчитывала), после ужина Дейв иногда слушает музыку, и когда-нибудь она выразит эту музыку в красках, так, как ее чувствует Дейв и она сама тоже (а ведь теперь есть в ее мозгу то новое, что поможет ей совладать с красками, даст многое увидеть, и сделать, и открыть другим). А однажды на старом корявом дубе свили гнездо пересмешники, летом они пели всю ночь напролет, песни неслись в открытое окно, и она слушала, пока не приходил сон. На нее вновь дохнуло летней ночью тонким ароматом гиацинтов, таинственным ландышем, пыльцой жимолости, острой пряностью роз. Воспоминания были не радостны и не печальны, но странно ярки, она ощущала все как наяву, всеми пятью чувствами и с тихим изумлением вглядывалась в прошлое, пока ее не бросило в жар.
Дон нетерпеливо пошевелился.
Когда-то давно-давно, когда она даже еще не ходила в школу, она смотрела на звезды, такие далекие... это одно из самых первых ее воспоминаний, что сливаются в надежное, успокоительное тепло еще не запечатленной в памяти, неуловимой ранней рани... Звезды были холодные, яркие, неодолимо влекущие - ей хотелось рвать их, как цветы. (А ведь есть такая сказка - о девочке, которой захотелось луну, и однажды девочка эта исчезла; и ее отец сказал, указывая на луну: "Она вон там, она уплыла по лунному лучу". И все горожане качали головами: ведь это было так печально.)