головой, я старалась подобрать слова для того, что нельзя выразить словами.
— Дело в том, — продолжил Ватару, давая понять, что он не намерен реагировать ни на мой плач, ни на выкрики, — что убийство Эмы мы с Юноскэ задумали вместе.
Громко икнув, я прекратила плакать. Мне показалось, что в этот момент Ватару со вздохом горько усмехнулся.
— Только я никогда не относился к этой идее серьезно. Даже не думал, что это может произойти на самом деле. Просто пустая игра слов, игра мыслей… Но оказалось, что Юноскэ не играл. Я этого не понимал. Только в тот вечер, когда они с Эмой ушли из «Мубансо», у меня впервые появились смутные подозрения. Перед этим Юноскэ не говорил мне, что собирается куда-то пойти вместе с Эмой.
Монеты продолжали проваливаться в бездну автомата.
— Подожди секунду, — сказал мне Ватару и поочередно опустил в щель несколько новых монет. Я слушала, не произнося ни звука. Этот ненадежный телефонный провод был единственной нитью, связывавшей меня с Ватару. И если я буду говорить какие-то ненужные слова или проливать ненужные слезы, автомат методично съест всю мелочь, и эта нить вмиг разорвется.
Ватару продолжал:
— Так вот, когда они ушли из кафе, у меня возникло нехорошее предчувствие. Мне стало очень страшно. Но я сказал себе, что все это глупости, что этого просто не может произойти. Поэтому я и вызвался проводить тебя до дома твоей тети и не стал отказываться, когда она предложила зайти поужинать. Ужин, кстати, был очень вкусным. А тетушка твоя — очень хороший, приятный и искренний человек. Я тогда еще раз поймал себя на мысли, насколько счастливая у тебя жизнь. Жаль только, что есть я ничего не мог, хоть твоя тетя столько всего наготовила.
Я тихонько шмыгнула носом. Ватару слегка прокашлялся.
— В девять часов мы с тобой расстались и я вернулся в чайный домик. Там был Юноскэ. Он был очень бледен. Набивал вещами дорожную сумку. Я сразу понял, что с ним что-то не так. Но прежде чем я приступил с расспросами, он сам признался, что убил Эму. После этого вышел из дома и пропал. Где-то с полчаса я находился в полной прострации, не соображая, что к чему. Когда, наконец, пришел в себя, было уже около одиннадцати. В этот момент я понял, что забыл спросить у Юноскэ, куда он направляется. Я выбежал из дома и помчался на вокзал. Юноскэ нигде не было видно. В голове у меня царил полный хаос. Я даже не помню, в какой поезд я вскочил. Но в какой-то вскочил. На следующее утро я оказался в Аомори, лежал в зале ожидания на станции. Денег оставалось мало, и поехать куда-то еще я не мог. Просто лежал там и думал о разных вещах… Кёко, — неожиданно произнес он мое имя, — я действительно о многом думал. О себе, о Юноскэ, о том пути, который мы с ним вместе прошли, и о тебе я тоже думал… Я был абсолютно спокоен. Наверное, таким спокойным я не был никогда в жизни. И я решил, что возьму на себя преступление Юноскэ. Ведь его преступление, оно и мое тоже. Правда? Если бы не я, он не убил бы Эму. Ему незачем было бы убивать.
— Поэтому ты наврал? — тихим голосом спросила я. — Если ты так хотел спасти Юноскэ, то почему не рассказал полиции о ваших с ним особенных отношениях? Они бы узнали истинные мотивы, и, может быть, его вина стала менее тяжкой.
— Для него это не будет спасением. Мы даже под пытками никогда не рассказали бы людям правду. И скорее убили бы себя, если бы не рассказать было нельзя. Такие уж у нас были отношения, такая у нас с ним судьба.
— Не понимаю, — сказала я. — Почему это так…
— Кёко, — голос Ватару стал более мягким. — Тебе можно этого не понимать. Такая замечательная девочка, как ты, и не должна понимать подобные вещи. Ты, даже не понимая, и ко мне, и к Юноскэ относилась всерьез. Я был почему-то уверен, что ты не станешь рассказывать про нас в полиции, и не ошибся. Благодарю тебя.
Его формальная манера речи расстроила меня окончательно, но я ничего не ответила. Тяжело вздохнув, Ватару сказал:
— Ты была первой женщиной, которую я любил.
Я зажмурила глаза. Губы часто задрожали.
— Я любил тебя, — негромко повторил Ватару. — Это правда. Может быть, благодаря тебе я смог бы снова стать нормальным мужчиной. Наверняка так бы оно и было. Каждая минута, проведенная с тобой, была восхитительна. Мне нравилось, как мы занимались сексом. Наверное, я делал это очень неумело? Прости меня. Но я, хоть и на свой лад, до невозможности обожал твое тело, я любил тебя.
Монетки продолжали падать. Будто твердые камни шлепались на мокрый песок. Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног.
— С Эмой мы поступили ужасно жестоко, — Ватару заговорил так тихо, что его трудно было расслышать. — Она была хорошим человеком. Только немного перестаралась, играя на нервах Юноскэ. Если бы этого не произошло, мы бы и дальше, также вчетвером, переживали бы лучшую пору нашей жизни. Ну, ссорились бы иногда, конечно. Но нам ничего не должно было помешать. Подумай только, я тебя любил, Юноскэ тоже по-своему любил Эму. Ах, черт! Деньги закончились. Еще одна монетка и все.
— Нет! — закричала я. — Я перезвоню. Только найди место, где есть телефон! Прошу тебя, Ватару-сан!
— До свидания, Кёко, — чистым, почти прозрачным голосом сказал Ватару. — Мне кажется, встреча с тобой была для меня самым большим счастьем.
Я продолжала выкрикивать его имя, но телефон разъединился, издав приглушенный треск, какой бывает, если вилку стереосистемы резко выдернуть из розетки.
На следующее утро, в одной из комнат маленькой гостинички, расположенной на морском побережье полуострова Ното, было обнаружено тело покончившего с собой Ватару Домото. Он повесился, привязав веревку к деревянному брусу над дверью. У его ног лежали три предсмертных письма: для Сэцуко, для меня и для Юноскэ. Адресаты были разные, но содержание писем — одинаковое. Во всех одна короткая фраза.
«Теперь могу спать спокойно. Ватару».
ЭПИЛОГ
Двое мужчин, сидевших за стойкой, поднялись со своих мест только в двенадцатом часу ночи. Сэцуко вышла, чтобы проводить их за порог, а когда вернулась, тут же закрыла свой бар. Молодая девица, ее помощница, которая то и дело поглядывала на часы, услышав от Сэцуко, что уже можно идти, наспех попрощавшись, пулей вылетела из бара.
— Нынче вся молодежь такая, — горько усмехнулась Сэцуко. — Работать как надо не умеют. Даже попрощаться толком не могут.
Я улыбнулась ей в ответ. Сэцуко пригласила меня пересесть к ней за барную стойку. Свет в баре уже был потушен, и только над стойкой по-прежнему горели маленькие лампочки. Я взяла свой стакан и перешла поближе к Сэцуко. Смешав нам по новой порции «Коук-хай», она сказала:
— Ну что, еще раз кампай![46]
— Кампай, — тихо ответила я.
Сделав глоток коктейля, Сэцуко из-за стойки пристально посмотрела на меня, ностальгически прищурив глаза. Если приглядеться, на ее висках можно было заметить несколько седых волосков. И все же она была очаровательна. Словно свежий цветочный лепесток, долгие годы пролежавший в ледяном плену.
— Ты совсем не изменилась, Кёко-тян.
— Скажешь тоже, — засмеялась я. — Мне на будущий год стукнет сорок.
— Неужели?
— Так ведь двадцать лет прошло.
— И правда, — с чувством кивнула Сэцуко. — Двадцать лет прошло.
— У тебя давно этот бар?
— Восьмой год. А как ты узнала, где меня найти?
— Позвонила в «Сэнгэндо» и спросила. Дней десять назад. Твой домашний телефон мне не дали, но сказали, что ты держишь бар в квартале Кокубун.
— Тогда понятно, — покивала Сэцуко. — Дело в том, что я вышла замуж…
Я улыбнулась. Сэцуко еле заметно покраснела.
— Мой муж работал барменом в одной закусочной неподалеку от университета Тохоку. Сейчас он поменял сферу деятельности и содержит магазин старой книги. А этот бар мне сдал в аренду хозяин той закусочной, где раньше работал муж. Так что я вроде как наемная хозяйка.
— Красивый бар.
— Да как тебе сказать. Дохода он совсем не приносит. Больше для удовольствия. У меня торговой жилки нет, да и клиентов мало.
— А как поживают твои родители из «Сэнгэндо»?
— Отец умер в прошлом году, а мать в порядке. Только она от меня уже давно, можно сказать, отреклась. Мы видимся крайне редко.
— У тебя дети есть?
— Двое. Погодки. Сын в первом классе старшей школы и дочь в третьем классе средней. Дочь, кстати, чем-то напоминает тебя в молодости.
— Что, такая же строптивая?
— Нет, — Сэцуко, улыбаясь, покачала головой. — Очень чистая и искренняя. Не иначе скоро влюбится в какого-нибудь мальчика, похожего на Ватару. Я бы очень этого хотела.
Сэцуко неторопливо повернулась и стала вставлять в проигрыватель компакт-диск. Через несколько мгновений зазвучала песня Дайаны Росс и группы Супримз «Лав Чайлд». Пока мы слушали эту песню, мне стало казаться, что в пространстве и во времени образовалась трещина и через нее начала просачиваться тонкая и слабая струйка воды, медленно заливая все вокруг и затягивая нас назад в прошлое.
— А ты, Кёко, замужем? — внезапно подняв голову, спросила Сэцуко.
Я кивнула:
— До тридцати лет жила одна… Мой муж — врач, психиатр. А я психолог-консультант. Консультирую пациентов с психосоматическими расстройствами в той же больнице, где работает муж. В основном это молодые служащие компаний, недавно поступившие на работу, первокурсники… вот так.
Я не стала рассказывать Сэцуко о причине, по которой я стала заниматься психиатрией. После того происшествия я, само собой разумеется, провалила вступительные экзамены и, покинув теткин дом, вернулась в Токио к родителям. На следующий год я таки поступила в университет, на факультет психологии. Без сомнения, наши отношения с Ватару оказали сильное влияние на то, что с тех пор я продолжала постигать психологическую науку и стала консультантом. Меня интересовала только человеческая душа. Все прочие вещи проносились мимо, словно легкий ветерок, что пролетит и в следующее мгновение о нем уже никто не помнит.