— Разрешите обратиться, товарищ генерал! Я что-нибудь забыл сделать?
— Все нормально, Николай, просто пришел проститься с тобой. Спасибо сказать за верную службу, за старание, за то, что всегда был на высоте… А что, у брата твоего, Бориса, тоже испытательный срок?
— Так вы о нас все знали?
— Знал! Только ждал, когда ты сам мне расскажешь про свой «остров сокровищ».
— Стыдно было, товарищ генерал!.. И боялся, что откажетесь от меня.
— Ну, боялся напрасно, а вот что стыдно — это уже хорошо! Очень прошу: не осрами нашу честь. И брат твой пусть тоже к нам просится…
Поезд тронулся. Застучали колеса. Николай вскочил на подножку предпоследнего вагона, успев крикнуть:
— Спасибо!
…Стучат колеса: «ку-да-ты, ку-да-ты?..»
Едет солдат домой на Урал, где его ждут родители, бабушка и Борька, с которым когда-то они выдумали в подвале соседнего дома открыть «остров сокровищ». Чего только потом не нашла милиция на этом «острове»!.. Были там и краденые велосипеды, и старые ружья, даже порох был. Попади нечаянно спичка — и взлетел бы дом на воздух. Теперь-то ему, взрослому человеку, все ясно, а несколько лет назад, когда «ветер гулял в голове», все казалось просто интересным. Не думали, что могли и сами погибнуть. Спокойненько сидели на ящике с порохом, покуривали потихонечку, обдумывая, где бы украсть хорошее ружье и отправиться на охоту.
На этом же ящике, при свете карманного фонаря Колька заполнял дневник:
«Операция № 1. Началась в 9.00. Изъяли порох и гильзы у отца. Операция прошла благополучно. Все изъятое хранится на «острове сокровищ»… Операция № 3. Начало в 2.30. Не удалась. Погнался мужик. Еле смылись».
Дневник хранится в качестве вещественного доказательства в уголовном деле…
А началось его падение совсем по-глупому, даже стыдно вспоминать. Но… слов из песни не выбросишь. Училась в его классе девчонка, красивая и гордая. После занятий спешила в музыкальную школу, потом на уроки фигурного катания, и не оставалось у нее времени даже взглянуть по-доброму на Кольку. Чего только он ни делал, чтобы обратить ее внимание. Как-то во время контрольной даже отрезал у нее косу. Страдать так страдать! Пусть выгонят его из школы, но она узнает: из-за нее все!
Но Галка дома не сказала о его поступке, а сделала модную стрижку и стала еще красивее. И Николай решился на последний шаг: он наврет на себя, его посадят в тюрьму. Будет суд. Он в последнем слове гордо скажет: «Каждый должен получить по заслугам. Я прошу строго наказать меня и не хочу снисхождения».
Решено — сделано. Узнав, что на стройке рядом с домом кто-то поранил сторожа, он закрылся в своей комнате и, делая вид, что готовит уроки, сочинил письмо:
«Товарищ прокурор! На стройке выключил свет я и порезал сторожа тоже я. Прошу оформить явку с повинной. Вы, наверное, думаете, что я выгораживаю Юрку, а я думаю так: каждый должен получить по заслугам».
Написал он и второе письмо — Гале. Пришлось переписывать дважды: до того было жалко себя, не мог удержать слез. Особенно его разжалобили слова:
«Да, недолго мне осталось гулять на свободе. Ведь когда ты уходишь, закатывается для меня солнце».
Не вышло «пострадать» — разобрались, установили, что оговорил себя. Только Николай уж не остановился, «острову сокровищ» требовалось пополнение — и он украл велосипед…
Он многое понял тогда, на суде. Но больше всего задуматься заставила борьба за его дальнейшую судьбу, которую вели незнакомые раньше люди: следователь, судья, адвокат, сотрудники милиции. Наказание ему дали условно, и он сделал все, чтобы не подвести тех, кто поверил в него.
…Ну что за характер у этой Галочки?! После суда стала еще презрительней смотреть на него. И от этого взгляда просыпался он в холодном поту даже тогда, когда был солдатом. Борис писал, что учится теперь она в консерватории, будет скрипачкой. Фотографию Николая брать отказалась, но долго-долго смотрела на нее и сказала Борису: «Красивый стал твой брат! Военная форма очень идет ему».
Это письмо, зачитанное чуть ли не до дыр, до сих пор в кармане солдатской гимнастерки. Втайне хранит он желание показаться Галине в форме со всеми значками. Может, увидит его настоящим солдатом и сыграет для него на скрипке вальс Штрауса. И польется эта красивая мелодия для него, Николая.
За каменной стеной
— Свидетель Бобнев Сергей, сколько вам лет?
Сережа съежился. Его еще никогда не называли на «вы». Посмотрел в зал клуба, где почти не было свободных мест, стушевался и каким-то чужим голосом ответил:
— Четырнадцать.
Потом спрашивали еще о чем-то, а он отвечал, смотрел то на судью, то на отца, по обе стороны которого сидели два милиционера.
…Бил ли отец мать? Еще как! Заставлял ее или нет вставать на колени перед ним и произносить клятву? А то нет?.. Видел ли на лице матери синяки? Синяки-то что? Посчитали бы рубцы на спине, сколько их было, когда папка лопатой дрался!
— Подсудимый Бобнев, у вас есть вопросы к сыну? — спросил судья.
— Есть!.. Скажи-ка, сынок, сколько у тебя двоек было?
— Были двойки, а теперь, как тебя забрали, даже четверки появились!
— А почему при мне плохо учился?
Правое веко мальчишки дернулось. Он волчонком взглянул на отца:
— По ночам гонял нас из дома, какая там учеба! Без тебя у нас, как в раю.
Потом Сереже велели идти в школу. Седьмой класс — не шутка. Пропускать уроки нельзя.
Сережина сестра Галя старше его лишь на два года, а выглядит совсем девушкой. Только платье, из которого она выросла, да некоторая угловатость говорили, что свидетельница — девочка.
Она волнуется тоже. На отца старается не глядеть. Он сегодня жалкий какой-то. Бритый. Ростом вроде меньше стал. И лицо все в красных пятнах.
Таким ей не приходилось его видеть. Ей знакомо перекошенное лицо отца, когда глаза налиты кровью. В минуты ссор лучше не попадаться ему на глаза. Ни с того ни с сего молоток схватит или что другое под руку попадет. Ей-то что? Она ловкая. Кофтенку в руки — и поминай как звали! К соседям ночевать убежит, а вот матери стоит замешкаться — чем попало достанется. Один раз он при соседке в мать утюг бросил. Хорошо, в тот раз не попал, а вот двадцать восьмого декабря…
Лучше не вспоминать этот день… Она, конечно, может рассказать, если судьи про этот день спрашивают…
Утром собралась в училище. Голова сильно болела, так как отец всю ночь спать никому не давал. А утром с похмелья за матерью с молотком погнался.
— Батя! Ты же ее убьешь!
— Ты мне еще поори! — прицыкнул отец, не выпуская молотка из рук.
На улице ее догнала мать:
— Не уходила бы ты, дочка, боюсь я с ним оставаться…
Ей бы не пойти, может, не было бы беды, а она со зла брякнула матери:
— Надоел мне этот проклятый дом! Кончу училище — дня в нем не буду жить!
А когда вернулась, застала всю комнату в крови: и кровать, и пол… Жена брата Галина сообщила, что мать с проломленной головой увезли на «скорой». Сказали, что ее жизнь в опасности.
Потом они стояли под окнами больницы. Спрашивали у медсестер, есть ли надежда? Вернулись домой поздно. Со слезами смывали кровь с пола.
— Барана зарезал! — острил отец. — Пусть еще скажет спасибо, что «скорую» вызвал, а то бы одела белые тапочки.
Умелые руки хирурга сделали свое. Через два месяца еще одна операция, и в апреле мать выписали.
— В милицию заявишь — вторую заплату на голове сделаю и всех порешу, чтобы не было в доме ни галок, ни ворон! — грозил отец.
А как-то вошел в раж, так и сноху избил. Свалил с ног, пинал. Проснулся внук, закричал:
— Мама! Ма-ма!
Простили и это. А он с каждым днем все хуже и хуже. Теперь уж всем грозить стал:
— Заплаты на голову поставлю! Убью! Зарежу! Выгоню!
Оставаться в доме стало страшно, и только тогда мать пошла в милицию.
Девочка взглянула на задумавшуюся мать. Та сидела и безучастно глядела в одну точку.
Вспомнилась, видно, ей закутанная в снег деревня и как ее, шестнадцатилетнюю, такую вот, как сейчас дочка, пришли сватать.
Жених приехал из города. Деревенские сваты расхваливали его, как могли: «У вас не девка — верба! Да и у нас неплохой товар! Не смотрите, что ростом не вышел. Электромонтер хороший. Как за каменной стеной девка проживет жизнь. Нам не раз спасибо скажете!»
Наде даже смешно стало: «Ни разу в жизни не видела — и на тебе! Муженек!»
— Что зубы-то выставила! — прикрикнула на нее мать. — Беги в горницу, приоденься получше да шаль пуховую из сундука достань! А я мигом самовар поставлю, на стол накрою.
…На свадьбе гуляла вся деревня. Мужики брагу пили. Бабы песни орали. А Надя плакала.
Подружки Надины в школу собираются, а она мужа на работу провожает. Ничего не попишешь — жена.
Вскоре началась война. Проводила и она мужа на фронт. Платочком махала, как другие. За поездом тоже бежала. И осталась в семнадцать лет ни девка ни баба.
Потом, когда Николай вернулся, стали на одном заводе работать. Троих детей нажили.
На работе ей хорошо. Бригада дружная. Люди добрые. А дома? Стыдно сказать: одни попреки да синяки.
Больше молчала, а по ночам думала над своей судьбой. Что бы им не жить, как другие? И дети хорошие. Юрий уж в армии служит. Сынишка у него растет — крепыш. Может, думает, сама подхода к мужу не найду. Может, поласковей надо — тогда отойдет.
И приласкалась было к мужу. Он брюки гладил. Повернулся, взглянул на нее зверем.
— Ты что, одурела? — И замахнулся на нее горячим утюгом, а как ударил — она не помнит. Потеряла сознание.
От утюга на всю жизнь остался след на голове. Дорого обошлась ей та ласка.
Стоит она перед судом. Голова платочком завязана, почти до бровей. Белозубое лицо без морщин. Стройная, подтянутая, в синей шерстяной кофточке.
Да, да. Все свидетели говорили правду. Что уж бил, так бил, пусть не отпирается. Вот три письма сына. Сами прочтите их. Никогда не жаловались. На заводе работали вместе. Только никто не знал, что так плохо живем. Не таковская, чтобы жаловаться. Увидят синяк — скажет, что дрова колола и ушиблась, а то о косяк ударилась. Зачем людям о беде своей говорить? Уж такое семейное дело! Двое знают — третий не должен знать. Откуда взяла это? Да такой неписаный закон в народе. Все ждала — одумается муж. Чуть не тридцать лет прожили. Как наказать? Да уж сами решите! Вы судьи, вам виднее…