В условиях бартерной экономики наиболее тяжелым оказывается положение районов с высокой концентрацией оборонной промышленности, инвестиционного машиностроения. На их продукцию сегодня много не выменять. Особенно резко ухудшается снабжение Москвы и Ленинграда, где высокая концентрация оборонной промышленности и науки сочеталась с традиционной зависимостью от поставок из общесоюзных фондов. Здесь же явно видны последствия закупорки товаропроводящих путей, сознательное поддержание нехватки товаров (экстремально высокие цены колхозных рынков, периодическое резкое увеличение товарных запасов в оптовой торговле и промышленности на фоне острейшего дефицита).
Как правило, лучше дела в районах, традиционно поставлявших в общесоюзные фонды продовольствие, там, где сконцентрирован выпуск промышленных потребительских товаров, производится экспортная продукция. Политический контекст инфляции бывает поразительно схожим в самых разных странах.
Напряженность социальных конфликтов. Слабая власть, неспособная проводить осмысленную политику, пытающаяся удовлетворить запросы тех сил, которые могут подкрепить их наиболее недвусмысленными угрозами. Стремление в политике не играть по правилам, а менять правила. Недоверие общества к правительству и разочарование в политических партиях. Широкомасштабный, уходящий в прошлый век поиск исторических виновников. Самые популярные лозунги: «Выгнать жуликов», «Навести порядок».
Все это написано не о нас. Так рисовали социально-политический портрет Бразилии и Аргентины во время вспышки инфляции, накануне военных переворотов 1964 и 1967 годов. Специфика отечественной «партии порядка» в том, что ее лидеры, не получившие образование в Уэст-Пойнте, неважно осведомлены о стандартной макроэкономике. Их представления о разумной экономической политике могут быть весьма экзотичными.
Определение, которое дает инфляции современная экономическая теория, нетрудно перевести на язык обыденной жизни: это положение, в котором общество пытается потратить больше того, чем оно располагает. В острых формах, мешающих нормальному течению воспроизводственных процессов, инфляция не может длиться вечно. Неизбежно образуется коалиция сил, достаточно мощная, чтобы по меньшей мере на время восстановить финансовый порядок.
Не станет исключением и наша страна. Общие контуры антиинфляционной программы прогнозировать нетрудно. Пойдут вниз расходы государства на дотации, в первую очередь на продукты питания. Резко упадет зерновой импорт. На низком уровне стабилизируются государственные инвестиции, капиталовложения предприятий, производство инвестиционной продукции. С оборонными расходами сложнее: здесь все зависит от того, кто и как будет такую программу реализовывать.
Удастся ли стабилизировать экономику, сохранив ростки демократических и рыночных институтов, открытую миру внешнюю политику, курс на интеграцию в мировое хозяйство, или разгул безответственности, демагогии и анархии вновь уготовит нам путь в тупик тоталитарного режима и автаркии — борьба вокруг этой дилеммы станет главным содержанием экономической политики ближайшего будущего.
Раздел II. Буря и натиск, разочарования и предостережения Экономические реформы и демократическое строительство
Контекст
Основные реформаторские мероприятия Гайдар и его команда провели к середине 1992 года: либерализация цен, внешней и внутренней торговли, начавшиеся приватизация и упорядочение финансовой системы и бюджета стали основой для формирования рынка.
Однако дальше начались компромиссы, которые приостановили борьбу с инфляцией и необходимые структурные преобразования в экономике. Гайдар столкнулся с теми же проблемами, о которых он предупреждал в статьях предыдущего раздела: слабое правительство оказывается неспособным обеспечить стабилизацию после либерализации и тем самым усугубляет проблемы. В сентябре 1993-го Ельцин позвал Гайдара в правительство первым вице-премьером. В этом кабинете министров премьером был бывший подчиненный главного реформатора Виктор Черномырдин. Пребывание Гайдара в правительстве оказалось коротким: сначала был мятеж октября 1993-го, затем по-настоящему свободные выборы в парламент, где у реформаторов оказалась самая большая фракция, но лучший электоральный результат при низкой явке показал популист Владимир Жириновский. Потом, чувствуя себя заблокированным политико-бюрократическими ограничениями, Гайдар принял решение уйти из правительства и до конца этого «короткого парламента», до 1995 года, сосредоточился на работе в Думе.
Это был период, когда в своих статьях он пытался разъяснить логику реформ, причем объяснял в основном массовому слою интеллигенции, прилежным читателям газеты «Известия», ставшей в то время для Гайдара важной, если не основной трибуной. И читателям, и себе он растолковывал смысл событий 1991-го, 1992-го и 1993-го и делал уже обобщающие выводы, иной раз очень тревожные, по поводу того, какие развилки, вызовы и испытания ожидают Россию, если реформы — как экономические, так и политические — не будут завершены и не окажутся последовательными.
Слияние власти и собственности ему представлялось одним из главных вызовов, а эмансипация общества от государства — необходимым условием дальнейшего нормального развития. В понятие «стабильность» он вкладывал совершенно иной смысл, нежели это представляется сегодня. Для него это было завершенное состояние свободного, основанного на четких правилах рынка и политической свободы индивида и общества в целом при снижении, точнее — упорядочении, роли государства. В противном случае происходит следующее: «Возрождение государственного регулирования обогащает богатых и разоряет бедных».
Как и всегда в своих работах, не только в книгах, но и в статьях, Гайдар помещает текущую ситуацию в широкий историософский контекст: «Беда русских реформ была в том, что, столкнувшись с очередной необходимостью немедленно ответить на вызов времени, лидеры страны шли, казалось бы, единственно возможным путем: напрягали мускулы государства. Через сверхусилия государства стремились быстро вытянуть страну… Страна не может долго стоять „на дыбах“. Сверхусилия государства даются дорогой ценой — ценой истощения общества».
Многие полагали, что Гайдар сложен для понимания широкими массами, но что же тут сложного и невнятного: «Идеология реформы, которую мы начали в 1991 году, была совершенно противоположной. Поднять страну не за счет напряжения всей мускулатуры государства, а как раз наоборот — благодаря расслаблению государственной узды, свертыванию государственных структур. Отход государства должен освободить пространство для органического развития экономики. Государство не высасывает силы из общества, а отдает ему часть своих сил». И далее тревожный диагноз текущего состояния государства и общества: «Усиление роли государства ради возможности спешного обогащения за счет государства. Это и всегда было — но как вспомогательная цель. Сегодня она становится основной. В государстве новейшие практики-государственники видят не Медного всадника, а огромную дойную корову».
Возникновение, по определению Гайдара, «паразитической буржуазии» в политическом смысле сопровождается выходом на сцену националистов и популистов, спекулирующих другим товаром — «обнищанием масс», утратой социальных гарантий, кознями Запада: «Перспектива в самом мирном случае — полуколониальная Россия, впрочем, при вполне русских правителях и предпринимателях. Страна полуколониальная в экономическом, социальном, культурном аспекте, но с глобальными военно-имперскими амбициями». Пишет Гайдар и о самоубийственной для нации опасности комплекса имперской обиды и национальной ущемленности, «интерференции социальной и национальной злобы», причем говорил он об этом как о серьезной угрозе три десятка лет тому назад.
Корни этих явлений Егор Тимурович искал в парадоксах исторического сознания: «…пример неразделимого, трагического противоречия русской истории — лозунг „За Родину, за Сталина“. Ведь „в развернутом виде“ это значит: „За Родину, за ее палача Сталина…“». Гайдар ищет истоки проблем в переплетении политики, идеологии, истории и экономики, где фундаментально важным является право частной собственности. Гайдар — не экономический детерминист, и угрозу развитию он видел не в специфически экономических проблемах: «Избрав государственно-бюрократический вариант, практически обреченный на застой, не имеющий сил для самодвижения, отделенный высокой стеной коррупции от подавляющего большинства населения, мы действительно обрекаем Россию на отставание от мира, на колониально-сырьевую роль, на вечную консервацию этой роли. Вот вам и „заговор“ против России — „заговор“, участниками которого являются отнюдь не „масоны“, а бюрократическая элита, гордо именующая себя „государственниками“. Колониальные государственники…»
Гайдар показывает, что государственник не тот, кто сакрализует государство, уповает на его силу и насилие, а тот, кто строит «демократический капитализм»: «Если не путать государство с Держимордой, то мы — государственники».
Гайдару казались тревожными тренды зарождения имперской политики, основанной на продаже мнимых угроз с Запада и на оборонном сознании, и опасность милитаризации экономики («военный паровоз ездит по кругу»). И даже вероятность войны, которая привела бы к «конвульсивному сжатию политической демократии» и «конвульсивному расширению государственного регулирования экономики». Россию же — развивающуюся и мирную — он видел не как «жандарма Европы, а как форпост демократии в Евразии».
Россия и реформы
Год с небольшим назад, в июле 1991 года, я начал работать над книгой о проблемах постсоциалистической экономики. Когда-нибудь, надеюсь, удастся ее закончить. В ней будет много графиков, таблиц, ссылок на первоисточники. Там можно будет спокойно разобраться, какие гипотезы оказались точными, а какие — не прошли проверку практикой. Где ошибки и просчеты увеличили социальную цену преобразований. Как смотрятся сами базовые постулаты современной экономической теории на фоне накапливаемого нетривиального опыта.