Филатов попросил меня позвонить Борису Николаевичу, встретиться с ним, поговорить на эту тему. По всему было видно, что и он разделяет мои сомнения.
Ехал домой с нелегкими мыслями. Прямое столкновение, неизбежность которого давно вырисовывалась из общих соображений, из нехитрого анализа сложившейся ситуации, готово было вот-вот превратиться в суровую реальность.
Идеологических сомнений, колебаний, раздумий о том, можно ли распускать наш парламент, к этому времени у меня уже не было. Очень долго, на протяжении всего 1992 года, я решительно отвергал любые идеи конфронтационного, силового разрешения противоречий с парламентской оппозицией. Но за 1993 год твердо убедился: нынешнее большинство в Верховном Совете совершенно беспрекословно подчиняется манипуляциям, а люди, которые этим большинством управляют, не связаны никакими этическими границами, демократическими нормами и чрезвычайно опасны для страны. Речь идет о том случае, когда демократически избранный парламент сам становится максимальной угрозой для демократии. Такое, как широко известно, в истории уже случалось.
Планировавшийся президентом выход из конституционного тупика вовсе не предполагал отмену демократии.
Его ключевая идея, главная цель — новые свободные выборы, незамедлительное проведение которых более чем логично, коль скоро политическая линия парламента столь явно разошлась с выраженной на референдуме волей народа.
Хорошо зная президента, был убежден в том, что он не тот человек, который в случае победы воспользуется ситуацией, поведет наступление на свободу слова, вообще откажется проводить выборы, установит авторитарный режим. Нет, за судьбу свободы и демократии, если будет достигнут успех, я не опасался.
Вот только будет ли он? Вступив на путь прямой, открытой конфронтации, надо быть готовым при необходимости применить силу. А вот поведение силовых структур предсказать непросто. Причем далеко не все зависит от высшего эшелона командования. В подобной ситуации вдруг чрезвычайное, судьбоносное для огромной страны значение может получить то, как поведет себя какой-либо неизвестный майор, как воспримет приказ старший лейтенант, что сделают сержанты… Предсказать это, опираясь даже на тщательно проработанные, умные политические построения, невозможно.
Утром следующего дня, 20 сентября, в понедельник, после оперативного совещания В. Черномырдин попросил меня задержаться, поделился со мной примерно той же информацией, что и С. Филатов, попросил высказать свое отношение. Ответил, что мотивы принятого решения понимаю, вижу высокий уровень мобилизации «непримиримых», но выбор момента считаю неудачным.
Виктор Степанович явно обрадовался. Мне показалось, что он ожидал другого ответа. Спросил, не поговорил ли я уже по этому вопросу с Ельциным, а если нет, то не собираюсь ли. Условились, что сейчас же буду звонить, просить срочного приема.
С президентом удалось соединиться практически сразу. Он сказал, что готов принять меня в 16.00.
Какие бы ни были переживания, в любой политической ситуации правительство должно не мельтешить и нервничать, а работать. Запросил отчет по реализации плана действий правительства, информацию о нормативных документах, находящихся в работе, и тех, что застряли в аппарате. Данные о финансах. Начал приглашать министров, чтобы войти в курс ситуации в их системах, понять, где она наиболее тяжелая. Незадолго до назначенного срока мне позвонили от президента, сказали: встреча перенесена на завтрашний день.
Утром 21-го узнал от Виктора Степановича Черномырдина, что он сам имел вчера долгий, трудный разговор с президентом, убеждал отложить реализацию плана, ссылался на мое мнение. Но президент принял окончательное решение: указ будет оглашен сегодня вечером.
Почти сразу же позвонил президент, извинился, что не сможет принять меня и сегодня. Было ясно, что он знает, о чем я собираюсь вести речь, не хочет тратить время на обсуждение решенного им вопроса. Все же я счел себя обязанным высказать свое мнение, привести аргументы. В какой-то момент мне показалось, что он заколебался, помолчал, еще раз взвешивая все известные ему «за» и «против», потом сказал: «Нет, все. Решение принято. Обратного хода нет».
Итак, до обнародования указа оставались считаные часы, развитие событий вступало в стадию форсажа. Теперь очень многое зависело от организации, координации действий. К сожалению, надежды, что они окажутся на должном уровне, у меня не было.
Дело ведь не только в организаторских способностях того или иного человека. Чрезвычайна сама ситуация, которая неизбежно наложит свой отпечаток на все, в том числе и на способности людей. Слишком многие захотят уйти от ответственности, избежать необходимости принять решение, исчезнуть, заболеть, не сделать, не понять и т. д. И это будет происходить в самое трудное время, причем на всех уровнях, на всех ступенях государственной машины. И ее затрясет так, что взвоет мотор и руль будет рваться из рук, будто песок сыпанули в масляный картер.
Приближается время, когда президент появится на экранах телевизоров. Ясно, что силовыми структурами займется он сам. Есть, однако, множество иных вопросов, которые могут оказаться весьма важными. Пригласил В. Шумейко, С. Шахрая, А. Чубайса, А. Козырева, Ю. Ярова[7]. Набрасываем план первоочередных действий. Настроение тревожное, но рабочее. Несколько подавлен С. Шахрай, его мучают тяжелые предчувствия: Верховный Совет останется в Белом доме, значит — продолжит работу, значит — неминуемое поражение.
Общие контуры ситуации на ближайшие часы были легкопредсказуемы. Верховный Совет отказывается разойтись, Конституционный суд признает указ президента незаконным. Срочно собирается съезд, кворума, видимо, не будет, но вне зависимости от этого он признает себя правомочным, приведет к присяге А. Руцкого, утвердит нового премьера, силовых министров, они попытаются перехватить управление, перетянуть на свою сторону регионы.
В ближайшие часы принципиально важно ограничить связь, перекрыть созданный еще после августа 1991 года канал прямого, неконтролируемого выхода из Белого дома в телеэфир, жестко пресекать любые проявления неповиновения в региональных администрациях, сохранить управляемость в федеральных системах.
Стратегия: избегать силовых столкновений, провокаций, сохранять спокойствие и порядок и как можно быстрее разворачивать избирательную кампанию: формирование окружных и участковых комиссий, выдвижение кандидатов. Есть надежда, что многие из изолированных в Белом доме депутатов просто не выдержат, рванутся в свои округа, вступят в предвыборную борьбу.
Можно догадаться, что постараются противопоставить такому развитию событий лидеры «непримиримой оппозиции». Выборов они боятся как черт ладана, идти на них не хотят. Если нам для победы нужны порядок и стабильность, им — напряженность, драка, очень желательно — кровь. Значит, главная их надежда — сделать противостояние максимально острым, решение вопроса — чисто силовым. Массовые беспорядки, хаос, анархия — вот шанс оппозиции на победу. При такой обстановке, заданной реальным раскладом сил, ясно, что в Верховном Совете с каждым днем, точнее, с каждым часом самое крайнее, экстремистское крыло будет получать все больший и больший вес, окончательно подминая остатки умеренных и «центристов».
Зашел к Черномырдину, показал набросанный нами план чрезвычайных действий. Он его поддержал, временно отказавшись лишь от команды отключить связь в Белом доме: рано, ведь тогда придется отключить много жилых домов.
Получаем первые сведения о действиях парламента. Все как прогнозировали. Руцкой — «президент». Он выступает с горячей речью, принимает на себя ответственность за страну. Им назначены новые министры силовых ведомств: В. Ачалов, А. Дунаев, В. Баранников. Расчет понятен: у всех у них в этих ведомствах свои люди, десятки или сотни ниточек связывают их с лично преданными им людьми в армии, в МВД, в КГБ. Неожиданно осталась вакантной должность нового премьера. Доходит непроверенная информация, что А. Руцкой хотел предложить ее Ю. Скокову, который в апреле был смещен с поста секретаря Совета безопасности. Однако Скоков вроде залег на дно.
Узнав о решении Верховного Совета ввести смертную казнь для «особо опасных пособников» президента, Виктор Степанович пересматривает свое решение по поводу задержки с отключением в Белом доме телефонов.
Приносят заявление министра внешнеэкономических связей С. Глазьева. Он подает в отставку. Для меня лично — неожиданный и неприятный удар. То, что В. Баранников при случае изменит президенту, честно говоря, ожидал давно. Даже когда он считался в окружении Ельцина одним из самых надежных и преданных. В его обращении с президентом всегда можно было подметить элемент «избыточной услужливости», вызывающий инстинктивное недоверие. Но Сергей Глазьев! Парень нашего поколения, в общем-то толковый экономист, давний член команды… Совсем недавно, перед самым началом реформ, в подмосковном Архангельском набрасывал контуры будущих действий… Правда, в рамках возможного в нашем кругу спектра мнений он всегда по вопросам о роли государства в управлении экономикой занимал более «дирижерскую» позицию, в то время как С. Васильев или А. Илларионов — более либеральную. Ему нравились, например, идеи активной промышленной политики, государственного отбора победителей, знаменитый опыт японского Министерства промышленности и торговли, который он надеялся использовать у себя, в Министерстве внешних экономических связей, куда в ноябре 1991 года был назначен первым заместителем министра. После отставки П. Авена в декабре 1992 года я был рад, что именно Глазьев занял это место. Конечно, уже давно можно было приметить, что А. Руцкой оказывает Глазьеву особое внимание, приглашает с собой чуть ли не во все свои зарубежные поездки, после которых обязательно хвалит этого министра мне, говоря, что в нашей команде попадаются отличные ребята.
Совсем недавно, в августе 1993-го, когда развернулся очередной раунд перепалки с взаимным обвинением в коррупции, которое на этот раз коснулось и Глазьева, мы вместе с А. Чубайсом и Б. Федоровым, ни в малой мере не сомневаясь в его личной честности, сделали все, чтобы его защитить.