Конечно, все это легко признать «в общем». Куда тяжелее практические выводы. Вот некоторые: нет никаких причин рассматривать усиление НАТО как угрозу интересам России. Напротив, Россия имеет все основания наладить тесные, союзнические отношения с НАТО. Нам жизненно необходимы хорошие отношения с Японией. И ради них необходимо восстановить справедливость — сделать в двусторонних отношениях то, что СССР пообещал еще добрых сорок лет назад.
Той же меркой, какой мы мерили свои отношения с Западом, будем мерить и отношения с Востоком. Только здесь все разворачивается наоборот: в принципе у нас есть основания бояться бедных, недемократических стран, по сравнению с которыми мы и богаче, и более открыты, предсказуемы. Есть определенные причины бояться того самого «Юга», на который когда-то — в последний раз — хотел броситься один известный своим либерализмом демократ.
«Бросаться» нам туда невозможно, незачем. Наша главная задача — помогать там упрочению неопасных для нас, открытых, стабильных, демократических режимов. Разумеется, речь не идет о навязывании кому-то модели демократии. Каждая страна сама выбирает свой строй. Но в стабильных и неагрессивных, по возможности успешно решающих свои проблемы на экономическом фронте государствах на Востоке и на Юге мы, конечно, кровно заинтересованы — примерно так же, как США и Европа заинтересованы в аналогичном развитии в нашей стране.
Здесь, кстати, мы можем и «самоопределиться». Наша реальная ситуация четко показывает: мы больше не являемся сверхдержавой, мировым коммунистическим жандармом. Но мы являемся и всегда будем оставаться великой региональной евразийской державой. Державой, от которой зависит стабильность всего Евразийского материка. Давайте теперь кратко пройдемся по нашим границам.
В 1960–1970-х годах все в нашей стране были всерьез запуганы возможностью войны с Китаем. Этот страх получил очень сильное художественное воплощение в «Зеркале» Тарковского, о нем писал Солженицын. Страхи оказались преувеличенными, преждевременными, но едва ли беспочвенными. К сожалению, Солженицын ошибся — он считал тогда, что причина нашей конфронтации с Китаем идеологическая, спор вокруг цитат из Ленина и Сталина. Нет, причина куда серьезнее. У нас плотность населения на прилегающих к Китаю территориях раз в сто меньше, чем у китайцев. Население Китая в восемь раз превышает население России.
Все меры, которые принимает китайское руководство для ограничения рождаемости, не дают нужного эффекта. Мы всячески приветствуем экономические успехи Китая, заинтересованы в его демократизации, но должны отдавать себе отчет, что, к сожалению, Китай в ближайшие годы не станет стабильной, процветающей рыночной демократией. Мы своей слабостью, огромными, никак не освоенными территориями Дальнего Востока провоцируем угрозу. Не надо провоцировать. Надо резко усилить всю инфраструктуру, всю экономику Дальнего Востока, Сибири. Дальневосточный регион, по многим прогнозам, станет экономическим сердцем мира в XXI веке. И здесь нам нужны союзники. Один из них — Япония. О том, какую цену надо платить за создание такого союза, я уже сказал. Полагаю, что с учетом реального значения хороших отношений с Японией для развития экономики Дальнего Востока это небольшая цена. Конечно, если ставить перед собой долговременные государственные цели.
Далее. Необходимо и укрепить военный союз с Западом, и переключить наш потенциал сдерживания на Дальний Восток. Традиционно там всегда были сосредоточены достаточные военные ресурсы. Вот их и необходимо поддерживать на должном уровне, как бы тяжело ни было.
Теперь — Юг. Я считаю просто провокационными разговоры о «мусульманской угрозе», об «исламской угрозе» России. Это относится и к странам дальнего зарубежья, и тем более к странам СНГ. Нет религий и наций «плохих», «непримиримых». Тот, кто утверждает обратное, или недоучка, или провокатор. На Ближнем Востоке есть самые разные режимы, в том числе и стабильные, экономически успешные. Разумеется, в большинстве из них нет и не будет в обозримом будущем демократии в западном понимании. Но «экспорта демократии» не бывает, во всяком случае, не нам этим заниматься и вмешиваться в их внутриполитические дела. А вот развивать отношения с этими странами надо, хотя здесь, конечно, вполне возможны конфликты интересов с нашими западными партнерами, в том числе с США. Но кто сказал, что наша дипломатия должна сводиться к одной фразе «чего изволите?». Стратегическое партнерство с США — и вполне возможная тактическая конкуренция в целом ряде зон влияния, конкуренция в той мере, в какой у нас для нее сегодня есть силы. Больше того. Здесь надо излечиться еще от одной иллюзии. Иллюзия же эта заключается в следующем: мол, пока мы соперники США, они с нами больше считаются, чем если бы мы были их союзниками, готовы идти на бо́льшие уступки, в том числе и в торговых вопросах. Нет ничего более странного, чем такое мнение, которое иногда высказывают — особенно в кулуарах — наши «стратеги». Так вот. Если бы США поверили в то, что мы действительно надежные их стратегические союзники, единственные из всех их союзников с такой военной мощью, с таким геостратегическим положением, поистине ключевым для современного мира, то в этом случае, конечно, они бы делали все возможное, чтобы оберегать наш союз с ними, чтобы этот союз был для нас выгоден. Американцы умеют враждовать — это показала холодная война. Но они умеют и дружить — это показала Вторая мировая война. Да и современная политика — скажем, при введении санкций против Ливии США долго и бережно утрясали все детали со своими союзниками, например с Францией. А вот затронут ли эти санкции интересы России, их почему-то интересовало куда меньше.
Итак. У нас нет никаких — ни идеологических, ни геополитических — противопоказаний к прочному военно-политическому союзу с крупными демократическими странами. Этот союз выгоден нам в военном, экономическом, геополитическом плане. Он мог бы быть одним из важных залогов прочности всей сложившейся в посткоммунистическом мире системы отношений. Система таких союзов демократических стран явилась бы и хорошей опорой для ООН, и одним из элементов коллективной безопасности — против международного терроризма, против нестабильных и тоталитарных режимов. В рамках подобных союзов можно реализовывать и крупные стратегические программы, которые не по силам отдельным странам.
Такими видятся мне приоритеты нашей внешней политики на обозримое будущее. Здесь нужно действительно закончить переход к новому мышлению, с новой системой приоритетов. Внешняя политика должна стать элементом не имперской, а демократической политики, инструментом поддержания демократического общества в нашей стране.
Детские болезни постсоциализма[10]
Дяденьку мы слушались,
Хорошо накушались.
Если бы не слушались,
Мы бы не накушались.
Польским реформаторам из правительства Мазовецкого — Бальцеровича было трудно именно потому, что они были первыми. Опыта выхода из развитого индустриального социализма, формирования на его базе полноценной рыночной экономики не было ни у кого. Масштабы порожденных переходными процессами экономических и социальных проблем, проверка адекватности теоретического аппарата, выработанного для устойчивых рыночных экономик, в условиях постсоциалистического наследия — с этим на практике предстояло столкнуться впервые. И все же я всегда завидовал нашим коллегам из польского правительства реформ. Тащить из социалистического болота Польшу или Россию — согласитесь, большая разница.
В Польше социализм никогда не был единой, всепроникающей системой. Сохранялись элементы гражданского общества, частное сельское хозяйство, влиятельная католическая церковь. Сам социализм не вырос из внутренних противоречий общества, кровавой революции и гражданской войны, как в России, а был принесен на советских штыках оккупационным режимом и никогда не имел подлинной легитимности в обществе. Да и протяженность социалистического периода была почти вдвое короче. Реформы 1970–1980-х, непоследовательные и неудачные, все же создали зачатки рыночных механизмов. Унаследованная от довоенной Польши правовая структура создавала базу защиты частной собственности, ее надо было лишь полноценно задействовать.
Польша — мононациональная страна. Она не знала проблем, подобных доставшимся нам в наследие от СССР, — ни пятнадцати банков, печатающих общую валюту, ни специфических противоречий несимметричной федерации, ни сложных перипетий переговоров с Татарстаном и Якутией, не говоря уже о чеченской войне.
Политические предпосылки к началу рыночных преобразований также складывались максимально благоприятно. Последнее коммунистическое правительство М. Раковского сделало польским реформаторам поистине царский подарок, разморозив летом 1989 года цены и приняв политическую ответственность за этот непопулярный шаг. Последнее коммунистическое правительство СССР во главе с В. Павловым нам таких подарков не заготовило. Лидирующая роль Польши в реформах привлекла внимание всего мира, обеспечила ей беспрецедентную поддержку. Списание половины накопленных коммунистическим режимом долгов и предоставление с самого начала реформ кредита на формирование фонда стабилизации злотого резко повысили доверие к прокламированной правительством Мазовецкого — Бальцеровича программе, способствовали снижению инфляционных ожиданий.
Порядочнейший умница Лешек Бальцерович имел 800 дней работы в правительстве и твердую поддержку в парламенте, чтобы пройти самый тяжелый период реформ. У нас времени было меньше, а о полноценной поддержке в парламенте нельзя было и мечтать.
Польские коллеги сумели удачно распорядиться своими преимуществами. Два года энергичных и последовательных реформ позволили сформировать основы устойчивой рыночной э