Колебания сырьевых цен оказывают серьезное влияние и на выбор внешнеполитического курса. Опыт показывает: сырьевые доходы — ненадежный фундамент для имперских амбиций. Это известно не со вчерашнего дня. Взаимосвязь притока золота и серебра из Америки в Испанию и развертывания внешнеполитических процессов в Европе во второй половине XVI — первой половине XVII века наглядно иллюстрирует данное положение. Суть урока, который полезно извлечь из этого опыта, в том, что на фоне растущих ресурсных доходов принять имперские обязательства легко; а отказаться от них, когда финансовый поток сокращается, трудно. К концу 1640-х годов Испания утратила европейские владения вне Пиренейского полуострова, контроль над Португалией, оказалась на грани потери Каталонии и Арагона. При этом испанская армия, по общему признанию, оставалась сильнейшей в Европе. Ко времени, когда она потерпела первое за десятилетия поражение в крупном сухопутном сражении (1643 год, битва при Рокруа), империя лежала в руинах. Причиной краха стали не военные неудачи, а сокращение потока ресурсных доходов, невозможность отказаться от принятых внешнеполитических обязательств, расстройство финансов, череда государственных банкротств, вынуждающих испанские власти просить о мире страны, которые совсем недавно казались слабыми противниками.
Во время предшествующего периода высоких цен на нефть (1973–1985 годы) СССР ввязался в активные военно-политические операции в Африке, потратил сотни миллиардов долларов на поддержку вассальных режимов, способствовал своей политикой формированию широкой неформальной коалиции, направленной против экспансии советского влияния, включающей не только страны Запада, но и Китай. После начала Афганской войны к этому союзу присоединились ведущие арабские нефтедобывающие страны. Тон диалога Саудовской Аравии с США в том, что касается и безопасности, и действий на рынке нефти, со времени советского вторжения в Афганистан изменился. Падение цен на нефть в середине 1980-х годов было предопределено ситуацией на рынке. Но быстроту и масштабы их снижения трудно понять вне контекста диалога между США и Саудовской Аравией, тон которого определялся опасениями того, что происходящее в Афганистане — первый шаг советских властей, направленный на экспансию влияния на Ближнем Востоке.
В 1985 году советскому руководству и в страшном сне не могло привидеться, что страна через несколько лет будет вынуждена просить о политически мотивированных кредитах, пытаться обменять их на беспрецедентные внешнеполитические уступки. После падения цен в середине 1980-х годов такой обмен стал не просто возможен — по убеждению руководства СССР, он был жизненно необходимым. К началу 1989 года то, что лишь крупные государственные кредиты дадут шанс отстрочить катастрофу, советское руководство осознавало. Шаги, которые М. Горбачев в 1988–1991 годах делает навстречу Западу, если рассматривать их через призму происходившего с валютными резервами, внешним долгом, государственными финансами СССР, предстают не результатом свободного выбора, а следствием глубокого кризиса экономики страны, безуспешно пытающейся адаптироваться к сократившимся нефтяным доходам. На протяжении 1987–2000 годов цены колебались в пределах, близких к средним многолетним (исключение — 1998 год, когда цены упали по отношению к этому уровню примерно вдвое). Экономика постепенно приспосабливается к новым реалиям. Это процесс болезненный, не лучший фон для бряцания шпорами и имперской риторики. На долгие годы они выходят из моды. В начале 2000-х годов цены на нефть начинают повышаться, хотя и остаются на уровне, близком к средним многолетним. Даже это создает благоприятные условия для развития экономики, стабильности финансов и денежной системы. С 2004 года цены на нефть выходят на уровни, лишь немногим более низкие, чем в период максимума конца 1970-х — начала 1980-х годов, расцвета брежневской эпохи.
Нежданный поток доходов кружит голову. Руководству нефтедобывающей страны, столкнувшемуся с периодом высоких цен, легко уверить себя в том, что дела идут в гору потому, что пришли новые люди — энергичные, сильные, не склонные пасовать перед трудностями. Они покажут и соседям, и миру, что политика компромиссов и уступок, характерная для предшествующего периода, — недоразумение, если не предательство. Партнерам по переговорам придется привыкать к жесткому тону диалога. В нашей стране, в которой адаптация к периоду низких нефтяных цен проходила на фоне глубокого экономико-политического кризиса, благоприятная конъюнктура делает поворот во всем, что касается внешнеполитической риторики и практики, почти неизбежным. Однако, принимая решения о выборе внешнеполитического курса страны, важно оценивать связанные с ним риски.
Во внешней политике сила действия обычно равна силе противодействия. Имперский тон в разговоре с соседями объективно подталкивает их к формированию коалиций, направленных на сдерживание внешнеполитического влияния страны, руководство которой его себе позволит, поиск тех, кто может поддержать в нарастающем противостоянии. На это глупо обижаться. Так устроен мир.
Подобные союзы инерционны. Преодолеть укоренившееся недоверие непросто. Когда у государства, претендующего на имперский статус, кончаются деньги, оно не может, как мальчик в песочнице, сказать: «Мирись, мирись и больше не дерись». Имперская политика по отношению к соседям задает фон, на котором придется долго строить отношения с ними. То, что с течением времени российское руководство само или под влиянием заданных обстоятельств осозна́ет тупиковость, контрпродуктивность проводимой сегодня по отношению к соседям политики, сразу дело не поправит. Расхлебывать последствия столь приятных сегодня стальных интонаций придется долго.
Неразумно забывать о том, что вся внешнеполитическая активность, тон, которым мы обозначаем свои интересы за рубежом, по-прежнему основаны на ненадежном фундаменте — аномально высоких ценах на нефть, параметре, который ни мы, ни кто бы то ни было в мире прогнозировать не умеет. Да, сегодня способность российской экономики приспособиться к снижению цен на нефть выше, чем у СССР середины 1980-х годов. Экономика рыночная, действуют автоматические механизмы адаптации к новому уровню нефтяных цен, валютные резервы несопоставимо больше, чем тогда. Но переоценивать уровень устойчивости нашей экономики опасно. В случае падения цен, сопоставимого с тем, которое произошло в середине 1980-х годов, отмеченные факторы позволят без серьезного кризиса пройти два-три года. Гарантий, что за это время цены вернутся к аномально высоким уровням 2005–2006 годов, не существует. Советское руководство в середине 1980-х годов полагало, что низкие цены — явление временное, его можно пережить, наращивая заимствования. Теперь мы знаем: ждать пришлось бы семнадцать лет.
Советским руководителям в 1985 году трудно было представить себе, что важнейшей темой в международных переговорах 1990 года станет вопрос о том, какие объемы гуманитарной помощи, обычно направляемой в беднейшие страны мира, западное сообщество будет готово выделить СССР, а предметом оживленной межведомственной переписки в начале 1991 года будет то, как эту помощь распределять, какую долю ее выделить в распоряжение советских Вооруженных сил, чтобы накормить солдат и офицеров.
На чужих ошибках учатся редко. Хотелось бы научиться извлекать уроки хотя бы из собственных. Тем более что для десятков миллионов россиян последствия решений, принятых в период предшествующего максимума нефтяных цен, задали фон, на котором прошли многие годы их жизни.
Цена сталинской индустриализации
Уничтожение семи миллионов крестьян, рабский труд заключенных ГУЛАГа, изъятие ресурсов сельского хозяйства — такова цена сталинской индустриализации. Насколько необходимы были эти жертвы?
Царская Россия вступила в процесс современного экономического роста на два поколения позже, чем Франция и Германия, на поколение позже, чем Италия, и примерно одновременно с Японией.
Темпы индустриализации в России были высокими. Как показывают расчеты немецкого Конъюнктурного института, продукция русской промышленности увеличилась с 1860 по 1900 год в 7 раз. (Для сравнения: промышленное производство Германии увеличилось тогда же почти в 5 раз, Франции — почти в 2,5 и Англии — в 2 раза.)
Рост «народного дохода» европейской России за 1900–1913 годы, согласно приблизительным расчетам, составлял около 5 процентов в год. Столыпинские реформы, открывшие дорогу формированию индивидуальных крестьянских хозяйств, не связанных общинными ограничениями, привели к росту продуктивности сельского хозяйства и, соответственно, аграрного экспорта. Среднегодовой урожай зерновых в 1911–1913 годах вырос по сравнению с первой пятилеткой века почти на 20 миллионов тонн. К началу Первой мировой войны Россия становится одним из крупнейших производителей зерна в Европе и основным поставщиком молочных продуктов для Северной Европы.
Неизбежно — как это всегда бывает на этапах ранней индустриализации — меняется социальная структура общества, а вместе с этим возникают серьезные институциональные противоречия. С 1887 по 1914 год городское население России увеличилось почти на 10 миллионов человек, в основном это было пришлое крестьянство, которое трудно адаптировалось к условиям города и работе на фабриках.
Лавинообразно нарастают и другие проблемы. В частности, крестьянские волнения 1905–1906 годов, которые стали результатом недовольства крестьян распределением земли после реформы 1861 года; их отказа признать собственность помещиков как легитимную; трудностей развития ипотечного кредитования для выхода из общины и создания индивидуальных хозяйств. Царский режим негибок. Его политические и государственные институты не были способны справиться с возрастающими рисками политической нестабильности, что неуклонно вело к крушению режима. Первая мировая война, в которую оказалась втянута Россия, перечеркнула надежду на эволюционную трансформацию политической системы.