Эти наркотики популярны не только из-за легкодоступности, но и потому, что приход от них наступает очень быстро. При вдыхании вещество стремительно всасывается через легкие, откуда с кровотоком почти сразу попадает в мозг, где угнетает функции ЦНС – в каких-то случаях путем стимуляции ингибирующей активности в рецепторах ГАМКА, в других случаях посредством ингибирования возбуждающей активности в глутаматных или ацетилхолиновых биохимических путях. Кроме того, такие вещества оказывают общее воздействие на электрические токи в организме, влияя на ионные каналы (соответствующий механизм пока не вполне понятен). В результате эффекты токсикомании похожи на опьянение, но некоторые из тех, кто ее практикует, сообщают и о чем-то, напоминающем галлюцинации. Возможен внезапный ингаляционный смертельный синдром, однако чаще эти соединения постепенно портят печень, почки, легкие и кости, а не только мозг. Многократное употребление таких веществ приводит к когнитивным нарушениям, связанным, по всей видимости, с дегенерацией биохимических путей по мере того, как утрачивается функция аксонов, передающих информацию в мозге, а также, вероятно, с отравлением парами бензина. Также имеются свидетельства дисфункции мозжечка и нанесения ущерба периферическим нервам – все это может пагубно сказываться на движениях. Смерть также может наступить из-за сердечного приступа, можно захлебнуться рвотой, потеряв сознание, либо погибнуть из-за других травм, например задохнуться с пластиковым пакетом на голове. Ингалянты, как и алкоголь, могут сильно повлиять на развитие плода, в том числе вызвать тяжелую и необратимую умственную отсталость.
Резюме
Многие синтетические наркотики смогли закрепиться в обществе, поскольку ускользнули от внимания регулирующих органов, зачастую будучи близкими аналогами других контролируемых или нелегальных субстанций. В 1986 году, именно том, когда я очистилась, был принят Федеральный закон об аналогах контролируемых веществ, призванный справиться с потоком синтетических наркотиков, поступавших из подпольных лабораторий или из-за рубежа от поставщиков, рассчитывавших нажиться на эффектах известных соединений, внося в формулу небольшие изменения и выводя на рынок «новое вещество». До 1986 года существовала ситуация, в которой требовалось полностью охарактеризовать химическую структуру каждого соединения, прежде чем его можно было бы признать нелегальным, поэтому поставщики включались в «гонку»: разрабатывали вариации нелегальных соединений, с сохранением (или даже усилением) психоактивных свойств вещества прежнего поколения, прежде чем комиссии успевали вывести новинки за рамки закона. Однако к концу 1980-х текст закона был полностью проработан, и соединения, структурно проявляющие «значительное сходство» с другими контролируемыми препаратами из категорий I или II, стали считаться нелегальными именно в силу такой аналогии. Необходимость подобного закона была настолько очевидна, даже для Конгресса США, что законопроект был внесен, принят обеими палатами и подписан президентом США (Рейганом) менее чем за два месяца. К сожалению, практически как и все попытки законодательно контролировать тягу человека к наркотикам, этот закон ни на что не повлиял.
Глава 10Почему я?
Стоит мне глотнуть свежего воздуха, и я уже словно рыба на берегу.
Четыре (или пять) причин
Когда я впервые начала обдумывать самый жесткий выбор (больше ни разу?), передо мной стал разрастаться один вопрос, с той же неотвратимостью, с какой ЖКТ требовал новую дозу кокаина: «Почему я?» Казалось, могло найтись много причин, по которым я должна быть не из числа тех людей, кто не в силах контролировать свою наркоманию. Я считала себя умнее… или решительнее других людей… или что я больше заслуживаю, чтобы все получилось. Я была в самом начале пути и слишком молода, чтобы у меня успела сформироваться привычка… Мои отчаянные отговорки были в точности как у миллионов других людей, убежденных, что «я-то никогда не стану таким, как отец-алкоголик или тот бомж-попрошайка». Никто из нас не видит, как эти состояния подбираются к нам.
Существуют специальные опросники, помогающие с самодиагностикой. Например: «Пьете ли вы больше, чем хотели бы?», «Часто ли случается, чтобы вы выпили 4–5 рюмок за день?» (знаю, что на этот вопрос многие отвечают «нет», а потом в конце концов признаются, что мешали напитки), «Возникают ли у вас проблемы на работе из-за алкоголя?». От большинства зависимых не ускользает, насколько неточны и субъективны эти вопросы, поскольку в их случае один из классических симптомов – это отрицание. Почти по определению многие из нас склонны думать, что употребление веществ – это решение наших проблем, а не их корень. Естественно, время от времени я соответствовала некоторым из этих критериев, но мое умение обманывать учителей, врачей и правоохранителей выросло из моего же умения обманывать себя.
Нередко люди клянут судьбу, особенно когда сталкиваются со смертельным диагнозом, но те чувства и мысли, которые довелось пережить мне, имели особый оттенок: как будто кто-то еще поучаствовал в том, чтобы передо мной встала такая дилемма. Когнитивный диссонанс – важная деталь механизма отрицания. Это означает, что, когда поведение и сознание не стыкуются, оперативно принимается решение: «А я передумал(а)!» «Зачем себя насиловать? (поскольку это бессмысленно), не буду я этого делать».
Однако в конце концов, когда не осталось иного выхода, кроме как взглянуть правде в глаза, я ощутила ярость, стыд и чувство предательства. Казалось в высшей степени нечестным, что я, так любившая вещества, изменяющие сознание, – больше, чем что-либо или кого-либо, – должна разбираться с этой проблемой! Кроме того, зачем соглашаться на столь брутальный ультиматум, когда я так молода, мне же не за сорок? Я рассуждала: вот тогда, в зрелом, пожилом возрасте, протрезвление могло бы не висеть на мне таким жерновом. Однако постепенно свыкаясь с фактом, что это не я имею наркотики, а они имеют меня, я начала задумываться, как же это исправить.
Нельзя сказать, что мое поведение было каким-то из ряда вон выходящим. Практически все, кого я знала, употребляли вещества. Почему же они не одолели этих людей? Например, та девочка, вместе с которой меня отчислили из девятого класса, уверенно делала карьеру и при этом жила счастливой семейной жизнью, в то время как я загремела в лечебницу. Мы вроде пошли по одной и той же дорожке, поэтому несправедливо, что я тут продираюсь через грязь, а она словно идет легкой походкой по ровной улице. Казалось, что в мире полно людей, которые получили свой кусок пирога и едят его. В моей семье, кругу друзей и на работе все пили, а многие пробовали и другие наркотики, но каким-то образом они не опустились до того, чтобы торговать собой за последнюю дозу, сбывать с рук фамильные драгоценности или попадать в такие аварии, где машиной словно обернули столб. По всему миру на улицах и в клубах полно довольных собой наркоманов – они счастливы и лишь немножечко обдолбаны. Как объяснить тот факт, что лишь часть из нас вступает на тот путь, который раньше времени приводит нас в могилу?
Мое желание понять, почему же так выходит, отражало попытку объяснить мой личный крах, казалось бы, непостижимый никак иначе. Едва ли я была одна такая. Миллионы людей на планете пытаются разобраться в тех передрягах, в которых оказались они сами или их близкие. Сотни ученых, работающих сегодня, посвятили всю свою карьеру на изучение зависимости; терапевты и учителя со своей стороны пытаются лечить эту болезнь. Масштабы страданий так широки и так глубоки, что возможность их лечения, не говоря уж об излечении, большинству людей кажется Святым Граалем. В настоящее время эти поиски привели нас к совершенно противоположной моральной оценке этой проблемы, чем существовала век назад. На тот момент бытовало убеждение, что зависимость возникает из-за слабохарактерности. Когда люди спрашивают, почему такие, как я, просто не научатся некоторой дисциплине и умеренности и не станут делать более рациональный выбор, казалось убедительным предположить, что порицаемые люди попросту морально слабы. Предсказуемо, что в эпоху разума маятник качнулся в прямо противоположную сторону: мораль, характер и личная ответственность в данном случае роли не играют. Зависимые – просто жертвы биологического сбоя, а «выбор» как таковой сам может быть иллюзией. Есть повод для оптимизма, говорят нам: вскоре медицина научится это лечить.
Итак, в конце концов, почему я? Спустя около тридцати лет исключительно усердных исследований в этой области, готова сказать, что есть четыре основные причины, по которым у людей вроде меня развивается зависимость. Ну, вообще пять, но плохие новости я оставлю на закуску. Вот четыре первых: наследственная биологическая предрасположенность, обильный прием наркотиков, начало употребления в подростковом возрасте и способствующая наркомании среда. Не обязательно, чтобы сработали все четыре, но по достижении некоторого порога происходит своеобразный прорыв дамбы, восстановить которую практически невозможно. Итак, достаточно долго принимая любой наркотик, вызывающий привыкание, вы приобретете характерные признаки аддикции: толерантность, зависимость и жажду. Но если биологическая предрасположенность очень сильна, либо употреблять наркотик вы начинаете в подростковом возрасте, либо сыграют роль другие факторы риска, то период приема до развития зависимости может оказаться короче.
Генетика
Наследственный риск развития зависимости был продемонстрирован еще в середине XIX века, хотя, конечно, люди гораздо раньше заметили, что зависимость связана с семейными факторами. Однако, например, владение словенским языком также передается в семьях, но не наследуется, поэтому откуда нам знать, что у зависимости есть биологическая предрасположенность? Существует два основных источника доказательств. Первый: чем сильнее схожи ДНК у вас и у наркомана, тем выше риск. Как правило, у родных братьев или сестер ДНК схожа на 50 %, но у однояйцевых близнецов она совпадает практически на 100 %, поэтому у них вероятность развития схожих анамнезов зависимости еще вдвое выше, чем у родных. Во-вторых, если биологического ребенка наркомана сразу после рождения берут в приемную семью, в которой нет анамнеза зависимости, у этого мальчика или девочки все равно сохраняется повышенный риск, как, разумеется, и у детей наркоманов и алкоголиков, растущих в таких семьях; но в последнем случае дети рискуют не только из-за наследственности, но и из-за взросления в среде, усугубляющей биологические риски.