— О! — воскликнула с ужасом госпожа Каре.
— Послушай, — сказал Дюрталь, — да ты сам часом не сатанист?
— Ну вот, Каре, он и добился своего. Хочет, не дав опомниться, втянуть нас в разговор о сатанизме. Правда, я обещал ему побеседовать сегодня вечером на эту тему. Да, да, — заверил медик в ответ на удивленный взгляд звонаря, — вчера Дюрталь, который, как вы знаете, занимается историей Жиля де Рэ, заявил, что обладает всеми сведениями о средневековом сатанизме. Я спросил, есть ли у него такие же данные о сатанизме современном. Хмыкнув, он выразил недоверие, что подобная практика существует и в наши дни.
— И все же это чистая правда, — сразу посерьезнев, подтвердил Каре.
— Прежде чем обсуждать эту тему, — сказал Дюрталь, — я бы хотел задать Дез Эрми один вопрос. Можешь ли ты без шуток, без кривой ухмылки, чистосердечно раз и навсегда ответить мне, веришь ты или нет в католицизм?
— Это он-то! — воскликнул звонарь. — Да он хуже, чем неверующий, он еретик.
— Откровенно говоря, больше всего меня привлекает манихейство,{21} — ответил Дез Эрми. — Это одна из самых древних и самых понятных религий. Во всяком случае, она лучше других объясняет, почему современный мир обратился в зловонную помойку. Принцип Зла и принцип Добра, бог Света и бог Тьмы — два соперника, которые борются за нашу душу. Это по крайней мере доходчиво. В настоящее время очевидно, что добрый бог потерпел поражение, а злой правит этим миром как хозяин. И я на стороне побежденного, этого у меня Каре, которого подобные теории коробят, не отнимет. По-моему, это благородная идея и честная точка зрения.
— Но манихейство невозможно, — отрезал звонарь. — Две бесконечности не могут сосуществовать.
— Если хорошенько поразмыслить, ничто вообще не может существовать. Стоит только начать обсуждать католические догматы, как они сразу рассыпаются в прах. Эта же идея превосходит человеческое разумение, а значит, две бесконечности могут сосуществовать. Именно о таких идеях говорит Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова{22}: «Не спорь о вещах, недоступных тебе, потому что многие вещи выше разумения человеческого». В манихействе наверняка было много хорошего, раз его потопили в крови: в конце двенадцатого столетия сожгли тысячи альбигойцев,{23} исповедовавших это учение. Не стану, однако, утверждать, что манихейцы не злоупотребили своим культом, воздав почести прежде всего дьяволу. Тут я не на их стороне, — после некоторого молчания добавил Дез Эрми и, заметив, что госпожа Каре пошла подавать второе блюдо, поспешно продолжил: — Пока мы одни, могу вам рассказать, что они делали. Один замечательный человек по имени Пселл сообщает нам в книге, озаглавленной «О действии демонов», что они в начале своей церемонии ели экскременты обоих видов и примешивали мужское семя к освященным облаткам.
— Какой ужас! — воскликнул Каре.
— А когда они причащались Телом и Кровью Господними, то выделывали и не такое, — вполголоса сообщил Дез Эрми. — Убивали детей, смешивали их кровь с золой, и это месиво, разведенное в питье, и было у них вином причастия.
— Так это и есть самый настоящий сатанизм, — вставил Дюрталь.
— Ну да, мой друг, к этому я и веду.
— Уверена, что господин Дез Эрми понарассказал вам всяких страстей, — проговорила госпожа Каре, внося на блюде кусок мяса, обложенный овощами.
— Ну что вы! — запротестовал смущенный медик.
Все засмеялись, и Каре принялся разрезать мясо, меж тем как его жена разливала сидр, а Дюрталь открывал банку с анчоусами.
— Боюсь, не переварилось ли, — сказала госпожа Каре, которую ее стряпня интересовала гораздо больше всех этих историй многолетней давности, и добавила известную сентенцию домашних хозяек: — Если бульон хорош, то мясо плохо режется.
Мужчины запротестовали, заявляя, что мясо в самый раз и ни капельки не разварилось.
— Я положу вам к мясу, месье Дюрталь, анчоус и немного масла.
— Подай-ка, жена, своей маринованной красной капусты, — попросил Каре, чье бледное лицо слигка порозовело, а большие, по-собачьи преданные глаза увлажнились. Он явно радовался тому, что сидит в тепле у себя в башне за одним столом с друзьями.
— Пейте, почему вы не пьете? — сказал он, поднимая кувшин с сидром.
— Послушай, Дез Эрми, ты вчера заявлял, что сатанизм так никогда и не исчезал со времен Средневековья, — снова заговорил Дюрталь, стремясь повернуть разговор к теме, не дававшей ему покоя.
— Да, и документы красноречиво об этом свидетельствуют. Я в любое время готов привести доказательства. В конце пятнадцатого века, то есть во времена Жиля де Рэ — если не углубляться в более ранние эпохи, — сатанизм, как ты и сам знаешь, был чрезвычайно распространен. В шестнадцатом веке дело обстояло еще хуже. Излишне, думаю, напоминать тебе о договорах с дьяволом Екатерины Медичи и Валуа, процессе над монахом Жаном де Во, дознаниях Шпренгера и Ланкра,{24} этих ученых-инквизиторов, которые отправили на костер тысячи некромантов и колдунов. Все это слишком хорошо известно. Я лишь упомяну случай не такой нашумевший, случай со священником Бенедиктом, который сожительствовал с демоном Армеллиной и святил облатки в перевернутом виде. Теперь о тех нитях, что тянутся в наш век. В семнадцатом столетии, когда начались процессы над ведьмами, когда заговорили об одержимых из Лудена,{25} черная месса процветает, но ее служат уже не так открыто. Если хочешь, приведу пример, один из многих. На этой мерзости специализировался некий аббат Гибур. На стол, служивший алтарем, ложилась женщина, голая или подобравшая одежду до подбородка, в продолжение всей службы она держала в вытянутых руках зажженные свечи. Гибур отправлял мессы на животе госпожи де Монтеспан, госпожи д’Аржансон, госпожи де Сен-Пон.{26} Впрочем, и при великом Людовике такие мессы не редкость. Для многих тогдашних женщин это было таким же интересным приключением, как для теперешних — сходить к гадалке. Ритуал был на редкость отвратительным. Как правило, для этого похищали ребенка, сжигали его в деревенской печи, потом собирали золу и, смешав с кровью другого — зарезанного — ребенка, получали месиво, подобное месиву манихейцев, о котором я только что говорил. Аббат Гибур совершал обряд, освящал облатку, разрезал ее на маленькие кусочки, обмакивал в кровь с золой, после чего использовал как хлеб причастия.
— Какой ужасный священник! — возмущенно воскликнула госпожа Каре.
— Да, этот аббат служил также другую мессу, она называлась… черт… не могу произнести этого вслух…
— Уж говорите, господин Дез Эрми, когда так ненавидишь эти вещи, как мы, можно все выдержать. Во всяком случае, это не помешает моей вечерней молитве.
— Моей тоже, — добавил звонарь.
— Ну ладно, эта месса называлась мессой спермы.
— О Господи!
— С самого утра облачившись в епитрахиль и орарь, Гибур служил эту мессу с единственной целью наделать из пшеничной муки заготовки для заговоров. Архивы Бастилии сообщают, что он вытворял это по просьбе некой госпожи Дез Эйе. Эта больная женщина дала свою кровь. Сопровождавший ее мужчина зашел за кровать в комнате, где все происходило, и Гибур собрал его семя в чашку. Потом он добавил крови и муки. После кощунственного обряда Дез Эйе унесла эту смесь с собой.
— Боже мой, какие отвратительные вещи творились, — вздохнула жена звонаря.
— Но в Средневековье, — сказал Дюрталь, — черную мессу{27} совершали по-другому: алтарем служил женский зад. В семнадцатом веке живот, а как сейчас?
— Сейчас женщины редко служат алтарем. Но не будем забегать вперед. В восемнадцатом веке мы по-прежнему находим — и сколько! — таких аббатов-святотатцев. Один из них, каноник Дюре, посвятил себя черной магии. Он занимался некромантией, вызывал дьявола. В конце концов его казнили как колдуна — в год 1718 от Рождества Христова. Другой, некий аббат Беккарелли, верил, что он воплощение Святого Духа, Параклета, и избрал в Ломбардии, которую он основательно взбудоражил, двенадцать апостолов и двенадцать апостолиц, чтобы проповедовать свой культ. Он злоупотреблял, как, впрочем, все подобные священники, связями как с женщинами, так и с мужчинами и служил мессу, не очистившись исповедью от своего блуда. Мало-помалу он дошел до того, что на своих извращенных богослужениях раздавал присутствующим возбуждающие похоть снадобья, имевшие одну особенность: мужчины, проглотившие их, верили, что обратились в женщин, женщины — что обратились в мужчин. Рецепт этих возбуждающих средств утерян. — Дез Эрми грустно улыбнулся. — Аббата Беккарелли ждал жалкий конец: за кощунственные действия его судили и в 1708 году приговорили к семи годам каторги.
— Со всеми этими ужасными историями вы и крошки в рот не положили, — сказала госпожа Каре, — возьмите еще немного салата, господин Дез Эрми.
— Нет, спасибо, сейчас самое время откупорить к сыру вино.
И он снял колпачок с горлышка одной из бутылок, принесенных Дюрталем.
— Какое превосходное вино! — радостно причмокнув, воскликнул звонарь.
— Это шинонское, очень недурное винцо. Я обнаружил его в кабачке на набережной, — сказал Дюрталь и после некоторого молчания вернулся к интересующей его теме: — Вижу, что традиция кошмарных преступлений не прерывалась со времен Жиля де Рэ. Во все века находились падшие священники, которые осмеливались совершать кощунственные злодеяния. Однако в наше время такое вряд ли возможно, сегодня детей не умерщвляют, как во времена Синей Бороды и аббата Гибура.
— Иными словами, правосудие ничего такого не находит. Однако убивают даже бо