— Признайся, двум таким безбожникам, как мы, странно без конца вести беседы на теологические темы. Исключение, правда, сатанизм, но и он — тоже своего рода религия. Надеюсь, там, наверху, нам это зачтется.
— Увы, заслуга наша не столь велика, — возразил Дюрталь. — О чем же тогда говорить, как не о религии и не об искусстве? Ведь, согласись, все остальное — суета сует и всяческая суета…
ГЛАВА XV
На следующий день мысли об ужасных зельях не выходили у Дюрталя из головы. Сидя у камина, он курил и думал о единоборстве Докра и Иоганнеса, проверявших силу своих заклинаний в схватке за Жевинже.
«В христианстве, — подумал Дюрталь, — рыба — один из символических образов Христа. Вот потому-то для большего кощунства каноник пичкает освященными облатками именно рыб. Это вывороченная наизнанку система средневекового ведовства, когда, наоборот, выбирали нечистое животное, посвященное дьяволу, например жабу, и скармливали ей тело Господне.
Оправданы ли притязания этих богомерзких токсикологов на обладание каким-либо метафизическим могуществом? Стоит ли верить россказням о вызывании лярв, которые по приказу убивают намеченные жертвы токсичными маслами и ядовитой кровью? Все это кажется невероятным и даже слегка отдает безумием.
И все же как сказать, разве не остались до сегодняшнего дня необъясненными тайны, которые долгое время приписывали средневековому суеверию и которые по-прежнему, только в другом обличье, тревожат наше воображение? Доктор Льюис из больницы Шарите переносит болезни от одной загипнотизированной женщины к другой. Разве это менее удивительно, чем ухищрения чернокнижников, чем порча, насылаемая колдунами и магами? Лярва, блуждающий дух, в сущности, не более необычна, чем микроб, взявшийся неизвестно откуда и поражающий вас, когда вы об этом не подозреваете. Воздух может кишеть не только бациллами, но и духами. Несомненно ведь, что через воздушную среду переносятся запахи, пары, электричество, так почему бы и гипнотическим токам не распространяться в ней — тем самым таинственным флюидам, с помощью которых магнетизер посылает мысленный приказ какому-нибудь человеку явиться к нему с другого конца Парижа. Наука больше не оспаривает этих явлений. Или взять доктора Брауна-Секвара, который омолаживает дряхлых стариков, возвращает силы немощным, впрыскивая вытяжки, выделенные из живой ткани кроликов и морских свинок. Кто знает, не из подобных ли ингредиентов изготовлялись эликсиры молодости и приворотные зелья, которые колдуньи сбывали людям, лишившимся жизненных сил или страдающих импотенцией? Известно, что в Средневековье мужское семя входило в состав почти всех подобных снадобий. Разве опыты Брауна-Секвара не доказали недавно, как мощно действует мужское семя, введенное другому человеку? И наконец, с феноменом призрачного раздвоения тела, то есть его одновременного нахождения в двух разных местах, мы сталкиваемся и сейчас, как во времена античности, когда это необъяснимое явление наводило ужас на людей. Что ни говори, трудно представить, что трехлетние эксперименты, проводившиеся доктором Круксом при свидетелях, были подстроены. И если на его фотографиях действительно представлены призраки, значит, средневековые чудотворцы не лгали. Разумеется, в это нелегко поверить, но какие-то десять лет назад невероятным казался гипноз с его способностью внушить другому человеку преступные намерения!
Ясно одно: мы все время блуждаем впотьмах. Дез Эрми прав — не столь важно, действенны или нет дьявольские зелья, гораздо важнее неопровержимое доказательство существования в наше время самих сатанинских сект и падших священников, готовящих эти ужасные составы.
Эх, вот бы сойтись с каноником Докром и вкрасться к нему в доверие, тогда, может, все вопросы отпали бы сами собой! В конце концов, интересно общаться лишь со святыми, злодеями и безумцами — чего-нибудь стоят только беседы с ними. Здравомыслящие обыватели — люди ничтожные, живущие сиюминутными событиями своей скучной, лишенной какого-либо духовного начала жизни. Все они — умные и глупые — часть серой безликой толпы и этим меня бесят! Да, но как подобраться к этому чудовищному канонику!»
И, помешивая в камине угли, Дюрталь подумал: «Через Шантелува… Впрочем, он вряд ли захочет мне помочь. Остается его жена, она наверняка бывала у Докра. Надо у нее выпытать, поддерживают ли они связь между собой, видится ли она с каноником».
Ну вот, опять госпожа Шантелув! Обреченно вздохнув, Дюрталь вынул часы… «Какая досада! Она сейчас придет, и надо будет снова… Как убедить ее в бессмысленности этих плотских игр? Так или иначе, вряд ли она обрадовалась, когда на ее бурное письмо, в котором она домогалась свидания, я ответил лишь спустя три дня сухим приглашением посетить меня. Ни единого ласкового слова, похоже, я был слишком холоден».
Дюрталь посмотрел, хорошо ли разгорелся огонь в камине, и снова погрузился в размышления, не утруждая себя на сей раз уборкой. Теперь, овладев этой женщиной, он отбросил всякую обходительность — спокойно, в домашних туфлях, ждал ее прихода.
«В сущности, — говорил он себе, — ничего хорошего у нас с Гиацинтой не было, кроме того поцелуя, которым мы обменялись у нее дома, в присутствии ее мужа. Того аромата, такого пламени уст уже не будет — здесь ее губы так пресны…»
Госпожа Шантелув позвонила в дверь раньше обычного.
— Да, — протянула она, усаживаясь, — ну и письмо вы мне написали!
— А что?
— Скажите откровенно, друг мой, я вам надоела?
Дюрталь бурно запротестовал, но она лишь покачала головой.
— В чем вы меня упрекаете? — спросил он. — В том, что я был краток? Но я писал в присутствии другого человека и очень спешил, у меня не было времени для более пространного ответа. Или в том, что я не назначил свидания на более ранний срок? Но я не мог. В конце концов, нам нужно соблюдать меры предосторожности, нам нельзя встречаться часто. Я ведь понятно все объяснил…
— Простите, друг мой, женский ум короток, но я не уловила, в чем, собственно, дело… Кажется, вы намекали на присутствие в вашей жизни какого-то человека?
— Да.
— Звучит несколько расплывчато.
— Не могу же я прямо вам сказать, что…
Дюрталь замолк, ему пришло в голову, не лучше ли порвать с госпожой Шантелув немедля. Но тут он вспомнил, что рассчитывал через нее получить сведения о канонике Докре.
— Что сказать? Выкладывайте начистоту!
Дюрталь замялся, опасаясь, как бы ложь не оказалась слишком грубой.
— Будь по-вашему, — нехотя сказал он наконец, — раз вы так настаиваете, признаюсь, хотя для меня это непросто… В течение нескольких лет я поддерживал связь с одной женщиной. Добавлю сразу, что теперь наши отношения чисто дружеские…
— Очень хорошо, — перебила его Гиацинта, — теперь понятно, что вы подразумевали под «другим человеком».
— И потом, — продолжил он с запинкой, — если уж вам нужна вся правда, у нас есть ребенок.
— Ребенок! О мой бедный друг! — Она поднялась. — Мне остается лишь откланяться, прощайте, вы меня больше не увидите.
Но Дюрталь, схватив оскорбленную женщину за руки, стал смущенно просить ее остаться — идея с любовницей была, конечно, неплохой, но вот с ребенком он, похоже, хватил через край.
Госпожа Шантелув рвалась прочь, но он привлек ее к себе, поцеловал волосы, приласкал. Она подняла на него свой затуманенный взгляд.
— Пусти, — прошептала она, — я разденусь…
— Нет, не надо!
— Пусти!
«Ну вот, все вернулось на круги своя», — подумал он, обреченно опускаясь на стул. Им овладела невыразимая тоска.
Дюрталь разделся и сел возле камина, ожидая, когда она ляжет.
В постели она вновь прижалась к нему своим гибким холодным телом.
— Значит, я здесь в последний раз?
Дюрталь не ответил. Он понимал, что у Гиацинты иные планы на этот счет, и опасался, как бы она не вцепилась теперь в него железной хваткой.
— Так в последний?
Уходя от ответа, он покрывал поцелуями ее грудь.
— Ну, давай же!
Он вошел в нее со всей силой, чтобы она наконец замолчала, и вскоре в изнеможении отстранился, усталый и удовлетворенный своим бурным натиском. Она обвила шею Дюрталя и впилась в его губы. Однако ласки Гиацинты оставляли Дюрталя равнодушным. Он лежал печальный, без сил. Тогда Гиацинта склонилась над ним и стала возбуждать его ртом. Дюрталь застонал.
— Наконец-то я услышала, как ты стонешь, — воскликнула она, внезапно выпрямляясь.
Разбитый, изнеможенный Дюрталь был не в состоянии соображать — голова раскалывалась, в висках стучало…
Он все же собрался с силами, поднялся и, давая ей возможность одеться, отправился к себе в кабинет, где поспешно натянул свою одежду.
Через задернутую портьеру, разделявшую комнаты, Дюрталь видел светлое пятно от свечи, стоявшей напротив, на камине.
Гиацинта металась по спальне, то и дело загораживая пламя.
— Так, значит, мой бедный друг, у вас есть ребенок!
«Подействовало», — отметил про себя он, вслух же сказал:
— Да, девочка.
— И сколько ей?
— Скоро шесть, белокурая, умненькая, живая, вот только здоровье слабое, она нуждается в постоянном уходе и заботе.
— По вечерам вам, наверное, не по себе, — сочувственно вздохнула госпожа Шантелув из-за портьеры.
— Конечно! Да вы сами подумайте, умри я завтра, что станет с этими несчастными?
Дюрталь так увлекся, что и сам поверил в существование ребенка. Мысль о воображаемой возлюбленной с больным ребенком на руках растрогала его, голос задрожал, на глаза едва не навернулись слезы.
— О, как вы, должно быть, несчастны, мой друг! — Гиацинта отдернула портьеру и предстала перед Дюрталем уже одетой. — Поэтому, наверное, у вас такой грустный вид, даже когда вы смеетесь.
Он не сводил с Гиацинты глаз. Она ничуть не притворялась, ее влечение к нему было искренним — зачем только она так сладострастна. Без этого, вероятно, они могли бы остаться друзьями, в меру грешить, любить друг друга даже сильнее, не впадая в скотство. Но нет, это невозможно, в ее мерцающих глазах бездна, а в нервном, изломанном рисунке припухлых губ затаилось что-то хищное и жестокое…