«Все так, — подумал Дюрталь, захлопывая дверь, — но Калиостро и ему подобные по крайней мере были людьми по-своему талантливыми и, несомненно, обладали какими-то знаниями, теперешние же маги все как на подбор — шарлатаны и крикливые хвастуны».
ГЛАВА XIX
Трясясь в фиакре, они ехали вверх по улице Вожирар. Госпожа Шантелув, забившись в угол, молчала. Когда они проезжали мимо фонаря и свет на мгновенье освещал ее вуалетку, Дюрталь поглядывал на Гиацинту. При всей ее молчаливости она явно нервничала — казалось, ею владеет какое-то странное возбуждение. Дюрталь взял ее руку, она не сопротивлялась, но ладонь под перчаткой была как ледышка. Белокурые волосы растрепались и выглядели сухими и не такими тонкими, как обычно.
— Долго еще, дорогая?
Низким тревожным голосом Гиацинта ответила:
— Уже подъезжаем, но не надо разговаривать.
Ему прискучило молчание, эта настороженная, почти враждебная атмосфера в фиакре, и он снова уставился в окно.
Опустевшая уже улица, так плохо вымощенная, что оси экипажа на каждом шагу нещадно скрипели, и не думала кончаться. Ее едва освещали газовые рожки, расстояние между которыми увеличивалось, по мере того как они приближались к крепостной стене. «На какой безрассудный шаг я решился!» — подумал Дюрталь, смущенный холодным, замкнутым выражением на лице Гиацинты.
Наконец фиакр свернул за угол, в темный переулок, и остановился.
Гиацинта вышла из экипажа. Ожидая, пока извозчик даст ему сдачу, Дюрталь огляделся: какой-то тупик, низенькие унылые дома окаймляли ухабистую мостовую без тротуаров. Когда извозчик отъехал, Дюрталь увидел длинную высокую стену, над которой в темноте шелестели деревья. В углублении этой мрачной стены, испещренной белыми заштукатуренными трещинами и проломами, располагалась маленькая дверца с окошком. Внезапно чуть поодаль в одном из домов с давно не мытой витриной зажегся свет, и какой-то человек в черном фартуке, как у виноторговца, явно привлеченный стуком колес, высунулся из лавки и сплюнул на порог.
— Здесь, — хрипло прошептала госпожа Шантелув.
Она позвонила, и окошко открылось. Гиацинта приподняла вуалетку, свет от фонаря ударил ей в лицо. Дверь бесшумно отворилась, и они вошли в сад.
— Здравствуйте, госпожа Шантелув.
— Здравствуйте, Мари. Они в часовне?
— Да, хотите, я вас провожу?
— Нет, спасибо.
Женщина с фонарем окинула Дюрталя внимательным взглядом. Он заметил под капором вьющиеся пряди седых волос, падавшие на старое морщинистое лицо. Однако рассмотреть его как следует Дюрталь не успел — старуха быстро пошла вдоль стены обратно в домик, служивший чем-то вроде будки привратника.
Дюрталь последовал за Гиацинтой, которая двинулась по темным, пахнущим самшитом аллеям к крыльцу какого-то здания. Она вела себя уверенно, словно в собственном доме, — без стука открывала двери, даже каблуки ее стучали по плитам как-то по-хозяйски. Когда они пересекли переднюю, Гиацинта предупредила:
— Осторожно, тут три ступеньки.
Они вышли во двор и остановились перед старинным фасадом. Гиацинта позвонила. Дверь открыл небольшого роста мужчина, который, пропуская их, певучим жеманным голосом справился у Гиацинты, как дела. Поздоровавшись с ним, она прошла вперед, и перед Дюрталем возникло помятое лицо, водянистые, тусклые глаза, нарумяненные щеки, накрашенные губы — уж не в притон ли содомитов он угодил?
— Вы не предупредили, что придется иметь дело с такой публикой, — попенял он Гиацинте, догнав ее на повороте освещенного лишь одной лампой коридора.
— А вы рассчитывали встретить здесь святых?
Гиацинта пожала плечами и дернула за ручку двери. Они очутились в часовне с низким сводчатым потолком, опиравшимся на покрытые дегтем балки. Окна были закрыты тяжелыми портьерами, стены потрескались и выцвели. Дюрталь невольно попятился — из отверстий калориферов вырывался теплый воздух, распространяя отвратительный смрад сырости, плесени и угарного дыма, к которому примешивался раздражающий запах щелочи, смолы и каких-то жженых трав. В горле у Дюрталя запершило, виски сдавило, в ушах зашумела кровь…
Он пробирался вперед на ощупь, оглядывая помещение, которое едва освещали светильники в люстре из сверкающей бронзы и розового стекла. Гиацинта знаком предложила ему сесть, а сама направилась к группе людей, разместившихся в темном углу на диване. Несколько смущенный тем, что его усадили в стороне, Дюрталь заметил, что среди присутствующих очень мало мужчин, а все больше женщины. Однако он тщетно пытался различить их черты. Все же время от времени, когда лампы вспыхивали ярче, он видел юноновский профиль толстой брюнетки или тщательно выбритое печальное лицо мужчины. Приглядываясь к людям, он отметил про себя, что женщины не судачат, а если опасливо переговариваются, то без смеха и громких восклицаний быстрым вкрадчивым шепотком, который не сопровождался ни единым жестом.
«Черт побери! — подумал он. — Судя по всему, Сатана не очень-то щедр, ведь его паства отнюдь не лучится от счастья».
Служка в красном, непристойно виляя бедрами, прошел в глубь часовни и зажег свечи. Из мрака выплыл алтарь — обыкновенный церковный алтарь с дарохранительницей, над которой возвышалось святотатственное распятие. Поруганному Христу вздернули голову, издевательски вытянули шею, а нарисованные на щеках складки превращали страдальческий лик в шутовскую рожу, сведенную судорогой гнусного смеха. Он был обнажен, и вместо повязки, опоясывающей чресла, взору представлялся возбужденный член, бесстыдно торчавший из всклокоченных волос. Тут же стоял потир под покровцом. Расправив алтарный покров, служка кокетливо привстал на цыпочки, словно собирался вознестись, подобно херувиму, и зажег ритуальные черные свечки, которые примешивали теперь к смрадной духоте запах горячего асфальта и вара.
Под красным одеянием Дюрталь узнал открывшего им дверь потасканного содомита с жеманным голоском и понял, какую роль играл этот гаденький человечек, кощунственная извращенность которого пародировала детскую непорочность настоящего церковного служки.
Потом показался другой служка, еще пакостнее первого. Тощий, то и дело заходившийся в надрывном кашле, с подкрашенным кармином и жирными белилами лицом, он что-то гнусаво распевал. Прихрамывая, это чахоточное создание подошло к треножникам, стоявшим по бокам алтаря, перемешало присыпанные золой угли и швырнуло в огонь кусочки смолы и какие-то листья.
Дюрталю уже прискучила эта картина, но тут вернулась Гиацинта; она извинилась, что покинула его на столь длительный срок, и предложила пересесть на другое место — за рядами стульев, совсем в стороне, — куда его и отвела.
— Выходит, мы в настоящей часовне? — спросил он.
— Да, этот дом, церковь, сад, через который мы прошли, остались от упраздненного ныне монастыря урсулинок. Здесь, в часовне, долгое время хранили фураж. Прежний хозяин, владелец наемных экипажей, продал дом вон той даме, видите…
Гиацинта показала на толстую брюнетку, которую Дюрталь приметил еще раньше.
— А эта дама замужем?
— Нет, это бывшая монахиня, которую когда-то совратил каноник Докр.
— А господа, что прячутся там, в темноте?
— Это сатанисты, один из них раньше был профессором медицины. У него дома молельня, где возносятся молитвы статуе Венеры Астарты, находящейся в алтаре.
— Надо же!
— Да, профессор уже пожилой, а молитвы демонам умножают его силы, которые он потом растрачивает с этими вот…
Гиацинта кивнула на служек.
— Неужели это правда?
— Я ничего не придумала, эту историю вы обнаружите в клерикальном журнале «Анналы святости». И хотя в статье было ясно указано на этого господина, он не осмелился подать на журнал в суд. — Гиацинта взглянула на Дюрталя. — Что с вами?
— Я… я задыхаюсь от этих смрадных курений.
— Ничего, скоро привыкнете.
— Но что дает такое зловоние?
— Рута, листья белены и дурмана, высушенный паслен и мирра. Эти ароматы доставляют радость нашему господину Сатане.
Она сказала это тем же чужим, отрешенно-безучастным голосом, которым временами заговаривала в постели.
Дюрталь присмотрелся к Гиацинте: мертвенно-бледная, она плотно сжимала бескровные губы и часто моргала.
— Вот он, — прошептала она вдруг, меж тем как женщины в часовне спешно преклонили колени.
Следом за служками вошел каноник, увенчанный алым колпаком, над которым возвышались два красных матерчатых бизоньих рога.
Дюрталь не сводил с него глаз, пока тот шествовал к алтарю. Каноник был высокого роста, но плохо сложен, с выпяченной грудью; лоб с огромными залысинами сразу, без малейшею намека на переносицу, переходил в прямой, грубо очерченный нос, подбородок и щеки заросли жесткой густой щетиной, какая бывает у часто бреющихся священников. Крупные, словно рубленные топором, черты лица были монументально неподвижны, близко посаженные глаза, напоминавшие маленькие черные яблочные косточки, как бы тлели изнутри. Весь зловещий облик этого человека источал какую-то черную, недобрую энергию, готовую сокрушить любые преграды, да и взгляд был ему под стать — твердый, неподвижный, необычайно жесткий, он совсем не походил на тот бегающий и лукавый, который ожидал увидеть Дюрталь.
Каноник торжественно склонился у алтаря, поднялся по ступеням и начал мессу.
Под священническими одеждами, как заметил Дюрталь, не было ничего, только голое тело. Над черными чулками то и дело белели ляжки, стянутые высоко пристегнутыми подвязками. Обычного покроя сутана была цвета запекшейся крови, а посередине — в треугольнике, вокруг которого пышно разрастались безвременник, можжевельник, барбарис, молочай, изображен выставивший вперед рога черный козел.
Докр преклонял колени, делал предписанные ритуалом поясные и земные поклоны. Коленопреклоненные служки хрустальными голосами выводили латинские песнопения, растягивая окончания слов.
— Да ведь это самая обычная месса, — шепнул Дюрталь госпоже Шантелув.