– Томми, может, тебе съездить в Остерли? Ты не думал об этом?
– Что, моя неуверенность в себе так бросается в глаза? – спросил он в ответ.
– Я бы не назвала это неуверенностью. И если ты сам это так называешь, то напрасно. Ты слишком к себе строг.
– А как бы ты назвала это?
Хелен задумалась над вопросом, склонив голову набок и не сводя с мужа глаз. Она еще не оделась, даже не успела причесать волосы, и Линли понял в этот момент, что она нравится ему и в таком, неприбранном виде. Она выглядела… выглядела как жена, подобрал он слово, хотя скорее он отрежет себе язык, чем скажет это Хелен. Она тем временем задумчиво проговорила:
– Я бы назвала это морщинкой на поверхности твоего обычно спокойного состояния духа, и за эту морщинку надо благодарить таблоиды и помощника комиссара полиции. Дэвид Хильер желает твоей неудачи, Томми. Ты должен был уже понять это. Даже когда он с пеной у рта требует результата, меньше всего ему хочется, чтобы результата добился ты.
Линли понимал, что она права, но тем не менее заметил:
– Остается только гадать, зачем он тогда меня повысил.
– Ты имеешь в виду обязанности суперинтенданта? Или то, что ты ведешь это дело?
– И то и другое.
– Это все из-за Малькольма Уэбберли, разумеется. Хильер же сам тебе говорил: он знает, как поступил бы в этой ситуации Малькольм, потому-то и назначил тебя на эти позиции. Так он проявляет уважение к Уэбберли. Или желание как-то ему помочь. Но его собственная воля – воля Хильера, я имею в виду, – встает поперек его лучших намерений. И поэтому наряду с повышением на должность исполняющего обязанности суперинтенданта и заданием возглавить следствие ты получил в придачу самые черные пожелания Хильера.
Линли взвесил слова жены: они многое объясняли. Но такова была Хелен. Надо только уметь разглядеть под свойственной ей беззаботной манерой ясный ум и редкую интуицию.
– Я и понятия не имел, что ты так наловчилась в мгновенном психоанализе, – сказал он.
– Ты оценил? Спасибо! – Она отсалютовала ему стаканом с остатками сока. – Все дело в ток-шоу, дорогой.
– Правда? Вот уж не думал, что ты смотришь ток-шоу.
– Ты льстишь мне. Я пристрастилась к ним в последнее время, особенно к американским. Это такие передачи, где на диване сидит один человек и изливает душу перед ведущим и полумиллиардом зрителей, после чего ему дают советы и отправляют на бой с драконами. То есть мы получаем признание, решение и обновление – в аккуратной пятидесятиминутной упаковке. Обожаю, как просто решаются жизненные проблемы на американском телевидении, Томми. Американцы вообще склонны все упрощать, правда? Эта их логика вооруженного человека: достал пистолет, нажал на курок – и проблемы нет. Предположительно.
– Уж не советуешь ли ты мне пристрелить Хильера?
– Только в качестве крайней меры. А пока можно просто съездить в Остерли.
Он последовал ее совету. Час для посещения реабилитационного санатория был неприлично ранним, но Линли понадеялся, что с помощью полицейского удостоверения ему удастся проникнуть внутрь. И не ошибся.
Большинство пациентов еще не закончили завтрак, однако постель Малькольма Уэбберли была пуста. Улыбчивая санитарка подсказала Линли заглянуть в кабинет физиотерапии. Там он и обнаружил суперинтенданта полиции Уэбберли, преодолевающего три ярда с помощью двух параллельных брусьев.
Линли остановился в дверях. Тот факт, что суперинтендант был в числе живых, можно было считать чудом. Он выжил после того, как его сбил автомобиль, нанеся бесконечный список травм. Он выжил после того, как у него удалили селезенку и большую часть печени, после того, как из его мозга извлекли осколки черепа и кровяной сгусток, после шестинедельной комы. У него было сломано бедро, рука, пять ребер, и помимо прочего он перенес еще и сердечный приступ. В битве за возвращение к жизни он вел себя как настоящий борец. А еще он был единственным человеком во всем Скотленд-Ярде, с которым Линли не боялся говорить откровенно.
Дюйм за дюймом Уэбберли двигался между брусьями, подбадриваемый медсестрой, которая называла его «милок» – невзирая на яростные взгляды, какие бросал в ее сторону Уэбберли. Размером она была примерно с канарейку, и Линли удивлялся, как она собирается поддержать крупного суперинтенданта, если тот вдруг начнет падать. К счастью, такого намерения Уэбберли не обнаруживал; все его устремления были очевидно направлены на то, чтобы добраться до конца тренажера. Когда ему это удалось, он, не глядя в сторону дверей, где стоял Линли, произнес:
– Ты думаешь, они хоть раз позволили мне выкурить сигару, Томми? Здесь они в качестве поощрения сопровождают клизму музыкой Моцарта.
– Как вы себя чувствуете, сэр? – спросил Линли, входя в комнату. – Кажется, вы похудели?
– Уж не хочешь ли ты сказать, что я был слишком толст? – бросил тот грозный взгляд на Линли.
Суперинтендант был бледен, небрит и с большой неуверенностью опирался на бедро, которое теперь наполовину состояло из титана. Вместо больничного халата на нем был спортивный костюм. Куртку украшала надпись «Лучший в мире коп».
– Просто бросилось в глаза, – ответил Линли. – Для меня вы неизменно являетесь образцом для подражания.
– Каков нахал, – буркнул Уэбберли. В этот момент он разворачивался между брусьями, для того чтобы сесть в поджидавшее его кресло-коляску. – Никогда не доверял льстецам.
– Чашку чая, милок? – спросила медсестра у суперинтенданта, когда он уселся в кресло. – Имбирный пряничек? Сегодня вы славно потрудились.
– Она думает, что я цирковая лошадь, – сообщил он Линли, а женщине сказал: – Несите сюда всю пачку.
Она безмятежно улыбнулась и похлопала его по плечу:
– Значит, чашку чая и пряничек. А для вас?
Этот вопрос был задан Линли, который вежливо отказался. Медсестра исчезла в соседней комнате.
Уэбберли откатил кресло к окну, где поднял жалюзи и выглянул на улицу.
– Чертова погода, – проворчал он. – Я уже готов к Испании, Линли. Одна мысль о ней… Только это и удерживает меня на плаву.
– Собираетесь уйти в отставку, сэр?
Линли постарался задать этот вопрос беззаботным тоном, чтобы не выдать, что почувствовал при одной только мысли о том времени, когда суперинтендант навсегда покинет ряды полиции.
Но, несмотря на его старания, Уэбберли было не обмануть. Суперинтендант бросил на него короткий взгляд, оторвавшись ради этого от созерцания пейзажа за окном.
– Что, Дэвид плохо себя ведет? Тебе нужно продумать стратегию, как справляться с ним. Это все, что я могу посоветовать.
Линли подошел к окну и встал рядом с креслом Уэбберли. Теперь они вместе воззрились на обрамленный оконным переплетом зимний пейзаж: на заднем плане – голые ветви деревьев в парке Остерли, на переднем – парковка во дворе санатория.
– Что касается лично меня, то я справляюсь, – сказал Линли.
– Но ведь только это от тебя и требуется.
– Я волнуюсь об остальных. В основном – о Барбаре и Уинстоне. Заняв вашу должность, я не помог ни одному из них. И вообще это было безумием – думать, будто мне это удастся.
Уэбберли молчал. Линли не сомневался: суперинтендант понимает, о чем идет речь. До тех пор пока Хейверс будет работать под его началом, она может оставить всякие надежды на карьерный рост. Что касается Нкаты… Линли знал, что любой другой офицер, возведенный в ранг исполняющего обязанности суперинтенданта, сумел бы уберечь Уинстона от когтей Хильера. Однако при Линли положение Хейверс в Скотленд-Ярде с каждым днем только ухудшается, а Нката, который понимает, что его используют, может в конце концов преисполниться горьких чувств. А это не позволит ему полноценно заниматься работой. То есть с какой стороны ни взгляни, только он, Линли, был виноват, что Хейверс и Нката оказались в нынешнем своем положении.
– Томми, это не в твоих силах, – сказал Уэбберли, как будто Линли произнес все это вслух.
– Разве? Но вы же могли. И можете. Мне тоже следовало бы…
– Подожди. Я говорю сейчас не о том, можешь ты или нет быть буфером между Хильером и твоими подчиненными. Я говорю о том, можешь ли ты его изменить. А ведь именно этого ты хочешь, признайся. Однако он, как и ты, живет со своими демонами в душе. И никакая сила в мире не заставит его расстаться с ними.
– Так как же у вас получалось работать с ним?
Уэбберли поставил локти на подоконник. Линли обратил внимание, что за последнее время суперинтендант постарел. Его редкие волосы, еще недавно песочного цвета – на пути от рыжих к седым, – теперь окончательно побелели. Кожа под глазами и подбородком висела мешком. Линли вспомнились размышления Теннисона в «Улиссе»: «Имеет старость свой почет», – и он захотел процитировать эту строчку Уэбберли. Что угодно, лишь бы отсрочить неизбежное.
– Тут многое объясняется рыцарством, по-моему, – продолжал Уэбберли. – Ты думаешь, Хильер с легкостью носит титул. А я считаю, что это для него как латные доспехи, которые, как нам известно, носить совсем не легко. Он хотел титула и не хотел его. Он плел интриги, чтобы добиться рыцарства, и теперь ему с этим приходится жить.
– С интригами? Да это его любимое занятие.
– Вот то-то и оно. Подумай, каково будет получить такую надпись на надгробии. Томми, тебе все это известно. И если б ты мог действовать в соответствии с этим знанием, а не идти на поводу у своего отвратительного характера, то сумел бы найти подход к Хильеру.
Вот она, подумал Линли. Вот она, основополагающая истина всей его жизни. В его ушах звучал голос отца, хотя тот умер почти двадцать лет назад: «Ну что за характер, Томми! Ты позволяешь страсти не только ослепить себя, но и руководить собой».
Чем было вызвано то замечание отца? Яростным спором с судьей по ходу футбольного матча? Счетом в регби, с которым он не согласился? Ссорой с сестрой из-за настольной игры? В общем-то, какое это сейчас имеет значение.
Отец оценивал его характер так же, как Уэбберли. Черная страсть минуты теряла смысл после того, как минута миновала. Он просто не понимал этого, раз за разом, и в результате за его роковую слабость расплачивались и до сих пор расплачиваются другие люди. Он – Отелло без оправдания в лице Яго, он Гамлет без привидения. Хелен права. Хильер расставляет ловушки, а он шагает в них с открытыми глазами.