— А сам-то смотрел?
— Я своим ребятам доверяю, — обиделся главный опер.
— Это хорошо. Это хорошо, — похвалил всех скопом Смирнов. — Но, на всякий случай, давай и мы с тобой, как говорится, кинем взор, а?
Обгоревший остов стоял метрах в четырех от неторопливой воды. Что удивительно, держался на своих четырех. На колесах-дисках, которые прятались в бесформенной черной грязи расплавленных шин. Сорванная взрывом крыша валялась неподалеку. Смирнов, обходя распахнутые тем же взрывом ржаво-коричневые дверцы, скучным глазом осмотрел остов. Потом поглядел на речку.
— Где парня-то нашли?
— Вот здесь. — Опер рукой указал на место в двух метрах от края воды. — Два шага в сторону — и конец бы ему, утонул бы в беспамятстве. Тут яма метра на полтора.
— Везунчик, — решил Смирнов, а опер подтвердил:
— Точно, везунчик! Его так и наш главврач называет.
— Можешь что-нибудь сказать по машине, а, опер? — глядя на воду, вдруг спросил Смирнов. Опер тоже смотрел на воду. — Ну, ну, не стесняйся.
— Недосмотрели мои пареньки, — признался опер. — Крышка багажника обгорела только и приподнялась слегка, а крыша отлетела к чертовой бабушке.
— Думай дальше! — поторопил Смирнов.
— А что дальше-то? Дальше все ясно. Мои засранцы правильно отметили, что основной взрыв — взрыв большой канистры с бензином, только не заметили, козлы, что взрыв произошел в салоне. Какой идиот возит полную канистру в салоне?
— И еще, голубок. Ты не совсем точен. Не основного взрыва, а единственного. Пойдем посмотрим еще раз, — по-стариковски наставническим тоном продолжил Смирнов. Подошел к остову. — Смотри, мотор и бензобак не особо покорежены. Судя по всему, при падении бензобак сильно повредился и, когда огонь добрался до него, взрываться ему было нечем, все вытекло. Тогда откуда огонь? Без особого допуска можно сказать, что из салона. Канистру — в салон, туда же — подожженную промасленную ветошь, «жигуленка» — под откос, и сиди себе дожидайся, когда окончательно разгорится и взорвется. Загорелось, взорвалось, и полный порядок: невнимательный водитель сорвался с обрыва. Разбился и сгорел заживо.
— Вот тебе и несчастный случай! — яростно запричитал главный опер района. — Что молодые, зеленые — знал, но что тупые…
— А может, шеф, хотелось побыстрее и без забот? — насмешливо полюбопытствовал Смирнов. — Несчастный случай — как хорошо. Просто, ясно, не требует продолжения и главное — никакого висяка. — Смирнов резко поднял голову и быстро спросил: — Кто это там, наверху? Твои?
На самом краю обрыва остановился серый «москвич» с поднятыми стеклами. Солнце лепило в стекла, и ничего не было видно за этой ослепляющей прозрачностью. Никто из «москвича» не вышел.
— Не мои, — с длинной угрожающей растяжкой ответил опер.
Они в открытую, демонстративно разглядывали чужой автомобиль, «москвич» почувствовал их взгляды и круто развернувшись от обрыва, отбыл в неизвестность.
— Может, так, любопытные? — предположил опер.
Опять этот дьявольский откос. Опять карабкаться по тропке. Смирнов, стараясь, чтобы опер не услышал его одышки, ответил согласно, вяло и коротко:
— Может, и любопытные.
Выбрались наконец. Опер огляделся и заорал:
— Борзенков!
Из-за милицейского «козлика» выскочил ладный милиционер и с охотой доложил:
— Слушаю, Андрей Петрович!
— Что за машина тут останавливалась?
— «Москвич-2140», — исчерпывающе доложил милиционер.
— Что за люди в нем были? — уточнил вопрос опер.
— По-моему, компания гуляет. Подъезжали — пели, отъезжали — пели.
— А когда не пели, что делали? — поинтересовался Смирнов.
— Не знаю, — сначала растерялся мент, а потом, вспомнив, обрадовался: — На вас, наверное, смотрели, чем вы занимаетесь.
— Наблюдательный, — похвалил его Смирнов. — Скажи мне, наблюдательный, они вокруг моей машины не шустрили?
— Они из своей-то не выходили.
— Номер не запомнил? — жестко спросил опер.
— Поначалу не подумал, — честно признался Борзенков. — А когда они уезжали, хотел было зафиксировать на всякий случай, но задний номер был заляпан грязью. Одна «тройка» была видна.
— Она же при уменье и «девятка» и «восьмерка», — все понял многоопытный опер Андрей Петрович. — Что дальше, Александр Иванович?
— Передохну малость, и в город поедем. В больницу.
Борзенков деликатно отошел к своему «козлу». Андрея Петровича разбирало тихое и вполне понятное любопытство.
— Если не секрет, почему МУР этот случай заинтересовал?
— Не МУР, а меня, — честно признался Смирнов. — А МУР по моей просьбе малость официального туману подпустил, чтобы мне помогли.
— Ну а вам-то зачем? — недоумевал Андрей Петрович. И понятно: зачем пенсионеру в опасную заваруху по своей воле лезть?
— Дружок у меня пропал. Вот и ищу, — опять же не соврал Смирнов. — Худо, когда друг пропадает, Андрюша. Поехали?
Борзенков и Андрей Петрович забрались в свой «газик» и ждали, когда Смирнов на своем «гранд чероки» тронется с места. Тылы на всякий случай решили прикрыть.
Смирнов перегнулся через сиденье и перетащил себе на колени любимую Жоркой адидасовскую сумку, дернул молнию и извлек пластиковый пакет. Все на месте. Куртка цвета хаки, черные джинсы, высокие кроссовки, трикотажная черная рубашка-свитерок — привычная сырцовская униформа. И исподнее, естественно.
Смирнов из-под сиденья извлек кольт и припрятал его среди одежды. Проделал все это, склонившись к полу и не поднимая головы. Надо думать, что менты ничего подозрительного в его поведении не заметили.
На главную площадь райцентра Мельники вырулили как положено: впереди «чероки», сзади — охраной — милицейский «газик». Прибились у местного супермаркета, затормозили и вылезли из своих машин одновременно.
— Вы после больницы нас навестите? — демонстрируя вежливое гостеприимство, поинтересовался Андрей Петрович.
— В зависимости от обстоятельств, — неопределенно ответил Смирнов и в свою очередь спросил: — Фруктишек каких-нибудь где мне купить, Андрюша?
— Да прямо здесь, в супермаркете, — обрадованно сообщил опер. И вдруг через паузу: — А если это не он?
— Кто — не он? — не понял Смирнов.
— Не ваш друг, а просто посторонний.
Смирнов быстро глянул на Андрея Петровича.
— В любом случае, дорогой ты мой Андрюша, в больнице лежит тяжело раненный человек, которому, скорее всего, никто фруктов не носит.
— Умыли, — признался Андрей Петрович. — Поделом. А вы все-таки зайдите после всего к нам, Александр Иванович, а? Ждать будем.
Поворачиваясь к открытой дверце своего американского вездехода, чтобы вытащить адидасовскую сумку, Смирнов бросил взгляд на противоположную сторону площади. Темно-красная «десятка», которая тащилась впереди «чероки» от обрыва, исчезла. Ее место заняла темно-синяя «девятка». Класс явно невысок.
Не было никого в офисе туристического агентства «Гольфстрим», за исключением трудолюбивого директора, который, развернувшись вместе с креслом, бессмысленно смотрел в окно. Зазвонил наконец телефон. Директор вертанулся на сто восемьдесят градусов. Положил обе руки на сияющий стол, но сразу трубку не снял. Дождался четвертого звонка. Спросил яростно:
— Ну!
— Он пошел в больницу.
Директор Денис Ричардович молчал, прикрыв глаза. Страшно молчал. Для того, кто позвонил. Помолчав, директор сказал:
— Ты понимаешь, что ты сделал?
— Понимаю, — безнадежно подтвердила трубка.
— Понимаешь, что фуфель слепил, сучара греховная?
— Понимаю.
— Понимаешь, что я тебя по уши в землю вобью и в ноздрю цветочек вставлю?
— Понимаю.
— Как дальше жить собираешься?
— Старик его сегодня наверняка заберет и в Москву потащит.
— В каком он состоянии?
— Так откуда же я знаю!
— Узнай, прежде чем начинать. А начинать придется с сегодняшнего дня: мне они, фраерок парнокопытный, напрочь не нужны. Сколько у тебя там людишек?
— Со мной десять. В трех машинах.
— Должно хватить. Понимаешь, таракан? Должно!
— Прости меня, Хан.
— Если хорошо потрудишься, завтра прощу.
Глава 18
Главврач Юрий Серафимович улыбнулся и спросил:
— А почему не сразу к нему?
— Боюсь, — признался Смирнов.
— Бояться нечего. — Юрий Серафимович вылез из-за стола и устроился в кресле напротив отставного полковника. Видимо, главврач обосновался в Мельниках надолго: кабинет был обжито-уютен, домашний такой. С любимыми мелочами кабинетик. — В принципе, он физически вполне здоровый человек. Ожоги были поверхностные, не ожоги даже, а, как бы попроще выразиться, опальности, что ли. А вывих, если он не привычный, утихомиривается в три дня. Смотрю на него и удивляюсь: как он сумел, почти в беспамятстве, из такой безнадеги выбраться?!
— Ну а как он сейчас в психическом плане? — стараясь быть на уровне, коряво выразился Смирнов. — Вспомнил хоть что-нибудь?
— Ни хрена! — почти радостно заявил Юрий Серафимович. — Меня этот случай крайне заинтересовал.
— Меня тоже, — на ясном глазу признался Смирнов. Типовая больница, одинаковая и в Адлере, и в Находке, и в Моршанске. Двери, двери, закуток для дежурной, опять двери. И у торцового окна напротив сортира и пожарного ящика — бокс.
У бокса остановились. Юрий Серафимович глянул на Смирнова лукаво.
— Вы готовы, Александр Иванович?
— А черт его знает!
— Тогда пошли.
Человек смотрел в потолок. На шум открываемой двери обернулся и встретился глазами со Смирновым. Без эмоций смотрели и смотрели.
— Не он, — твердо заявил Смирнов. — Это не он! — Поставил сумку на пол, прожурчал молнией, вытащил три пластиковых кулька с бананами, виноградом и апельсинами, поставил, с трудом уместив, на тумбочку и пожелал: — Пожуешь винограду, может, вспомнишь что. — Человек неотрывно смотрел на него. — Говорить-то можешь, парень?
— Могу, — хрипловато ответил паренек.
— Уже слава богу.
— Значит, не он? — непонятно-угрожающе спросил Юрий Серафимович.